Из жизни советской проститутки

ОХОТА
Фанни  подмигнула и  лукаво повела бровью вправо; смотри, мол, кто идет, ничего, а? Я и сама его уже рассмотрела, хоть и не ношу на таких прогулках очков - не хочу, чтобы слепошарой величали. Хорош, ничего не скажешь! На но-гах-то не очень твердо стоит, но марку держит: костюм  из приличной шерсти - английский, кажется, с сероватым благородным отливом - ни пятнышка, ни пылинки, а туфли на белой подошве будто только что в руках чистильщика побывали - глянец матовый, дорогой. Рубашка, правда, не в тон -  канареечной расцветки, но зато тоже, видно, импортная. Ценный кадр! Сразу видно: еще не успел свои капиталы растранжирить; наверное, мареман, может, с Камчатки -у камчатских рыбаков загар бледноватый, кварцевый какой-то; эдесь, в Хабаровске, у него, ясное дело  пересадка, мест на самолет нет, транзитная маета, одним словом; вот он с корабля да на  наш бал и пожаловал - со скуки ли, просто так ли, от нетерпения ли  по "материковским" приключениям и вольной жизни, ах, не все ли равно тебе, Бочонок!
Бочонок - это я. Так Меня Фанни окрестила. На бочонок я не похожа, не ду-майте - не худа, но и не толста, талия на месте, и все остальное в  порядке, конкуренцию пока выдерживаю. А Бочонок - это потому, что мне все мало. как  в бездонную посудину попадает. И что попало, то  пропало, сама знаю. И страсть как не  люблю одалживаться и  одалживать. Девки знают:  деньжата у меня есть, но никто и двух копеек на телефон  не попросит - тут же огрызаюсь! "Что, мало дают, трам-па-ра-рам!" Благословляю как могу. Пусть  знают! Бочонок чужого не возьмет, но и свое не отдаст, фиг вам!
 И второй, тайный смысл  подлая  Фанни вкладывает в прозвище. Она где-то вычитала, что когда во времена  царя Гороха открывали старый бочонок с дорогим, настоящим ромом, то от одного амбре благородного напитка мужики косели. Так,  мол, и от меня,  еще не дотронувшись, пьянеют. Намекает на дезодоранты,  которыми пользуюсь, особенно - на "Интимный".
Я из Риги таких целую упаковку привезла. Очень удобно - попрыскалась, и не надо всякий раз под душем мокнуть. Наша водопроводная вода, между прочим, сушит и, следовательно, старит кожу, да еще после помывки хлоркой за версту несет - особенно не жалеют бухать эту дрянь летом, чай невозможно пить: привкус нехороший, заварка сразу бледнеет.
 Фанни-то все равно: мало того, что хорошенькая, так ведь еще и моло-денькая. "Я гимназистка седьмого классу, денатурат я пью  заместо квасу..." Про нее ведь песенка!
 Школу-то она, правда, закончила и,  между прочим, только с двумя чет-верками, но поступать никуда не стала. Как и я, устроилась вахтером. А что? Очень даже удобно! Я, например, отсижу ночь, хоть книгу, наконец, какую-нибудь в руки возьму - ну, "Сто лет одиночества" или "Мастера и Маргариту", дрянь не читаю, - но зато потом двое суток свободная. Что хочу, то и делаю!
Вот захочу - и этот прифранченный мареман пойдет со мной. Только бы он нормальным,  господи, был, уже тошнит от этих лизунчиков и прочих. К противному нельзя привыкнуть. Мареман вышел из яркого круга света, который падал сразу с двух фонарей.
- Который, девочки, час?
Помираю! Тоже мне, нашел, как подкатить. У самого-то, вон они, часы, побле-скивают из-под манжеты. И, кажется, настоящая американская электроника с музы-кой, будильником и противным попискиванием через каждый час.
-Час, да не для вас!
Это Фанни вякнула, глупышка. Тоже мне, заигрывает как придурочная.
- Что так?
Фанни коротко хохотнула, игриво взбила пятерней волосы на затылке, ответила:
- А от вас часом не отделаешься...
Ну-у, поехала на кочерге!
- А у меня времени - во! - И на меня косится, улыбается: - Даже не знаю, что с ним  делать, столько времени...
Ясное дело, приезжий-то приезжий этот красавчик, а про нашу площадь от-куда-то знает, и наверняка. А впрочем,  чего знать-то? Видит:  сидят две лахудры, одни, битый час, на плащиках розовые бантики - уже знак: ясно, что почем.
Ладно, надо кончать эту комедию. Что-то знобит, холодок откуда-то из глубин тела высо-вывает свои осторожные лапки, трогает живот, грудь, поднимается все выше и  выше, и я  уже знаю: не  приму "лекарства" - станет хуже: сначала ломота в затылке, потом руки-ноги словно кто отрывать будет,  и страх, боже, страх заполнит каждую кле-точку тела, страх - до отчаяния, до рвоты... Надо успеть принять "лекарство", черт бы его побрал.
- Ну вот что, - говорю. - У меня есть пачка кофе. В зернах. Видите? - И сумочку раскрываю. - Хороший бразильский кофе. Такого на вашей Камчатке, или где вы там обитаете, нет и не будет. В "Березке"  куплено...
- При чем тут Камчатка? - удивляется мареман. - Я его в Стамбуле пил. На  углях там кофе готовят, прямо на улице. Только, не поймешь, что дороже стоит: кофе или  холодная, из горных ключей вода. Там кофе с водой пьют... 
- Ну не раскладывать же мне угли прямо  вот  здесь! Я дома  кофе варю. Правда, без коньяка он не имеет вкуса - все равно, что пиво без корюшки...
Это я намек делаю. Рядом, в ресторане, у Витьки-швейцара можно бутылку взять. Если  правда, знать, как брать. Ну да ничего, я бы помогла. Витька-то запуган всякими проверками, обэхээсниками, но девочек-то знает в лицо, всегда выручит. Что вы думаете, молодой, здоровый парень  за просто  так - каких-то девяносто руб-лей! - стоит у входа? Из любви  к посетителям?  Наивные!
- А то, сестра, не  знаешь, где взять, -  Фанни  надувает губки, закидывает ногу на ногу и вытаскивает пачку сигарет.
 Мне ужасно хочется ее сигарет, они у нее с травкой - хоть на время съежит- ся, спрячется липкий  осенний холодок  в теле...
-Зачем?  У меня есть! - Парень выразительно хлопает  по пиджаку, который -как  не заметила? - точно, чуть-чуть топырится на груди.
Мне-то,  по правде, этот коньяк,  или что там у него совсем  не  нужен. А вот Фанни, когда придет с кавалером, той подавай, и подавай чего-нибудь покрепче. Она только так и взбадривает себя, и для другого это надо: упьется, мать родная, а там - все ей трын-трава!
- Ну, сестра, мы пошли, - говорю. - Ты как? Тут останешься?
- Посижу, - отвечает Фанни. - Ключ у меня с собой.
- А вы что, сестры? 
- Ага! - хихикает Фанни.- Еще какие! Правда, Бо...Танюша?
Я ее, если б назвала сейчас меня Бочонком, прибила бы, ей-богу. Злая я  какая- то стала, и ужас как не люблю, когда, кликуху на всю улицу орут. А тут еще на виске забилась-застучала жилка и тупо, толчками к затылку поплыла боль. Скорей, скорей в нашу с Фанни конуру!
 А он, этот красавчик, вдруг ни с того ни с сего при-нялся с подругой моей  разговоры разговаривать:  и не прохладно ли ей, и не боится ли одна, темно, все такое и, может, лучше втроем прогуляться, скучно ему и так далее, на что Фанни знай себе хихикает (вот мымра!) да рожи корчит: она, когда курит, и без того щеки надувает, будто в шарик пыхтит, а тут еще и смех напал. Но я дернула парня за рукав, и мы потопали. Он  что-то о Стамбуле рассказывал, про накую-то африканскую республику заливал, о Мальте и про то, что японки уже не носят кимоно. О боже, при чем тут они?
 Невыносимо ломит затылок, скоро, знаю, сверлящий и вибрирующий комок боли раскрутится жгутом и оплетет позвоночник - тогда придется больше тратить "лекарства", его и так днем с огнем не сыщешь, а к этому подонку Стасу я - пусть сдохну! - ни ногой, дрянь, погань, что он со мной вытворял, кошка и то меньше мышь мучает, ах, мразь, козел!
В подъезде, как всегда темном, стояла, как обычно, десятиклассница Нинка со второго этажа, лобызалась, наверное, с очередным ухажером, потому что испугалась нас, дурочка, отпрыгнула от  него и наступила мне на ногу, а весу в этой девахе о-го-го-го!
 Сколько раз я уже хотела ей сказать, чтобы прекращала это гиблое дело - шашни-машни, все такое. И что с того, что ее мать устраивает свою личную жизнь? Так пусть устраивает в комнате. Нинке-то на кухне в это время можно или нет прикорнуть или уроки, непутевой, готовить?
 Моя матушка тоже устраивала судьбу, и не в отдельной квартире, а в комнате коммуналки. О, как ненавижу эту вечно темную, душную от сигаретного дыма конуру! Чтобы не мешать, я уходила куда глаза глядят, и однажды пошел дождь,  так все хорошо было - тихая, светлая ночь,  мягкий ветерок,  машины, люди, музыка, и  вдруг - ливень,  разом смывший с улицы  всех,  и  только машины, поднимая фонтаны брызг, по-прежнему неслись впе-ред, и одна окатила меня вонючей грязью.
 Я забежала в какой-то подъезд, выжала платье, сколько смогла, и расплакалась - от обиды, холода, от ежевечерних своих бдений, тоски и еще чего-то, чему и объяснения не найти.
Спускался сверху веселый чернявый парень - только и помню теперь: высокий, улыбка в пол-лица, аккуратные усики, да, только и помню это, ни имени, ни отчества, ничего другого не знаю, может, и не знала, а, может, забыла. "Что? Так грустно?" - спросил. Весельем и легкостью от него веяло, божественный ветерок превосходства и беспечности опахнул меня, такую жалкую, несчастную, мокрую курицу, и  я, конечно, сказала, что грустно, честно сказала, и он предложил пойти в одно место- тут неподалеку, мол, и там тепло, есть горячий чай, музыка, и нечего бояться, все - братья и сестры, человеки, и от-чего-то я пошла, и было хорошо:  музыка, мы одни, близко-близко его глаза, веселящий запах коньяка и странный, очень странный дымок сигареты, смутно навева-ющий ощущение отрешенности от всего, чем я жила.
Не помню, убей меня гром, не помню, что и как было потом, но наступило утро. И первое, что я увидела: розовый сноп солнца в окне. Парень тряс меня за плечи! "Вставай... вставай... Опаздываю!"
 Я почему-то не удивилась, что лежу на скомканной, какой-то противной простыне совершенно раздетая. Разбитая, тупая от ломоты в висках, равнодушно поднялась, оделась и вышла из квартиры. Потом оду-рение прошло, я искала того парня, тот дом, ту улицу, но ничего не помнила, не знала и приняла бы все за дурной, причудливый сон, если 6ы через полтора месяца не поняла:  залетела! 
Мать покричала, надавала по щекам, наревелась, но устроила меня к своей зна-комой в гинекологию. Что там со мной делали, не знаю, потому что  меня "отклю-чили" то ли наркозом, то ли  еще чем - не интересовалась.  Ну а после всего этого - не больно, не страшно, ничего особенного!- мне уже было все  равно, и - пошло-поехало,  и  ехало без тормозов и скрипа,  пока не  объявился Стас, и я второй раз  в жизни не только нанюхалась веселого и странного голубого дыма сигарет, но и накурилась их до мятного холодка в груди, пьянящего озноба и лихой, бурливой радости.
 Потом еще курила, и еще, и еще, пока однажды Стас не скривился: "Ну все, детка, хватит на холяву "травку" потреблять. Она денег стоит, поняла?"
Как-то я не смогла и трех рублей наскрести: у матери до аванса неделя -  не даст, у подруг уже назанималась, а в  комиссионке посмотрели мою болгарскую кофточку, сказали: "Пятьдесят процентов износа, на двадцать рублей квитанция, получите после продажи".
 Кофточку я, конечно, забрала, мне сию минуту нужна была монета. Позвонила Стасу, унижалась, плакала - вот дура! "Ладно, приезжай, только тебя нам и не хватает!" Приехала, а там еще один парень, черт знает, кто он и откуда, больше никогда не видела. Он после всего вынул из кармана брюк, свинья, десятку, сунул: "Держи, хорошо работаешь!" Почему я не умерла от стыда? Господи, да я уже за-была, что это такое, и потом,  мне нужна была "травка". Вот так я и поняла, как можно достать деньги.
 Потом другие девчонки научили:  "бабки" не  обязательно  отраба-тывать, СПИД, знаешь ли, можно заполучить. Если мужик пьяный, его запросто обвести вокруг пальца. Ну, например, откуда он может знать,  что в доме, например, есть запасной выход. Скажешь: "Ба! Тут Клавка живет, у нее бутыль завсегда есть. Гони двадцать! Нет, пожалуй, и  за восемнадцать отдаст. Только ты со мной не ходи, она пугливая..." Ну и ушмыгнешь дворами… 
Но от этого маремана-капитана сбегать не хочется. Кайфовый мужчина и,  ка-жется, не дешевка. Большие глаза, длинные ресницы и  грустный, добрый взгляд. Еще мне нравится, как крепко, твердо ставит он ноги, вот именно: не идет, а ставит, чуть-чуть отклоняясь то в одну, то в другую сторону.
