Хроника безумия

23.02.99
А-ф! Уй! А вот это уже боль. Это такая боль... Ну, что же вы, господа, в самом деле? Разве так можно? Так неожиданно и прямо в солнечное сплетение... А-а-а!!! (Это я кричу от боли. Только вы не слышите).
Сидел человек спокойно, никого не трогал, глаза воткнуты в пол, в углу каждого глаза - маленькая мокрая дорожка, маленькая и мокренькая, совсем незаметненькая... И вдруг - р-раз!- и под дых. Тоже, кстати,как будто слегка, совсем невинно и незаметно - просто смехом. Смех. Смех и многозначительные взгляды. Лёгкий взлёт бровей, чуть вверх плечо, углы рта вниз. Мимика называется. Тот, у кого голова опущена и глаза в пол, в принципе, заметить не должен. Но, Боже, если бы вы знали, какой вой, лязг и скрежет создают эти проявления ми-мики, проходя по своей траектории! Даже если эта траектория - прямая. «Кратчайшее расстояние от точки до точки есть прямая...»
Доли секунды, траектория- прямая, но как громко и страшно. От звука такой высокой частоты сходят с ума.
М-м-м... а-а! Как больно! Смех.  Смех. Смех. Смех. Всего чего угодно могла ожидать - вопроса или упрёка, сострадания или агрессии, срыва, гнева - но только не этого. Ой.... у-у...  Теперь ясно. Это был не просто удар, это был удар ножом. Боже. Как же я... Да не беспокой-тесь, я и так умру, зачем же ещё нож поворачивать?!  Но. Отвлечёмся. На ощущения.
Первый позыв - выскочить и рвануться из трамвая, расталкивая людей, благо, дверь совсем рядом. Но нет, нет... Нельзя. Слишком неадекватно. Не хочу быть психом. Не хочу. Чтобы потом обсуждали и - снова смеялись... Убежать!!! НЕТ.
Второе: почему-то стало тепло в спине. Очень тепло. Очень удивило, потому и запом-нилось. Странно. Тепло в спине. Что бы это значило?


23.02.99
Это оно. Это именно то, почему мне надо обращаться к психо... терапевту, психологу, психиатру....

24.02.99
Вчера, засыпая, я думала об этом. Я думала и не понимала. Что ты со мной делаешь? Улыбка бросает меня в счастье, неосторожное злое слово - в какой-то холод и страх.

Кассета. Странная смесь боли и радости. Пытка для мазохиста. Пытка. «Катька! Я-тебя-люблю. Очень-очень!». Пытка...
Где правда? В чём правда? Почему столько противоречий? «Самое классное, что в те-бе есть, и чего нет в других - это твоя естественность. Ты на самом деле очень естественна - даже там, где это невозможно. Когда ты плачешь, ты плачешь по-настоящему, когда ты сме-ёшься, ты смеёшься тоже по-настоящему и не скрываешь это. Будь такой всегда, Кать. Хотя такой быть очень сложно. Очень многие люди будут тебя отвергать». Это твои слова. И в ка-кой-то момент ты меня отвергаешь. Нет, не меня. Мою естественность. «Быть такой - очень трудно». И мне трудно. Очень трудно. Трудно.
Не отвергать - тоже очень трудно. Именно поэтому «многие люди», как ты говоришь, предпочитают путь более лёгкий. Но ведь ты - не многие...
Кассета. Пытка. Это неосторожность. Благодарить тебя за неё  или проклинать в кон-вульсиях плача? Неосторожность. Ты не могла подумать, что эта кассета станет моей ежеве-черней молитвой. (или могла? Или так и подумала?) Шиза. Сумасшествие. Тебе нельзя об этом знать.


Если я где-то в чём-то играю, то «антитезисом» к моей игре наверное, будет безразли-чие. Да, точно.
Я убегала на другой этаж, чтобы вы не видели, как я плачу, потому что это было бы слишком, но я хотела, всё-таки, наверное, хотела, чтобы вы заметили следы слёз на моём ли-це. У меня на пальце сегодня синяк и следы зубов чуть заметны. Что было вчера? Кажется, я хотела, чтобы вы заметили, что я его кусаю... Вообще безразличие - это самое страшное.

Ревность. Могу ли я теперь с уверенностью сказать, что это такое? Могу. Скорее все-го, могу. Больно ли это? Вот трудный вопрос.
Это тяжесть. Это напряжение, невыносимое напряжение, которое надо взорвать раньше, чем оно взорвёт тебя изнутри. Но как? Как? Боже, как?
Заорать посреди улицы? Что-нибудь разбить? Ударить?
Нет. Всё-таки это не боль. Это не боль. Другой вопрос - что хуже. Боль или напряже-ние. Здесь должно быть троеточие. Потому что это невыносимый неразрешимый вопрос.
Расскажите мне про ревность. Что это? Почему это? Почему это не подчиняется здра-вому смыслу? Я всё понимаю, так нельзя. У нас с тобой тоже есть общие записки. Общие моменты, общие разговоры. Только наши. По крайней мере, мне хотелось бы так думать. И у тебя с Ирой тоже. Тоже есть, должны быть, и вы имеете на это право. Непреложное, безус-ловное право. Я это понимаю, осознаю, знаю... Стоп. Вспомнила. Это именно то. О чём я пи-сала. « А что если добрая и мудра Большая Медведица нужна чьему-то другому отчаянью го-раздо больше, чем моей испуганной неуверенности и робкой надежде?...» Какие мудрые, правильные мысли.(ни хрена!).  Но - Боже, снова! Снова. Снова. Снова.
Удушье. Это удушье. Переплетение ваших голосов на последней парте вьёт эту верёв-ку. И верёвка душит.
Ну-у-у-у. Ну нельзя так! Так. Так. ... Как перебороть себя? Как перебороть это в себе? Как? Боже, как?
Я говорила. Я говорила это тебе. Месяц назад или больше. Тебе это даже помогло
(так ты сказала) Я говорила тебе из своего дневника: « Как случилось, что на данный момент моей жизни Наташа это тот человек, без которого я сдохну?» Момент. Этот момент слишком затянулся. Глупость. Звучит, как обвинение.

Как хорошо, что это немножко вылезло наружу. Правда. В форме «шуточек», но всё равно хорошо. Маленькая дырочка в большом воздушном шаре напряжения. Хоть чуть-чуть, но выходит. Защитный механизм: выставить напоказ и опошлить. Или высмеять. Хорошо работает, все колёсики смазаны.

