Коробка в шелковистой бумаге

    intro

 Высотой до нежных впадинок на девичьих коленках, вместимостью в одно жестокое сердце, обернутая роскошным всполохом древней фантазии, легче, чем фата-моргана и бесценней, чем клятва кровью.




    мхатба

 Рамка зеркального стекла  -  оправа для прозрачной тончайшей пластинки. Происхождение минерала неизвестно. На обратной стороне хазарскими рунами запечатлено обхождение с сим предметом. Язык этот давно усыплен, но вот что там написано: "Имея ясную голову, за две луны не принимая одурманивающего, не зажигая благовоний, с занавешенными зеркалами, без живого существа в доме, вознеси свои очи на мхатбу. Не отрываясь, смотри. Заметишь исчезновение себя в отражении опоясывающем. Нет страха в твоем сердце. Теперь ты видишь. Крошечные твари, цвета пыльной зеленой бутылки, взгрызают себе дорогу из мхатбы. Расползаются, становясь больше. Теперь они изумрудны. Драгоценные дракончики чуют плоть, но это лишь укажет им путь. Пусти их в себя. Отдай им несколько дыханий, получив взамен желаемое. Ты поймешь, когда случится, тогда  -  сломи свой клинок, ибо не нужно оружие тому, кто…" Далее инструкция обрывается. Ныне мхатба разбита. Последний, кто заглянул в ее вместилище, заполучил глаза зеленей лихорадки. Но это увидели после того, как сбежались на его вопль: "Обездушен!"

 
    счетчик Альцгеймера

 Безобразным докторским почерком: "Зеркала и совокупления отвратительны, ибо умножают количество людей. Но. Сие предначертано рецептом. Выбирай не блондинку - уж больно кусачи. Не комплимент. Ни им, ни твоим вкусам. Итак, блестящий куб размером с пятую сторону света, легко сдавливаем, от дыханья рождает всегда другие узоры (не красивая никчемушная функция, а защита versus особо любознательных), наощупь - как жидкое серебро, гладкая лунь, пружинящая сладость. Вилкой не проткнешь. Опережая твои темные мысли - неистребим. Однако, отвлекание суть небрежность. Медицине не должно. Значит, не блондинка. 




    Волоокая дева

 Титульный лист латинской книги с подернутым временем рисунком: в окружении падающих звезд, ступая по изумрудным мхам, лишь в легчайшего шелка саване, разметав длинные волосы, с темно-томным взглядом, черным кинжалом вскрывая левое пульсобиение, истекающими сладким ядом губами шепча бесовские молитвы, ступает Лилит-странница, Лилит раскаявшаяся, Лилит, познавшая... В Раю нынче был полдень.

 Молитва Лилит:
Credo, sed credam firmius;
Spero, sed sperem securius;
Amo, sed amem ardentius;
Doleo, sed doleam vehementius.
Adoro te ut primum principium;
Desidero ut finem ultimum.
Volo quidquid vis,
Volo quia vis,
Volo quomodo vis,
Volo quamdiu vis.
Da mortem praeveniam,
Iudicium pertimeam.




    Под демонической луной

 (полароидная фотография с чуть подпаленным уголком)

 Сидеть на перилах, вздрагивая от сигналов проезжающих внизу машин, терзать травинки, которые уже не так сочны, улыбаться за три тысячи километров и ждать чуда. Тихо, тепло вонзающими сквозь облака лучами, ни души, но и ни бездушья, потому что - ждать чуда. Машина со свежим водителем, зеленый взгляд, но не перецветить собственный, светящийся даже днем, а в сравнении с издыхающим солнцем и подавно. Смеющийся дьявол, ведь в такой вечер зла не бывает, а если и да, то все равно в сладкой обертке. В предпоследний миг, когда светило снова убито бледным, но лунным сиянием (потому что лишь два мига, не один, особенно дороги, создавая не просто запечатленное воспоминание, но воплощенную мысль, а посему - вечны), хочется прираспылить легкую синеву снегом, смешать тающей крупкой кровоточивость и прохладную матовость, вот тогда и воплотится на первый взгляд никчемушное, но честное в стремлении к красоте желания. Разрумяненный солнцем снег - в этом времени, пространстве и вечности ничего больше и не нужно, сквозящий сквозь лилейную застылость свет и - переполнение счастьем, завихрение восторгом и почти ощущаемое наслаждение от исполнения жаждуемого.




    …от 14-го февраля, года 20… (далее стерто)

 (Конверт матовой бумаги с двумя письмами, адресоваными, по всей видимости, разным людям. Предмет посланий - комментарий к вложенным сюда же звездам из лунной фольги и нескольким искристым камешкам.)

 Эти несколько звездочек - снежинки с Хазарского вокзала, эта - фонарь на станции, те - фиолетовый фейерверк у метро, вот эти - зеленые глаза, та - настоянное на метели прощание - "не оглядываясь". Камешек - осколок сердца, найденный невозвращенец - на место не вклеить. Сохрани - если не память, то хотя бы эту милую никчемушку.
 Когда-то, очень давно (время - понятие относительное, но - к несчастью - не всегда растяжимое) мое сердце разбилось вдребезги - осколки собираю до сих пор. Чем не "вещица на память"? Символично и... искренне.




    Та Наас

 Алмазно-искристый камень на тончайшей, спутанной цепочке. В полнолуние, по нечетным пятницам, можно увидеть матово-палевый отблеск, пронизывающий кристалл. Это отражение благородного тела хазарской императрицы, носившей драгоценность лишь в мгновения убивающей страсти. С другим любимым каждый вечер рабом, потешала она самое себя, в самый истомный момент вспарывая острым камешком на юной коже иероглифы смерти. Но это было большим, чем просто привязанность к красивой вещице, и только наедине со своей мятежной душой Та Наас идет к долгому колодцу, прилуненному звездным небом, нагая, лишь с камнем меж изумительно вылепленной плоти... Хладным шорохом задевает ночной ветер роскошное тело, взбудораживая в императрице голод, но еще не время, она лишь приближается к колодцу. Летучие бестии, почуяв кровь, срываются вниз, но узнав стоящую выше их, исчезают прочь. Та Наас идет, и звезды гаснут ее глазами, она чиста, но порочна, интересно, будет ли он сегодня, а вот и колодец. Она становится на колени, наклоняется над темным маревом, камень соприкасается с отражением родной стихии в воде, свет настоящей луны на мгновение меркнет, Та Наас открывает глаза. Их светящийся зеленый цвет убивает ее. Кристалл на миг становится изумрудно-черным. Потом приобретает свое всегдашнее лилейное обличье.