Про писать

Это какая-то молчаливая писательская истерика. Я нахожусь на диване с книжкой «Пинбол 1973», от чтения которой я отрываюсь примерно каждые 10 минут, потому что меня охватывает острое ощущение мира. Мира как такового. Ну, что здесь непонятного? Я как будто вдруг приобретаю возможность не выходя за рамки всем известных 5 чувств воспринять окружающую действительность с точки зрения самых глобальных понятий времени, пространства, жизни, смерти, возвращения событий, законов существования, любви, случайностей, встреч. Заслуга в этом делится на троих: Мураками с его японскостью, солнечный день, который не требует активности и собственно я, странным образом способная неожиданно восхититься какой-нибудь ерундой, непричастной к простым предметам, которые меня окружают.

Мне хочется немедленно фиксировать происходящее, но это страшно беспомощное желание, потому что я не могу фиксировать, находясь в потоке, а когда поток проходит и все успокаивается,  память стирает самое важное. Фиксирую, но уже не совсем то, что было на самом деле.

Я сижу на постели и, как маньяк, пытаюсь запомнить, - к сожалению, это не список неправильных глаголов и не телефонный номер, в которых прослеживается хоть какая-то логика (и ведь если не прослеживается, то можно ее самому себе создать, какую-то свою, частную, одному себе понятную логику) – это не похоже ни на что, что может запоминатьтся. Потом в разговорах с людьми я только беспомощно обозначаю такие минуты словами вроде «колбасит» или «пробивает», но смысл этих слов у каждого свой... Некоторые в искренном стремлении понять задают нелепые вопросы, призванные классифицировать мои эмоции, оценить происходящее (допустим: «по-хорошему колбасит или нет?»), и вряд ли стоит винить их за это. Как объяснить, что я пробую растолковать то, чего нет? Выход в измерение, где ничего нет, кроме чувства, что ты видишь мир и людей так, как будто к ним не принадлежишь.

Все вместе это довольно сложно и к этому надо привыкнуть.  Я ничего не могу написать без вдохновения, но когда вдохновение приходит, оно так прекрасно само по себе, что не требует никакого от себя избавления. Оно парализует меня. Его уход через строчки кажется мне неизбежным, поэтому строчки я держу в руках, как живые тельца каких-нибудь мягких зверьков, которых приятно трогать и гладить, например, хомячков. Они смешно моргают своими блестящими обсидиановыми глазками, трясут усиками, и бегают с одной ладошки на заранее подставленную другую – кто знает, возможно, эта дорога кажется им бесконечной. Я-то отдаю себе отчет в том, что наступит момент, когда такой вот хомячок вдруг просто испарится из рук, оставив после себя пустоту пары ненаписанных страниц, но что об этом знает хомячок? Вернется ли он ко мне, будет ли также бегать и трясти своими усиками? Или это будет уже другой хомячок?

Наверное, это самая идиотская метафора писательства. Но я – сентиментальная барышня, я люблю животных, к тому же, совершенно не умею писать. Поэтому пишу хомячками.