Безразличие. Долго ли я так смогу? Второй день безразличия. Самое страшное. Без-различие. Равнодушие. «Равнодушие налипло на стены, свисало с потолка и нужно было раз-водить его руками, чтобы  как-то продвигаться по квартире сквозь паутину равнодушия»
Может быть, просто обострённое какое-то отношение к этому... Хотя за 17 лет можно было бы привыкнуть...


26.02.99
Ты сорвёшься. Если это станет полной паранойей, ты не сможешь. Я сегодня звонила ей домой, знаешь почему? Ты сказала, что будешь дома после восьми. Я звонила в 6:30, ей, чтобы проверить, с тобой ли она. Конечно, она могла бы быть где-то ещё, но, думаю, я не ошиблась. Пара заканчивается в 14:30. Полтора часа до библиотеки, полчаса там. Итог - 16:30. Час - ей до дома. Итог - 17:30. Ещё чуть-чуть арифметики для первого класса - итог: уже час, как она должна быть дома. Но её нет. Вы вместе. Мне даже не надо звонить тебе, чтобы это подтвердить. Может быть, я не хочу звонить тебе, чтобы совсем не дойти до руч-ки: у меня остаётся ещё маленький шанс - смутная - нет, мутная - надежда, что ты дома. Но, всё равно. Как себя не убеждай - я в это не верю. Смешно и страшно. Страшно больше, чем смешно.

* 16.03.99
Ты сорвёшься. Всё будет не так, как теперь.
Ты взорвёшься. Ты больше не сможешь терпеть.

И стрелки часов так неуговоримо
рванут по квадрату, а не по кругу
И - справа налево
Две черты - друг за другом...

Покажет «одиннадцать» после полночи,
И станет так резко, так сильно, так ОЧЕНЬ
Непогасимо...
И будет хлестать, полыхать и орать...
Невыносимо...

Засохнут все почки в начале апреля,
Эскалаторы вспять потекут...
И бешено понесутся недели -
(На самом деле - минуты).

И всё как обычно. Взгляд станет безжизненный .-
Вернулась привычка - боль и тоска -
И осталась пожизненно...


27.02.99
Наше трио - из ночного кошмара. Мы стоим втроём и разговариваем. Она вообще много молчит и разговариваем почти вдвоём. Я чувствую вину. Вина время от времени тонет в моей радости, поглощается заинтересованностью в разговоре. Но она безумно живуча и не хочет окончательно пойти ко дну, как её не топи. Моя потребность только в тебе, я хочу смотреть только на тебя и общаться только с тобой, но вина снова показывается на поверх-ности - и приходится переводить взгляд на Иру, трансформировать уже готовое сорваться с губ «ты» на общее «вы», и всё это воспринимается, как досадное недоразумение.

Мы сидим в зале. Ты - посередине, чтобы никому не было обидно. В какие-то момен-ты ты больше повёрнута в мою сторону, шепчешь что-то мне. Я отвечаю. Мы сидим с тобой тесно, плечо к плечу, и вдруг я сознаю, что прикрыла на мгновение глаза и улыбаюсь. Жму-рюсь от удовольствия, как кошка. Понимаю, что всё то, что внутри мен, моё «я», вся я цели-ком сейчас сконцентрирована в одной точке - всё моё «содержимое» сейчас - в плече. Может быть, хочу, чтобы ты впитала в себя какую-то часть меня, моей «энергии». (А ты и впитыва-ла. Все эти полтора года просто пожирала меня. Тебе это нравилось, ты ничего не делала, чтобы это изменить. Но я знаю, что сама виновата, позволяла это делать. Но ведь я не думала тогда в таком ключе. Мне просто до надрыва хотелось что-то тебе дарить, что-то отдавать. И всё равно, вина только моя. Поэтому  ты - чиста.).
Рвутся наружу слова, но я старательно и сильно запихиваю их обратно внутрь, потому что их произносить нельзя. А они просты до примитивности, так и хочется сказать. Облечь в словесную форму то, что так остро переживаю в данный момент. Просто сказать : «Как заме-чательно, что ты сидишь рядом!». И всё. Но нельзя. И так слишком много проблем. Я думаю, может быть ты и догадываешься о том, что со мной, глядя на мою неуправляемую глупую улыбку. (Мне так странно сейчас смотреть на твою стенку, находясь у тебя дома. «Спа-сибо тебе за то, что ты есть», «Потому что ты», «Мне так трудно жить без твоего смеха». Что написано пером - не вырубишь топором. А сейчас - я бы эти фразы «вырубила». Зачем мозолит глаза то, что не соответствует действительности? И непонятно, какие ощущения вызывает во мне это своеобразное напоминание о том, какой я была два года на-зад и как  я изменилась. Твоя стенка - мемориальная доска на могиле моего чувства.)
Но вдруг что-то резко выбивает из этого состояния. Я вижу её из-за твоего плеча и понимаю, что если бы я так сидела хотя бы в течение 10 минут, наблюдая ваши с ней  шутки, смешки и перешёптывания, и высчитывая в градусах угол поворота твоего корпуса в проти-воположную мне сторону - я бы уже рыдала... Или она действительно не так резко чувствует, или просто виртуозно скрывает эти переживания.

