Инобытие

       Этот сон таился где-то в недрах Интернета. Своими корнями он уходил в древние и регулярные неприятности нашего предприятия, отчасти связанные с путаницей в отношениях с железной дорогой, а именно с Чепашвили. Если запутанный клубок жизни размотать в последовательную нить, то ту главу я бы так и назвал «Чепашвили». Хотя вполне вероятно, что в моём случае речь шла о совсем другом чиновнике, наделённом не менее широкими полномочиями и амбициями, угрожавшем закрытием нашему нелепому, но забавному предприятию, затаённая любовь к которому (или ещё что) мучила меня, толкая идти на Вокзал, никому ничего не объясняя. Сколько испытаний я вынес, добираясь туда от Рынка, я лучше расскажу как-нибудь в другой связи. Довольно сказать, что первая попытка пройти туда по Комсомольской улице ни к чему не привела. Слёзы вифлеемских младенцев взывали о возмездии. Проснувшийся Максим смазал все краски первого вояжа. В другой раз мне повезло глубже, так как я двинулся в обход по улице Горького. Я шёл туда с трепетом и надеждой отговорить чиновника самому, помимо остальных, даже ничего не сообщив Димке. В своих планах я поднялся на второй этаж в регистрационный зал, быстро нашёл в ящике тоненькую папку нашего предприятия и понял, что она давным-давно никому не требовалась, так как одними из последних там лежали мои доверенности двух-трёхгодичной давности, а паста на моих подписях из синей успела обратиться в блёкло-голубую. Я положил папку обратно в груду каких-то ведомостей со скучными столбцами цифр, мне стало тут совершенно неинтересно.
       Слева от меня, в центре зала, находился просторный балкон, нависший прямо над путями, и было занятно наблюдать сквозь белые балясины за составами, с шумом разбегавшимися в обе стороны. Я задумался. Делать тут мне, собственно, нечего, помочь я ничем не мог, уповать на понимание чиновника бессмысленно. Тогда я стал просто прохаживаться и изучать многочисленные и просторные вокзальные службы. Тут продавались карты железных и автомобильных дорог невообразимых размеров, развешанные прямо на стенах, рядом с ними высились стеллажи разнообразной литературы, в том числе многотомные англо-русские словари с золотым тиснением сверху вниз на просторных корешках. Эти тома у меня уже были, но было там и нечто такое, что вызывало во мне слепую, голодную зависть.
       Находившись вдоволь, я вышел на Привокзальную площадь и понял, что не я один пекусь об интересах предприятия: вездесущий Миля Сычёв прошмыгнул мимо меня на своём УАЗе. Бог в помощь! Меня не отпускала забота, что Димка так ничего и не знает, какой нас всех ждёт конец, но вот и сам он, будто услышав мои сомнения, появился в изгибах улицы Горького. Невыразимая радость, камень с души, мы немедленно окунулись в узкие, светлые коридоры незнаемого заведения – это во дворе, за аптекой. Он проворно меня привёл в одну из комнат, отрекомендовал. Кроме Ритки и её подруги, там были ещё две маленькие девочки. Комната походила на букву Г, Дима и Рита были у дверей, а девочки (ученицы?) находились в дальнем конце, так что мы с Риткиной симпатичной подругой оказывались в углу посередине между ними. Необычная обстановка располагала к общению, мне ничего не оставалось, как присоединиться к их столу и беззаботной болтовне. О, мне не было это в тягость. И вскоре в паху наступило сладостное облегчение от волнующего соприкосновения с незнакомкой. Надо сказать, что ни Ритка с Димкой, да и вообще никто никак не высказались по случаю нашей случки. Было ли это с их стороны проявлением особого такта? Казалось, что это их не удивило и не возмутило, а ведь комната была достаточно тесной, и загадочно мягкий свет зелёно-ртутного оттенка лил откуда-то снизу, от плинтусов.
       Между тем мы ещё какое-то время блуждали с Димой по коридорам этого учреждения, мне хотелось показать ему удивительные книги, виденные мной на Вокзале, но сделать это помешало чувство голода. Чуть позже мне удалось-таки отыскать в карманах почти целую сосиску уже без герметичной упаковки и с едва откушенным концом, потемневшую и загрубевшую, без петрушки совсем не аппетитную, но что поделаешь?
       События уносили ме­ня всё дальше и дальше, к южным областям Индийского океана, французскому острову Кергелен, Змеиному острову, владению СССР в Южном полушарии. Он не так велик, как Кергелен, зато острый, как коса; мы прилетели туда на пассажирском лайнере. Нашим гидом-стюардом было лицо негритянской национальности – Мадагаскар не так уж далёк. Впрочем, на этот остров вовсе не обязательно было лететь, так как со стороны Вокзала возле пивного ларька существовало одно место, где легковые машины, не говоря о троллейбусах, вброд переезжали на него. Он тянулся узкой песчаной полосой вдоль бордюра по всей линии Вокзала, начинаясь у ларька и продолжаясь до «Спутника», или как его там. Но брод был один, ибо в том месте в асфальт была уложена чугунная решётка, и избыток воды уходил под землю. В любом другом месте переправиться на берег можно было, только проплыв несколько метров. Впереди, за островом, была видна отмель, на которой угадывались стогны знакомого города, плавно переходящие с правой стороны одна в другую.
       Я прыгнул с бордюрного камня в тёплый, стремительный поток, нёсшийся в сторону Вятки, перешёл вброд на берег не­далеко от касс Аэрофлота и побрёл в противоположном на­правлении вдоль долгого острова. