Иван забугорный

Полный текст на:

http://www.lebed.com/art3118.htm

К сорокалетию публикации рассказа А.Солженицина "Один день Ивана Денисовича"
[ M., Новый мир, №11, 1962 ]

Бездна звала своих детей назад.
А.Солженицын. “В круге первом”, т.1, гл.24.

Было пять часов вечера, когда стало окончательно ясно, что пора собираться домой, но за окном было уже как посреди ночи -- всё тьма и тьма. В окно офиса попадало три жёлтых фонаря: два на стоянке и один снаружи, но лишь погасив свет и прижавшись лбом к холодному стеклу, можно было разглядеть в выхватываемом фонарём конусе света летящую с неба колючую мокрую смесь, да ещё, скосив глаза вниз, ухватить полоску обледенелого тротуара возле банка напротив.

Обычно Шехтман не торопился уходить с работы пораньше, но сегодня сидел из последнего. Ещё с утра показалось ему, что он заболевает, а теперь к саднящему с ночи горлу прибавилась головная боль, и поясница не то чтобы заболела, а вроде как начало её ломать сбоку. Не поймёшь, то ли от простуды, то ли от того, что намахался с утра в снегу лопатой.

Шехтман представил, как сейчас будет он разогревать машину и скоблить ветровое -- остальные уж как-нибудь -- стекло, а до того ещё как бы не пришлось, сняв рукавицу, отогревать замерзший замок собственной ладонью, и как будет его знобить и ломать все эти десять долгих минут, что надо будет прожить с того мига, когда, замотавшись шарфом и засунув руки поглубже в карманы, он вышагнет из освещенного тепла вестибюля в стылую темень бескрайней парковки, и до той сладкой минуты, когда окна в машине оттают и печка начнёт давать влажное поначалу тепло.

Езды по такой погоде станет никак не меньше минут пятидесяти, и чем позже он сейчас выйдет, тем больше других таких же окажется с ним вместе на дорогах графства, и тем больше времени уйдёт на то, чтобы преодолеть эти девять с половиной миль, отделяющие его от горячего душа, таблетки тайленола и стакана виски. И пледом накрыться бы. И поверх пледа навалить чего-нибудь потяжельше. А уж кормят пусть бульоном пустым, лады.

В окнах верхних этажей банка начали один за другим гасить свет -- значит край выходить: ещё четверть часа и банковские запрудят своими тачками весь проезд от слепой глыбы бывших складов до торчащей арматуры недостроeнного виадука, и жди потом своей очереди, чтобы вывернуть на левую стрелку, когда пять минут, а когда и поболее. Это как кому повезет.

Шехтман проворно сунул ноги в стоявшие тут же под столом жёлтые с чёрным чуни -- резиновая обувка, след автомобильный. Кто-то придумал надевать их поверх башмаков чтоб ноги не промокали, и правда, Шехтман заметил, помогает. У многих теперь такие чуни, торгуют ими повсюду. Шнуровать чуни особо не надо -- раз-раз и готово, теперь полушубок кожаный, рукавицы -- вот они, шарф по дороге намотаем, а шапку -- уж чего-чего, а чтоб шапку носить, так себя Шехтман не опускал, и хоть и в тридцатиградусный мороз, хоть бы и с простудой, а ходил только без шапки.

Перед лифтами народ уже затолпился, видать давно не было чего-то. Джефф Мак-Лафлин, стоя тут же возле, в таких же как у Шехтмана чунях, возмущался громче всех и говорил, что начальство на 40-м этаже нарочно велит секретаршам задерживать лифты наверху, чтобы они всегда были для них наготове как лимузины. Увидев Шехтмана, Мак-Лафлин заулыбался, обнажая утыканные ровненькими имплантами десны: как поживаешь, я, мол, хорошо.

Хорошо-то хорошо, а у самого волос осталось только на затылке перья седые, да и плечи повисли. На вид по Мак-Лафлину четыреста первый план не первый год плачет, а ведь они с Шехтманом почти близнецы, родились в один год и один месяц. Мак-Лафлин старше на три дня. Обыкновенно, встречая Мак-Лафлина, Шехтман говорил Богу спасибо за то, что жизнь потрепала его меньше, чем одногодка. Вон и ярлык у того сзади на штанах, а на нём размер: W38 L31. Шехтман скорее дал бы себя загнать насмерть на беговой дорожке или оторвал бы ярлык, чем дал бы кому-нибудь прочитать на своём заду такие цифры. Но сегодня почему-то при виде шотландца пришла ему в голову совсем другая мысль: что это не Мак-Лафлин выглядит намного старше своих лет, а что это ему, Шехтману, столько же, сколько этому старому дядьке.

Шехтман посчитал так, что быстрее уже будет пешком по лестнице, но тут пришли сразу три кабины, и оказалось даже вроде как просторно. Экран монитора, тут же в лифте, мельтешил как всегда непонятно. Опять кого-то судят, тридцать пять процентов домашних котов страдают ожирением, вероятность новых террористических атак -- остальные шестьдесят пять процентов, и, наконец, главное -- погода. Все в лифте даже дышать перестали, а ну как будет завтра настоящая снежная буря, и можно будет по домам сидеть. А тут дышать, не дышать -- не влияет. Не будет нам снежной бури, а будет все тот же мелкий, замерзающий на лету дождь со снегом и всё те же тридцать градусов мороза. Тридцать по-тутошнему -- это по Цельсию минус один.

На седьмом этаже ещё вошли двое. Потесниться пришлось. Один сразу стал в телекамеру пялиться, а другая глаза отводить и вздыхать. Шехтман тоже засуетился, туда-сюда, на часы смотреть, рукавицы вынул. А всё затем чтоб не здороваться. И те двое ни гу-гу. Может где-то ещё и другие порядки, в Нью-Йорке вон говорят чуть ли не на ланч вместе ходят, а здесь, если кто из русских другого встречает на работе, или там на бензоколонке, то поздороваться -- ни-ни, тем более по-русски. С п о н т о м не догадываешься, что русские перед тобой. Показать что узнал считается обидно. С одной стороны подумать -- глупо, а разобраться -- так нет. С чего бы это Шехтману первому здороваться. Он из Москвы, а эти ещё не пойми откуда. Да и неизвестно давно ли они тут, у тетки вроде зуб золотой блеснул, а у мужика кольцо обручальное на правой руке. А Шехтман уж и в какой руке за столом ножик держать забыл, чего же ему теперь здороваться.