28.02.99
И ещё одно. Безумно страшное. Я безумно боюсь стать для вас, как Катька. Чтобы вам надо было придумывать, как от меня отделаться, врать, что едете по домам, чтобы я уезжала тоже, а потом встречаться и идти вместе по своим делам. Чтобы нормально пообщаться в моё отсутствие. Когда мы втроём, я имею иллюзию контроля, ведь само моё присутствие не позволяет вам настроится на одну волну и существовать в ней, говорить о том, о чём хочется говорить только наедине. А волна эта у вас есть, я вам ещё и в этом завидую, потому что не с одним человеком ещё я не находила такой волны, такого взаимопонимания, такого сущест-вования вместе, когда у обоих кроме положительных эмоций больше ничего не ощущается в процессе общения.
...Длинный эскалатор на ВДНХ. Внезапно я понимаю, что сейчас он кончится, и - мне- налево, а вам - направо. Собственно говоря, мне всё равно, я могу и хочу  удлинить свой путь до дома на 40-50 минут. Я не хочу отрывать себя от тебя сейчас. Пока ползёт эскалатор, я лихорадочно соображаю, сочиняю причины, по которым мне якобы нужно ехать в ту же сто-рону, что и вам. Сочиняю причины одну за одной и так же методично отбрасываю. Стоп. Ду-ра! - говорю себе и о себе. Это как озарение. Вспышка. Даже если бы мне действительно нужно было ехать в ту же сторону, я должна была бы остаться, и ехать на следующем поезде. Профилактика. Это профилактика. Чтобы меня не было слишком много. Ведь я должна рас-суждать реально. У меня даже получается. (Чёрта с два!) Удивительно, но, оказывается, иногда я даже способна на разграничение разума и чувств. Да, кажется я уже об этом писала. Ты много мне даришь. Ты уделяешь мне много времени, тепла руки и взгляда. (Ничего кроме того минимума, который необходим для поддержания жизнедеятельности чувства, кото-рое поставляет так много дешёвой энергии!) Особенно после того... И это - счастье.
Она - тоже имеет на это право. Но я не хочу! Не хочу! А-а-а1 Не хочу!!!
Но как швырнуть себя на пол и бить себя же ногами, чтобы выбить эту дурь? И по щекам себя, по щекам! Сволочь! Прекрати!
Ну что я так к ней привязалась? Ещё огромное (для меня огромное) количество людей претендуют на часть тебя. (О, это уже эмоции, разум здесь ни при чём. Хочется оградить се-бя от правды - слово какое хорошее- претендуют. Да не претендуют они, они имеют эту часть, они тянут это тепло на себя... стоп. «Тянут тепло» - это тоже эмоции. Ну и что? Ничего страшного. Иногда только проскальзывает мысль (когда я смотрю, как ты улыбаешься Ире, когда подмигиваешь ей, когда для неё смешно морщишь нос (только твоя, только твоя милая и замечательная «гримаска») - так вот: тогда я думаю. Думаю, как же всё одинаково. И мне, и ей, и ещё паре десяткам людей... Одинаковость. Штамп. Стандарт. (это я тогда зря). Но нет, нет, я не права, ведь чувства-то разные ко всем. Ну ведь разные? Разные? Правда, разные?

15.03.99
Слушать, слушать, как пульсирует это во мне и думать. Думать, думать, пытаться прочувствовать, можно ли это назвать словом «ненависть»...
И мне кажется, что можно.
Потом я думаю, что я не знаю ещё настоящей ненависти, и слава Богу, что не знаю.
Между тем другого слова, которым можно было бы обозначить то, что хлещет сейчас внутри меня, я не знаю. Подобрать не могу.
Оно тяжёлое и горячее. Тяжёлое. Душное. Находится, почему-то, в животе...


Есть тысячи дел. Разговоры с другими. Там весело и интересно (только не для меня). Рисовать. Писать письмо. Передирать пропущенные лекции. Но нет. Я сижу и смотрю на вас. Вы на меня не смотрите, вы не замечаете меня. Опять. Удушье. Жесты, артикуляция, улыбка, поворот головы. Так далеко! Дикое расстояние. Полтора метра.
Зафиксируем физиологические параметры: в животе - ненависть, в висках - пульс, везде- внутри и снаружи - напряжение. Я- струна. И только с некоторым удовлетворением замечаю, что болевой порог снизился. Болевой порог на время. Девятый вал, сметающий на своём пути все заслоны и перегородки, обрушился где-то через 15 минут. А раньше еле-еле продержался бы 5-7. И это уже маленькая победа.
(рано радуешься, дура! - просто я переписываю это с листочка 30.03.99, и  на этом этапе знаю, что после шага вперёд обычно бывает два назад).

...Очень хорошо идти по лестнице самой первой. Все - сзади. «Моё искусство растёт», - думаю с гордостью. (Ха!). А почему, собственно, хорошо? А потому что лицо перекашива-ется в разные стороны, и никто не видит. Можно рожи строить всякие разные, зубы сжимать со страшной силой, а потом обернуться, улыбнуться невинно и мило, и сказать какую-нибудь весёлую глупость. За-ме-ча-тель-но!!! Все счастливы и довольны!!! Хорошо!!!

16.03.99
Вот оно! Теперь, наверное, я уже точно имею право дать «этому» статус болезни.  По-сле того, как «это» не отпускает меня даже во сне... Да, это уже «где моя смирительная ру-башка!»
Сегодня мне приснилось. Первый раз, но глупо надеяться, что последний.


ИРА! Боже, ну что же ты делаешь! Ну ты посмотри на себя со стороны! Ты же на лек-ции сидишь вполоборота, ты смотришь только на неё! Любая шутка, любой всплеск в ауди-тории, что-то интересное, сказанное преподавателем - это «пли!» - и ты бросаешь на неё взгляд.
Ну так же нельзя! Конечно, в этом контексте различия между нами минимальны, но ты сидишь на второй парте, я на третьей, между вами - перпендикуляр, и я его вижу. Связь наискосок, по диагонали, менее прочна и почти отсутствует. Проще и комфортнее натягивать взгляды по перпендикуляру, а назад лишний раз оборачиваться труднее. Но как же мне не хватает взглядов! Её взгляд... Боже, это так сильно! С её взглядом я тоже пока ещё не могу «выяснить отношения».

1.03.99
Я струна. Я струна. Струна, струна, струна. Я - струна на гитаре. На которой ещё ни-кто никогда не играл. Я так безжалостно натянута, натянута. Натянута. Безжалостно. Жесто-ко. Так жестоко и зло, кем-то. От одной деревяшки до другой. Приходят люди, поворачива-ют маленький белый колок, доводя до абсурда это и без того дикое растяжение.

23.03.99
Лопну. Лопну ведь. Короткий, один короткий крик - и нет меня. Разорвусь.
Разорвусь, если кто-то решит сыграть и дёрнет меня.
Разорвусь, если кто-то ещё чуть-чуть подтянет, если повернёт колок ещё на полмил-лиметра.
Разорвусь, если кто-то прикоснётся ко мне, нежно дотронется, погладит легонько. Лопну. И будут думать: «Вот дура-то. Я же только слегка, чуть-чуть, так нежно и ласково...»
А, может, сама пошевельнусь, вздрогну, дам изнутри себя импульс, не в силах терпеть больше эту боль и лопну. Поставят новую струну, и никому даже в голову не придёт, что это было самоубийство...

21.03.99
Ещё ужас в том, что я не могу перенести телефон в свою комнату. И хотя мама, кото-рая пишет отчёт за столом, всегда говорит, что ей незачем подслушивать, все-таки слушает невольно, и, конечно, переживает, когда слышит в моём голосе то слёзы, то напряжение, то боль. А потом приходит в комнату и спрашивает: «Катя, что случилось?», и в глазах её тре-вога за своё дитя. И отвечаю: «Ничего, ничего, ничего». «Нет, ну а всё-таки? Что за пробле-мы?» И молчу, лёжа носом к потолку, и не знаю, что сказать, потому что это нельзя обозна-чить словами, и говорю, что ничего. И не знаю, что сделать, чтобы её не обидеть. И говорю, что не хочу об этом говорить. Вздыхает. Говорит: «Если захочешь - расскажи», и уходит, а я знаю, что ей больно. А сделать ничего нельзя. Ей больно в связи со мной, мне больно в связи с телефонным разговором. Эти прямые никогда не пересекутся. Она понять этого не может и не хочет. А я не могу и не хочу чтобы они пересеклись. И обеим больно. И обе правы. И ни-чего нельзя сделать. ( А если рассказать - только увеличится пропасть непонимания между нами, а она и так огромна.)

21.03.99
Меня удивляет, что нет агрессии. Я смотрю на тебя, и всё во мне кричит: «Почему, почему, почему?» Что это за бред, почему я не могу от него избавиться? Почему ты? Почему ты так важна для меня, как это случилось? Почему это произошло? Что в тебе такого, почему ты, почему именно ты, что в тебе такого? Что это за сила, которая волоком тащит меня за то-бой? Надо же, как меня пригвоздило... И не отодрать уже, не оторвать, даже с мясом не ото-драть...
Что же теперь делать?
Но почему нет агрессии? Против непонятного- всегда страх и агрессия, так всегда бы-ло.
Но почему ты, почему ты? Что в тебе, что, что, что, что??? Как с этим бороться? Как убить это в себе? Как перейти на другой, на высший уровень, где спокойствие в отношениях, где всё ровно и отшлифовано, где параллель без изломов, без возвышений к свету и низвер-жений в ночь?
Что делать???
Всё бросить, уйти из института, отключить телефон, сжечь записную книжку, ночами орать в подушку и жить. Куда-то идти, кому-то улыбаться, стать бледной и издёрганной, иногда ездить на твою станцию метро и ходить вокруг того дома, ночами орать в подушку и жить. Сходить с ума от воспоминаний, пить водку, специально попасть в автокатастрофу. Получить долгожданную амнезию, всё забыть, начать жизнь с начала, повеселеть, ночами почему-то орать в подушку....
Боже, да что же это такое!

Неужели ты правда можешь так думать? После всего, что ты обо мне знаешь, после всех этих разговоров. После... Почему же ты спрашиваешь, доверяю ли я тебе, нужна ли ты мне, хочу ли я...? Какие могут быть, почему могут быть сомнения??? (Насколько слабы и глупы слова, ни черта они  не могут выразить, всю глубину, всю степень этих «почему» и «неужели»)





22.03.99
Я так завидую тебе сейчас, именно сейчас, на второй паре, на информатике. Вчера был какой-то зигзаг, что сейчас (у тебя) я не знаю..., но... Но ты сейчас можешь смеяться, ты можешь смеяться - и в этом такая пропасть...
А ещё можешь смотреть сквозь меня. Сквозь меня, сквозь меня и мимо меня... Что ты думаешь? О чём ты думаешь?
Узнать и умереть.

Звучат в классе смешные моменты, все смеются, ТЫ смеешься. Я тоже хочу улыб-нуться, я хочу всё забыть, и улыбнуться, я очень, очень стараюсь. То, что получается на лице, со стороны лучше не видеть.
Я хочу улыбнуться. Я пытаюсь, я стараюсь. Но у меня не получается. Я никогда рань-ше не знала, что так бывает...

-Катя, а что вас вообще радует в этой жизни, - спросила у неё Людмила Вениаминовна
-Отсутствие родителей, - ответила она, потом ещё что-то добавила...
А я закусила губу, потому что первое, что пришло мне в голову, то, как бы я ответила на этот вопрос, если бы он был обращён ко мне, было «Наташа»...


24.03.99
Вот. Вот этого я и боялась (опять «боялась», всегда «боялась», тьфу!)
Но, тем не менее, этого я и боялась. Всю вторую половину пары Купряковой я об этом думала и этого боялась. Я знала, что обычно, если нет Катьки, она садится ко мне. И всегда по обоюдному согласию. (Ещё бы! Ведь у нас троих - все нормально, замечательные отно-шения. Мы так мило общаемся все вместе. А на самом деле - так долго, месяцами играем в эту игру.) Но сейчас целых полпары я думала, как мне не хочется, чтобы она садилась ко мне после перемены. И думала, что буду делать, когда это возникнет. И не знала, и думала, и не знала... (Ещё бы! Что я могла сделать? Самое элементарное - сказать «я не хочу»? Но это не вписывалось в правила игры)
Но у меня даже «почти» не спросили. Решили всё сами: Наташа:«Садись, конечно». «А, может, не стоит?». «Да нет, садись». И уже когда в руках тетради и полшага до парты - «У Кати спроси».
«Конечно»,- споткнулась обо что-то моя улыбка. Но я же не смогла за целых полпары придумать, как это предотвратить.
Теперь сижу, напряжена, расстроена, отодвигаюсь к другому краю парты (непроиз-вольно и непонятно, почему; очень уж неприятно это присутствие), строчки что-то мутные какие-то в тетради, расплываются...

