Занималась заря...

Светало. Занималась заря. Печальное зрелище являл собой Сидоров.
Сидел он, уставившись в одну точку и мучительно размышлял, что бы могло значить приснившееся ему нынче ночью. Всю ночь напролет снился ему он сам собственной персоной, верхом на серебряном коне с бензопилой «Тутанхамон-2», судорожно зажатой в верхних конечностях. Ретивый конь носил его вкруголя по 2му этажу ЦУМа.  Перед его воспаленным взором проносились в бешеном темпе кальсоны, бюстгальтеры и прочее нижнее бельё, пяльца, шила, макраме, тулупы, фуфайки, дрели, пилы, вилы, сохи, плуги, мотыги, дышла, оглобли, серпа и молота, мечи и орала, альфы и омеги, Сциллы и Харибды, синусы и косинусы, тангенсы и котангенсы, Марксы и Энгельсы, Бончи и Бруевичи. В процессе скачки лицо его постепенно трансформировалось в лицо техасского зубробизона, но сохраняло, тем не менее, выражение одухотворенное и добропорядочное.
В какой-то момент, когда он начал было уже привыкать к калейдоскопу, ретивый конь под ним подпрыгнул, встал на дыбы и заорал визгливым женским голосом: «Чебурашки! На дно!»
От неожиданности Сидоров лихорадочно захлопал крыльями и взмыл ввысь. Описав четыре круга вокруг Спасской башни Кремля и в финале издав петушиный вопль: «Ку-ка-ре-ку!» (чего сам от себя не ожидал), он резко рухнул вниз с головокружительной высоты птичьего полета и вдруг об-наружил себя в собственной палатке, стоящим на голове, закинув левую ногу за правое плечо. «Однако...»,- подумал Сидоров, привел себя в порядок, приобрел благопристойный вид и выполз из палатки.
Светало. Занималась заря. Печальное зрелище являл собой Сидоров.