- Пришли, - говорю. - Тебя звать-то как?
- Володя. Двадцать пять лет, холост, место прописки...
- А! Это меня не интересует, письма писать не обязуюсь, в случае чего: мой адрес - не дом и не улица...
- Да?
Замок, черт возьми, опять заедает, сменить его надо к едреной Фене, но Володя легонько повернул ключ, и дверь распахнулась. Теперь боль, от которой, кажется, пульсировало все тело, уже не было никаких сил терпеть, просто озвереть можно!
 Кажется, Володя ничего не понял, когда я - в сапогах, плаще, не раздеваясь, - кинулась в свою комнату, щелкнула задвижкой и быстро схватила шприц. А, черт, некипяченный! Но уже не до стерильности - скорей, скорей!
 Ааа,  ахх, вот она, яс-ность, ослепительно осветила все вокруг - лунная ночь,   призрачная и волшебная, легко и свободно дышать, свежесть в груди, мятный холодок охватывает горячий лоб, как хорошо, о боже!
  Сижу не шевелясь,  потому что сейчас я как хрустальный бокал, наполненный драгоценным, прекрасным  напитком.  Жалко даже каплю неча-янно выплеснуть... 
- Как насчет обещанного кофе? - спросил из-за двери Володя.
- Там, на кухне, возьми турчанку.  Кофе на  полке.   Увидишь...
- Что с тобой? 
-Подожди. Я сейчас. Халат надену…
 Пора, пора, надо вставать, изобразить на лице улыбку, а , впрочем, он не так уж и  дурен - играть роль,  пожалуй не придется, он  даже симпатичен,  да!  Фу, дура старая, сразу про монету не намекнула, как сейчас об этом, сказать?  Идиотка! Скорей бы Фанни,  палочка-выручалочка, приползла, и  чтоб не одна - все ему будет ясно, что почем и как.
Но Фанни не идет. Я болтаю о том, сем. Володя,  кажется, и не думает кадриться - сидит спокойно, смотрит на  меня, улыбается. Но так же тускла лам-почка в желтом абажуре. Голубенькие  в розовый цветочек обои, кусок оторван, но часть надписи  осталась: "...вернусь!"  Это Жоржик  написал фломастером : "Жди меня и я вернусь!" Обещал вечером зайти, а днем его взяли. На квартирной краже попался. Жалко. Жоржик веселый и нежадный. Эх выйдет через полтора годика! Погуляем. Но Володя о чем-то меня  спросил, я машинально  кивнула -  и невпопад, и снова он  говорил,  и  я кивала, говорила "да", "нет", потому что думала о том, как завтра небрежно выну из сумочки пачку  десяток, отсчитаю сколько положено и ска-жу: "Заверните, парнишечка, косячку".  Нужная сумма у меня давно  есть, но, в  отличии от Фанни  я не бросаюсь тратить все деньги сразу - надо и на черный день оставить, и на сберкнижку положить, и чтобы небольшой  запас в кармане был - ну, на кофе, сигареты, дискотеку.
Володя снова о чём-то спросил и тронул  указательным пальцем  запястье  моей правой руки.
- Подожди, - ответила я. - Не всё сразу.
- А что, секрет? - удивился он. - Стеклом, что ли, порезалась?
- Порезалась, - отвечаю. - Бывает, Володя.
- А-а, а я думал: колешься…
  " На иглу я давно села, - усмехаюсь про себя, - только зачем тебе об этом знать? Потом, когда  включишь свет ( надеюсь, у нас будет это "потом"?), чтобы воды попить или сигарету выкурить - вы почему-то очень любите дымить в постели, - тогда и увидишь синяки вокруг уколов. Интересно, как это подействует на тебя,  чистенького, ухоженного, уютного мужчинку? Если б не твоя походка, ни за что бы не поверила, что ты моряк. Ладно, Бог с  тобой, не буду ничего говорить. Лучше помолчу, и ты моих мыслей никогда не узнаешь…"
Уже и кофе выпит, и бутылка с вином, терпким, с чуть заметной горчинкой, наполовину прикончена ( а ты гурман, парень!), и окурков  полная пепельница, а Фанни всё не идёт и не идёт. Без неё, что ли, будем? Не хочется. Всё внутри словно замороженное, ничего не надо, ничего!