Почему было такое непонятное нежелание ещё до того, как это случилось, я ведь то-гда ещё не знала, что ты усугубишь это ещё больше.
И снова неприязнь к ней - потому что не сядь она сюда, не было бы этой переписки, глупой, ничего не значащей, в которую, при желании, я вполне могла бы включиться (хотя, даже это не совсем так. Потом она даёт мне тетрадь - переписать пропущенные лекции - и один из листов, на которых вы писали, не задумываясь, оставляет в ней, а другой достаёт, складывает пополам и пихает себе в другую тетрадь. Значит, что-то там было. Не для чужих глаз... Стоп. Прервать поток бреда. Дальше поехали.)
Поражает то, что так почти всегда - твоё внимание концентрируется в большей степе-ни на ком-то одном. Ничего глупее придумать нельзя, чем мерить это внимание - но- за 1,5 часа на меня - три взгляда. Ей - неисчислимое количество оборачиваний, реплик (как в уст-ном, так и в письменном виде) , 2 касания, смех, поход в туалет -(что предел моей истерии).
Да, теперь, возможно, я немного мог понять, когда ты говоришь, что прячешь, не все-гда выдаёшь свои «неадекватные реакции».
Что может быть более неадекватно, чем сказать (тем более, когда всё уже решено до меня, когда книги в руках и полшага до парты) - «Нет, нельзя!» И хотя на данный момент это «доминирующая потребность» - давить её, сильно, резко давить. Сидеть, отодвинувшись, за-интересованно смотреть на Синельникову, потом в дико голый угол класса, потом, когда уй-дёте, бессильно падать на парту, совершать несколько бессознательных телодвижений, со-путствующих глубокому рыданию, потом торопливо украдкой вытирать слёзы, чтобы никто не заметил, и злиться на себя.
И жалеть себя: «Ну почему всегда так, ну почему именно со мной, ну почему всегда за счёт меня?» И снова злиться, снова на себя злиться, и ненавидеть себя. «В конце концов, ещё 1,5 часа просижу в напряжении, вжавшись в свой угол парты, но не умру ведь!».

Защищаюсь фигуркой нецке, заслоняюсь ею, таскаю в кулаке целый день, как идиот-ка, не отдаю. На ночь - под подушку (яду мне, яду). Действительно, какой-то символ, какое-то противопоставление эфемерным вашим разговорам и улыбкам: «А у меня вот что есть!» (Ясельки. Даже не детский сад. Ясельки). С ужасом жду момента, когда отдавать. Как отдеру от себя?

Я создаю тебе дикие условия, правда? Что же получается? Что если мне плохо, то я хочу, чтобы было плохо и другим? Надо научиться играть, кто меня научит? Просто не могу пересилить, сломать что-то в себе и смеяться, когда хочется орать от боли. Но так ведь нель-зя! Очень смутно я это осознаю, не знаю, что делать, и отсюда возникает этот дикий страх, и - «ты сорвёшься».*
Приезжаю домой, ни о чём другом не могу думать, долго уговариваю себя, что многое придумала, что сама себя накручиваю, что, может быть, мне нравится иногда чувствовать се-бя несчастной (абсурд - кому это может нравиться?)..... Чуть успокаиваюсь, к утру - почти здорова, но приезжаю в институт и в трёх случаях из пяти снова для меня начинается круше-ние мира.

Этот разодранный палец, эта кровавая рана, эта размазанная мною кровь...
Кажется, я уже гораздо лучше и менее абстрактно понимаю, что такое садизм и мазо-хизм...

5.04.99
Мне очень тяжело. Мне очень плохо без вас. Мне без вас холодно и плохо. Я вас даже не вижу, вы за партой сзади. Там шепот, переписка и смешки. Это всё потому, что вы вдвоём. Вы только вдвоём. Вы вдвоём, а я одна. Я совсем одна, я за партой впереди вас. А вас двое. Почему это так часто? Мне холодно, мне дует. Что может дуть внутри меня? Я одна, и я не могу успокоиться, я совершаю много ненужных движений, я чувствую вас за спиной. Что за феномен? Ведь именно потому, что вы вдвоём, вы смеётесь и не видите, не чувствуете, не можете понять, НАСКОЛЬКО Я ОДНА, и как мне холодно...

Через час.

Господи, это же почти беззвучные операции! Боже, неужели так слух резко обострил-ся! Только это и слышу : как тетрадь ездит по парте от тебя к ней и обратно, и звук - ручка двигается по бумаге...

Я одна, совсем одна, одна! Я не могу быть одна, не могу, чисто физически не могу быть одна, я задыхаюсь, я умираю, когда одна. Но почему это так часто?!



9.04.99
Бессилие. Я ненавижу бессилие. Тянущее, колющее, режущее. Не-на-ви-жу!
Ты идёшь одна, пронзительно одна, в твоих глазах... (Вот именно. Не надо исправ-лять, а уже хотела зачеркивать. В твоих глазах - многоточие). Мне страшно. Я вся - бессилие. Что мне делать? Что сделать? Как? Самое страшное - я не знаю. Я не знаю, что ты думаешь, чего ты хочешь, что тебе сейчас нужно. И понять, что тебе сейчас нужно - это единственное, что нужно сейчас мне. Я не хочу знать ни причин, ни истоков, ни исходов. Просто: может, ты ждёшь, чтобы кто-то из нас что-то сделал. Или, наоборот, не хочешь никого видеть и слышать. Мне очень нужно это знать, чтобы закричать, или просто посмотреть в глаза, или рассеяться, раствориться в этом холодном осеннем (весеннем) воздухе; сделать что-то, чтобы тебе стало хоть на полмиллиметра легче.
Столько часов подряд дышать твоим молчанием, бросать быстрый взгляд в многото-чия глаз и беззвучно орать, каждой клеточкой быть - бессилием - это так тяжело! Но это так мелко, так неважно, - если бы только знать, что это хоть как-то помогает, или поддерживает, или...
А если от этого только хуже? Если бы знать, Боже, если бы знать! Как это знать, как понять, как почувствовать?
Если бы я знала, я смогла бы сыграть! ( Нет, не то. Если бы ты это заметила, было бы ещё хуже. А ты бы всё равно заметила.)
А ты играешь. О, как ты играешь! Всё - вроде как всегда, ты - та же , что всегда. Толь-ко чуть другие глаза, только немножко другой смех, только чуть быстрее стирается улыбка и губы после неё встают немножко на другое место. Как всегда. Также, как всегда.
Только те, с кем ты сейчас смеёшься, публика в партере - они не видят «чуть» и им всё равно. И именно поэтому мы с ней стоим за кулисами, смотрим в щель между занавесками и можем видеть только твою спину.
Что делать? Что сделать? Я не могу почувствовать, хотя хочу этого больше всего на свете. Только ты, пожалуйста, почувствуй, пойми, почувствуй, что я - это энергия (можно ли так сказать?). Бессилие - это идёт от меня, от моего внутреннего «чего-то», но «Я» - это не важно, и этого уже нет. Я вся, я до предела, я... Просто свет, может быть. Почувствуй, пожа-луйста, почувствуй, что в любой момент можешь просто смотреть, просто греться, просто стоять - я уже ничего не хочу ни знать, ни делать - я просто отдаю, что могу - если хочешь взять - бери; я - это свет, я -это я ...

9.04.99 (вечер)
Снова. Снова бессилие. И у меня снова есть желания. Телефон занят папой. И уже до-вольно давно. Вдруг ты звонишь? Хотя нет, вряд ли. А вдруг? Чтобы просто помолчать, или взять немного моего молчания, звенящего и подрагивающего от всего, что в нём заложено - высказанного и невысказанного, всего, что я хочу отдать тебе, если тебе это нужно, света, всего, что невозможно превратить в слова.
Позвони! Но тебе это не нужно. Не нужно. Это не нужно. Не нужно. Я тебе не нуж-на...
Это снова проклятый эгоизм. Ведь по-настоящему важно лишь то, что нужно тебе. Там, в автобусе, там, на остановке - со мной было это странное, это, где не осталось даже пыли от эгоизма и от меня самой...
И вот я опять жалею себя. Но ты никогда не была такой, не была такой , никогда, ни-когда не была... тебе тяжелее, тебе действительно тяжелее, и плевать на эгоизм, плевать...
Просто, если нужно... Просто, если хочешь... Не знаю... Просто... Я здесь.

10.04.99.
Дырки. Ещё вчера я думала об этом. Я боюсь. (Опять боюсь, ненавижу!). Я боюсь, что будет дырка. Пройдёт  два дня, выходные, два дня - и будет понедельник. И, скорее всего, всё будет «как обычно». Правда, может быть, будет «вторая пятница», и всё будет как в пят-ницу, но это маловероятно. Скорее всего, всё будет как обычно. Здесь снова разветвление. Для тебя всё будет как обычно или «как обычно». Немножко пройдёт, рассосётся и ты уже сможешь «играть» с нами. Или рассосётся совсем, и для тебя действительно будет всё нор-мально (нормально. Опять нормально. Слово, которое ты ненавидишь) Но для меня это бу-дет такая пробоина...
Поэтому должно что-то произойти. Я должна перебороть себя, пересилить свой страх и хотя бы позвонить. Только бы не было хуже....
(Бедная девочка, что же ты так паришься! Смотреть на тебя больно и страшно. Ведь в это самое время идол твой - о тебе даже не вспоминает!)


А ей ты позвонила. (Видишь, я совсем ненадолго смогла оторваться от «главной» те-мы моей «хроники».)
Позвонила. Рассказала что-то, или не рассказала - это незначительно и неважно. Про-сто позвонила. В общем-то и то слава Богу. Даже радость хлынула где-то в горле.
А потом - снова мысли, снова недобитый, ненавистный эгоизм.
И то, что у неё - уже не будет «дырки».
И то, что ты выбрала - её.
И зависть, и боль, и снова замерзающие (как пальцем по заиндевевшему стеклу) - на-дежды, что ты всё-таки звонила, но был папа и было занято...


11.04.99
Сколько народу сегодня звонит. И Сашка, и тётя, и крёстная, и Катька, и Василий Михалыч, потом ошибшийся номером мужик, и опять Катька...
И от каждого звонка становится - как перед кабинетом, где берут кровь из вены (по-чему?) - такое странное, чуть болезненное ощущение, - и меняется, видимо, голос - потому что Катька спрашивает: «ты что, спала что ли?». «Нет, ты что»,- отвечаю как можно равно-душнее, и постепенно идёт на спад волна, едва уловив в трубке звуки «другого» голоса...

19.04.99
Эгоизм. Эгоизм. Идиотизм. Как вы до сих пор меня терпите?
Удивительно. Я думала, что Коломенского мне хватит надолго. И тех сорока минут после Коломенского. Плюс - за три дня до этого - «Белая гвардия». Я чувствовала каждую минуту этого времени, ощущала, как проходят сквозь меня эти минуты, каждая из которых в отдельности называлась «ты рядом».
После той, первой «нашей» «Белой гвардии» - я точно помню - почти неделю я люби-ла всех вокруг и довольно легко воспринимала её «право на тебя». И всё было в относитель-ном равновесии.
Теперь мне ещё хуже. Я на все 100% понимаю, как я не права. Тебя «у меня» было много за прошедшую неделю.
Да, может это тоже плохо, но я чувствовала себя «вправе» расстраиваться и , м.б., да-же обижаться, когда за несколько недель эти весы перевешивали не в мою сторону, а они пе-ревешивали, и очень сильно (я запоминала, сколько раз вы сидели вместе в троллейбусе, не-произвольно считала улыбки и касания - см. Выше, я знаю, что это бред), я задыхалась от желания «равноправия», хотя бы равноправия, не говоря уже о мечтах о хотя бы единствен-ном грамме перевеса в мою сторону...
В русском народе это называется, кажется «дай ему палец, он руку по локоть отку-сит». То есть хочется всё больше и больше. И ненависть к себе снова, за проклятый эгоизм, за несправедливость, собственную мою несправедливость к другим, за отсутствие силы воли и невозможность заткнуть свои непомерные желания... куда подальше. За покупку сигарет, за нерешительность даже в этом, за тихое «Господи, спаси и сохрани» из губ бабульки, протя-гивающей мне пачку. И за то, что так легко разорвать обёртку пачки после бутылки «Балтики 9», в то время как трясутся пальцы и орёт что-то внутри « не делай этого!» когда «на трезвую голову»... Но это всё уже не в кассу...

26.04.99.
Твои глаза... Я сегодня так долго была там. Это нельзя описать. Это невыносимо.
Твои глаза. Смотреть и думать, что этими же глазами ты смотришь на всех. На дру-гих. На друзей. Которых любишь.
А впрочем, действительно, ничего страшного нет.
Мне кажется, что дело не в том КАК ты смотришь. А в том, что я вижу в твоих глазах. А вижу я , наверное, то, что хочу видеть. Но « ты пришла в этот мир не для того, чтобы соот-ветствовать моим ожиданиям...», и поэтому я не всегда вижу то, что хочу. И когда ты «смот-ришь на меня как на дуру» или очень ненадолго вспыхиваешь злостью (не знаю, как сказать мягче) -(а зачем мягче, когда так оно и есть)- это чем-то отдалённо напоминает пощёчину.
Только смотри. Только смотри на меня. Я люблю любые твои глаза. Только почему я не всегда могу выдержать взгляд... Только смотри.
...Что ты думаешь, когда так долго на меня смотришь?
Твои глаза... Я сегодня так долго была там. Это нельзя описать. Это невыносимо...