- Ладно, - сказал Володя и встал. - Пора и честь знать. Извини, конечно, но поначалу я тебя не так воспринял…
- А как?
А у самой в мозгу: " Воспринял… Удивительно! Неужели моряки  знают такие интеллигентные слова?"
- Замнём для ясности, - и снова покосился на мою руку. - В общем, время позднее, тебе спать пора. А я в аэропорт поеду, чем чёрт не шутит, вдруг место свободное на борту найдётся…
- Я тебя не гоню. Давай Фанни подождём,  с ней ещё поболтаем…
- А она весёлая…
- Веселей не бывает!
Потрепались ещё. Ни о чём. Пока он не заговорил о Маркесе. " Сто лет одиночества" - моя любимая книга, даже нет, не книга - библия, и не для меня одной, для всех, кто никогда не был любим и не знает, что это такое. И я не знаю. Техника - пожалуйста, высокий класс, надеюсь. А вот чтобы теплело что-то в душе, чтобы сердце вздрагивало при упоминании имени  единственного человека - это только  в романах и вычитываю. Узнав многих, я ничего не узнала, и мужчины различаются для меня только физическими данными, больше ничем.
Володя, наверное, сильно устал от дорог, аэропортовских ожиданий, потому что, пока я ходила на кухню мыть яблоки, он уснул, прикорнув в углу дивана.
- Эй! - сказала я. - Давай раздвинем кресло. Ляжешь, отдохнёшь. Чем в аэропорту мучаться…
И оборвала  себя мысленно: " Чёрт! Отчего это я с ним так любезничаю? Он что, спать сюда пришёл или…"
- А это ничего? Не подорвёт моральные устои вашего дома?
Я усмехнулась и смолчала. Да и вообще говорить не хотелось: вдруг накатилась дремучая волна усталости, глаза слипались, будто  снотворного наглоталась, чёрт возьми, что это такое? Нет, определённо со мной что-то не то…
Чтобы Володя не смущался, я снова вышла на кухню. Перемыла посуду, почистила турку, раковину. А когда вернулась в комнату, он уже спал, свесив руки до пола - сильные, красивые, ладони узкие, с чуть сплюснутыми фалангами пальцев, на груди - синий орёл, татуировка свежая: линии выпуклые, розовые, чуть-чуть припухшие.
Володя дышал ровно, спокойно, приподняв  верхнюю губу. Мне захотелось дотронуться до аккуратных, коротко подстриженных усов, но что-то смутило, заставило отдёрнуть руку. Что? Он, пожалуй, не был похож на тех, кого Фанни, не стесняясь, в глаза  именует "клиентами". Вот посмеётся она, когда узнает, что парень спокойненько уснул, ничуть не вдохновившись Бочонком. В тираж, старуха, выходишь, хоть панихиду по тебе служи, как жить станешь, не иначе как в лечебницу на отдых заляжешь?..
 Бочонок включила ночник, примостилась на диванчике под пледом и почти сразу почувствовала, как веки наливаются свинцовой тяжестью - спать, боже мой, как хочется спать, утром надо бы подняться пораньше, чтобы застать Стаса дома, не тащиться же к нему на работу. Но как прохладно в комнате, отчего бы это? Вроде батареи  горячие.
 Пересилив сонливость. Бочонок взглянула на Володю. Как хорош, все при нем - и молодость, и свежая упругость кожи, и ласковая смуглота - глазам при-ятно смотреть на него, просто так, без всяких   яких.
 Ей захотелось потрогать его. Да что же это такое? Она отвернулась к стене, чтобы не видеть его. Что тянет к не-му?  Тепла, обыкновенного человеческого тепла захотелось - вот это да,  ну до чего ты дошла, дурашка Бо…бо... боч...
Потом сквозь сон она слышала какие-то шаги, шорох, глухой, стук: упала, наверное, со стола чашка или еще что-то. Но проснуться - никаких сил, и это при том, что выпила литра полтора кофе! Даже когда хлопнула дверь - Фанни, что ли, кавалера выпроводила? - она даже не шевельнулась, не попыталась встать, хотя бы и с закрытыми глазами. Спать, спать, спать...
- Тю! Чо это ты все разворочала?. И где твой красавчик? Улетел сокол ясный?
 Бочонок открыла глаза, глянула на Фанни, которая весело скалилась и подми-гивала, повернулась на другой бок и снова задремала. Она не поняла, отчего подру-га вдруг взвизгнула и заголосила: "Вставай, дура набитая, нас обчистили! Ой-ей-ей! А я-то думала: кувыркалась как попало! Нет, ты погляди, она  дрыхнет! Вставай!"
Что обчистили? Почему Фанни вдруг побежала в свою комнату, заголосила пуще прежнего? Бочонок потянулась, сердито, спросила:
- Сбрендила, что ли? Дозу перебрала?
Фаина яростно заверещала:
- Ты кого пригрела, сука? Ворюгу! Он и меня разорил, о-о-о! Вся моя рыжу- ха - и кольца, и серьги, и браслет - пропали! И деньги, а-а-а!
Тут Бочонок и проснулась. Вскочила, оглянулась, точно: ящики комода выдви-нуты, шкафы нараспашку, вещи валяются на поду, любимое голубое платье распла-сталось на кресле. Ай! Она кинулась к подоконнику, схватила горшок с уродливым колючим растением.
 Его редкие ядовито-зеленые листья равнодушно трепыхнулись и обдали лицо пряным запахом имбиря. В подставке под горшком было устроено второе дно, о чем даже Фанни не знала. Бочонок сдвинула пластмассовый  кружок и облегченно вздохнула: деньги  целы. Зато шкатулка, растопыренная на крышке комода, наверняка пуста, ну и черт с ними, теми тридцатью рублями, отложила их на книгу Дюма "Три мушкетера" - один хмырь обещал достать, за "комиссию"  надо платить. И  на брошь наплевать, пусть подавится; сволочь!
Бочонок разозлилась и пнула ни в чем не повинное кресло, на котором этот человек притворялся спящим. Интересно, что он подсыпал ей? Голова тяжелая, перед глазами легкий туман. Как с глухого похмелья.
Бочонок закурила, окинула взглядов свое разоренное гнездышко, нагнулась и подобрала с пола рассыпанные открытки: голые спины, заломленные руки, жадные рты... Пропади оно все пропадом!
Фанни заскочила в комнату, бледная, растрепанная, хлюпнула носом (но тушь на глазах не размазана, заметила Бочонок, взгляд цепкий, острый!).
- Подонок! - прошептала. Фанни. - Подумать только: - такой благородный на вид! - и трагически закатила  глаза.
Но Фанни  шептала все это достаточно спокойно,  разве что специально добавляла жалостливых интонаций. Значит, тоже не шибко пострадала:  наверняка этот  па-рень не докопался до ее сбережений, взял только то, что плохо лежало.
- Ну-ну,  Фанни, не  горюй...
- Не люблю, когда меня обманывают...  Фанни хлюпнула носом и высморкалась
- Ах, Фанни, это я обманулась. Давай сделаем вид, будто ничего не произошло. Будто ничего этого и  не было.
- Как "не было"? Было, было! И будет! Всегда будет! 
- Подумаешь, раскурочили гнездышко  маленько.  Приберемся,  перышки почистим - все нормально, а, Фанни?   С милицией связываться не станем.  Придут: "Как да что? И почему?  Ах, случайно встретились?  И сразу - к делу?" Себе мороки больше, Фанни...
-Жалко, - вздохнула Фанни.  - Работаешь, работаешь, приходит какой-то жук и  спокойненько все перетаскивает в свою норку. Да еще за просто так нате- шился, да?
Фанни  прижалась щекой к плечу Бочонка и  жалобно всхлипнула.  Это она умела  делать - жалеть.
-А знаешь, - сказала Бочонок, - ничего он не натешился! Хотя, - она за-молчала, усмехнулась каким-то своим мыслям, - хотя, знаешь ли, и был на вид такой... ну, теплый, что ли... даже глаза - теплые, и  губы, наверное, теплые. Я думала:  он - человек.
- Скажешь тоже! - засмеялась Фанни и потянулась за сигаретой. - Фанта-зерка! Все они, одинаковы, только калибры разные. Ну, ничо, малышка, на их кобе-линой охоте мы не последние суки. Отыграемся и свое возьмем, да, Бочонок?
Бочонок кивнула. Сегодня надо сходить к Стасу за косяком, туда-сюда - вечер наступит. И так тоскливо ей стало от того, что снова надо сидеть на площади, ку-рить, болтать, "снимать", Боже, как мерзко!
 Она вскочила и  побежала в ванную. К глазам подступали слезы, и она не хотела, чтобы Фанни это видела. Все нормально, малышка!