2.05.99
Ты отводишь глаза. Это... Так не бывает. Это тоже нельзя описать. Так не бывает. Этого я не пойму, когда буду трезвая. Сейчас это так сильно... Ну и почерк.... Что с мысля-ми.?.. Что с мыслями?  Что с мыслями? Что с почерком? Боже, что я буду думать, когда при-ду в норму? Что ты будешь думать, если это прочитаешь? Что ты будешь думать? Как это странно... Что со мной? Что с почерком?
Ты будешь думать не так, ты будешь думать не так.... Что будет со мной, когда я это прочитаю? Что с почерком?   Ничего по существу. Абсолютно ничего. Ничего не понятно...
Я потом ничего не пойму. Ты не поймёшь (если?)
Даже я сама, я, я, я ничего не пойму (ну и почерк, Боже!)
Я не вспомню. Я ничего не вспомню. Я знаю. Так уже было. Мы шли вчетвером, я думала, что все эти мысли надо записывать. Я хочу мыслезаписыватель...
Что будет утром? Что будет утром? Что?
Вы не смотрите. Вы уже столько минут не смотрите (Что будет завтра? Ну и почерк...)
ты это прочитаешь когда-нибудь? А что собственно читать? Ничего по существу, ни-чего, ничего...
Только бы успеть... Только бы успеть... Не упустить это состояние... хочу мыслезапи-сыватель... (Я помню, что всё это уже писала... Ну и почерк... Это я тоже помню).
Только не выкинуть. Прочесть в трезвом виде и не выкинуть эти записи.
Пьяная. Пьяная дура. Зачем пишу? Ничего по существу, а так много в голове, так мно-го...
Умереть... Ведь проснусь и не вспомню. Всё будет по-другому. Настолько по-другому...
Настолько...
Настолько...
Настолько...

Кажется, что я в норме. Кажется, что в норме. Но в то же время я знаю, что это не так.
Как это описать? Как? Почему это нельзя описать? Можно только почувствовать...
Кто может чувствовать, как я?  Кто? Когда?
Я ничего не воспринимаю. Уже плюс, что я осознаю. Я просто не хочу ничего вос-принимать. Я думаю только о себе. Глупо.
Я так хочу не выходить из этого состояния. Я так хочу, чтобы ты это прочитала. Са-мое главное: я не хочу выходить из этого состояния, и чтобы ты была абсолютно трезвая. Абсолютно.
Что бы ты не говорила, это не так. Будешь ли ты злиться, если это прочитаешь? Не надо... Я умру...
КАК СЛОЖНО!!!!!!!!
Ну и почерк. Что делать7
«Счастье - это когда тебя понимают»
Мечта. Смысл жизни в одном - чтобы ты поняла. Если ты когда-нибудь это про-чтёшь...
Но нельзя в трезвом виде понять пьяного человека. Я пьяна. Нельзя понять. Нельзя. Нельзя понять вообще, а тем более, если ничего по существу. А самое страшное - я сама зав-тра не пойму. Ужас.
Что делать?
Что думает мой отец? Что думает? Всё настолько по-другому. Настолько по-другому. Только бы не забыть! Только бы не забыть!
Но я забуду. Я знаю. Так уже было. Почти так. Я не хочу! Не хочу!
Нельзя записывать в блокнот. Надо записывать на плёнку.
Хотя это ещё хуже. Если на плёнке будет мой голос (в таком виде), я однозначно со-тру это.
Хотя ещё не факт, что я это не сотру( то есть не вырву) из блокнота.
Мечта. Не выходить из этого состояния, но чтобы ты была трезвая. И говорить, гово-рить, говорить, говорить.... столько хочется сказать! Столько!!!

Койка напротив. Твои закрытые глаза. НЕВЫНОСИМО!
Твои закрытые глаза.........
Закрытые глаза..........
Твои глаза закрыты..........
Умереть........ (Ну и почерк)
Ничего по существу. Ничего. Совсем.  Это же бред.
Что делать.......

Открыла. Смотришь. Снова закрыла
Закрыла.
Невыносимо.......
Ну и почерк, Боже, ну и почерк.........

3.05.99.
Я проснулась. Умылась. Сижу.
Что я вынесла из вчерашнего? Кажется, что всё помню. А вообще ничего не помню.
Что я вынесла из вчерашнего? Всё и ничего. Именно так. Одновременность.

Самое яркое. Что было самое яркое? Возможно, это: мне так плохо, я столько чувст-вую, столько хочу сказать, я всё осознаю так чисто(м.б.?), я почти плачу - а вы думаете «Пья-ная дура!», «Пьяные слезы», «Пьяные мысли»
Я знаю, вы наверняка так думаете, ты так думаешь...... И в то же время я ничего не мо-гу сказать, ничего не могу опровергнуть....... А что тут можно сказать? Действительно, я знаю - пьяная.... Дура.....

11.05.99.
Сегодня - мой бенефис. Мой дебют. Только моё представление. Начало - в 8:15 утра на Ленинском проспекте( метро). Нет, вру. В 8:15 я приехала, спектакль запоздало начался где-то в 8:20, когда приехала она. Взаимообмен «фрустрациями» Выражается в истерическом немножко смехе. Для других незаметно. Мне (а, может, нам) режет слух.

Двухчасовая невозможность высказать матерное слово - невыразимо тошнотное со-стояние, которое нельзя облегчить, осознавая его неправомерность и бесполезность, - и, зна-чит, снова заглатывание внутрь себя всей  мерзости этой рвоты, уже заполнившей рот.

Уже не крик, не молитва, а стон хриплый - «Уезжа-а-ай!». «Уезжай, иначе я умру...».
И вот за это я когда-нибудь буду гореть в аду.......


26.05.99.
Да. Мощный разрыв(во времени). Стоит тетрадочка на полочке, никого не трогает. Безмолвствует. Только вспоминается каждый день - мимолетно и незаметно - лёгкий укол - и всё, и другие дела и заботы. Не пишу. Почему?
Не хватает времени. Слишком много фактов, моментов. Чувств - всего не запишешь. Я запуталась. Очень сложно.

Иногда очень хочу что-то «отметить». Особенно остро это - в метро, особенно тогда. Когда нам - в разные стороны. Еду в вагоне, смотрю в мутное отражение себя(?) напротив и в голове стучат начальные фразы - символы данного конкретного дня, «чувствования», под знаком которых прошёл день. Точные, отточенные фразы. Потом приезжаю - и не записы-ваю. Не успеваю. Чуть подзабываю. Конечно, особенно остро - когда по свеженькому. По свежевспоротому пишешь. (Не нужны здесь эти шизофренические подробности, эти пара-ноидальные метафоры - «по свежевспоротому» - какое-то извращённое мышление - зачем я это делаю?
Только негативы. Сплошные негативы.(Отрицательные вещи, я имею в виду). Ничего хорошего, положительного, в эту тетрадь не вносится. Видимо, нет  у меня (А, может, и у всего человечества) склонности пережевывать и под микроскопом рассматривать счастье. Сплошной пессимизм и разборки «травм» и «ушибов»

Но что-то из ненаписанного жжёт особенно, и хочется все-таки «изложить».
________________________

Я ненавижу, ненавижу, ненавижу этот тянущий вены, этот монотонный, невыноси-мый, дикий эскалатор на ВДНХ. С каждой новой поездкой в главное здание я начинаю нена-видеть ещё один метр этого пространства, метр за метром - уже не только сам эскалатор, а всё увеличивающееся с каждой поездкой пространство обратного пути, приближающее меня к нему.
Сначала это обжигало, когда я касалась первой ступени его, потом наступало внезап-но около дверей с надписью «Вход», затем - возле последнего киоска на площадке перед метро, дальше - около пешеходного перехода. Нарастающий график функции. Геометриче-ская прогрессия.
Я ненавижу, ненавижу, ненавижу этот тянущий вены, этот монотонный, невыноси-мый, дикий эскалатор на ВДНХ. Когда я нахожусь на нём, я ощущаю свой пульс. Я так силь-но чувствую это предстоящий разрыв: налево-направо. Я не знаю, как это преодолеть, как перебороть это нарастающее напряжение, я придумываю нечто гениальное (но оно впослед-ствии не срабатыват, впоследствии - это когда кончается эта паранормальная лестница).
Гениальное - не смотреть в глаза. Так действительно легче. Я смотрю в пол. Так дей-ствительно легче. Но людям не нравится, когда им не смотрят в глаза, люди нервничают, у них меняется выражение лица, они недовольны, они спрашивают: «Что случилось?» (заранее зная ответ, каким бы нелепым он не был).
И приходится выдёргивать взгляд из пола, и смотреть, и говорить, что всё нормально, осознавая очень чётко бессмысленность этого и зная, что не поверят. И бьётся пульсом ду-рацкий вопрос внутри: «А зачем было спрашивать?!». Если и так всё известно заранее, все ходы этой шахматной партии известны наперед, даже что за чем последует - уже известно. И странно от уверенности, что в этом не было ничего злонамеренного... Но если не было - за-чем спрашивать?
Я ненавижу, люто ненавижу ещё одно: когда кончается воздух, набранный в лёгкие на слове «Пока!», именно засасывамый внутрь синхронно с этим словом, большой глоток воз-духа - потому что иначе, если говорить это слово на выдохе - будет «асфиксия», несколько безкислородных минут, которые требуются, чтобы придти в себя, оторваться от шокового состояния, свыкнуться с разрывом (налево-направо).
Кончается воздух, надо делать новый вдох. Последние шаги до «укрытия», до «скры-тия» меня от  ваших глаз (вернее, от ваших спин, вы ведь вряд ли смотрите мне вслед) - по-следние шаги с нарастающим ускорением, почти бег - и я вбрасываю позвоночник в колонну (немного больно), вжимаюсь, врастаю в неё, становлюсь ею, и, задыхаясь, делаю новый гло-ток.
Но даже не это я так ненавижу. Я ненавижу свои глаза, в которых стоит эта соль, стоячая вода, стоит много капель, единовременно, одна за другой и все вместе, ОДНОМО-МЕНТНО. Обычно я их не чувствую в глазах, я начинаю плакать до того, как их там стано-вится так много и ощущаю их очередность, смену одной на другую. А в эти моменты (ВДНХ,  иногда другие разрывы) - они там, толстой плёнкой, столько сразу - и не текут!
Что это такое?


                Нет ничего печальнее  смерти иллюзии...

28.03.2000

Наташка с замечательной улыбкой и «детским голосом».
Обаятельное чудовище, которое я так высоко вознесла.
Высоко- высоко, в небо, и на собственных вытянутых руках держала, вместе с поста-ментом, тоже мною построенным, слепленном из громоздящихся друг на друга проекций.
На собственных вытянутых руках держала, от боли  орала и корчилась - потому что нельзя мне тяжести поднимать, а это была наитяжелейшая тяжесть, собственноручно сконст-руированная из своих же материалов - фантазий, жажды любви и одиночества.
Такую атомную громадину соорудить, имея хлипким фундаментом лишь яркость пер-воначального образа! А на этом строить нельзя, этим можно только  как лаком покрывать законченное самоценное произведение.........


5.05.2000.

Прощай.
Год назад я почти могла бы ударить того, кто сказал бы мне, что так будет.
Год назад мысль об этом показалась бы мне самой дикой дикостью.
Год назад я читала её взахлёб, поражаясь, удивляясь, радуясь и рыдая, поражалась и на обложку, и на шрифт, и на необычный формат, и на сам текст. Любила её без памяти, тас-кала всегда с собой, плевала на то, что каждая страница пропитана ядом.

21.05.2000.

Прощай.
Я не хочу читать новые издания старой книги, переработанные и дополненные( может быть), я не хочу.
Новые издания могут быть ярче, красочнее, в них появляются иногда новые детали, частности, подробности, отдельные абзацы совершенствуются, но остается неизменной суть. Этой сути я уже нахлебалась.

Поставлю на полку. Буду доставать время от времени и перечитывать отдельные странички. Буду делать это с удовольствием. Буду искренне смеяться. Это будет здорово.

Прощай.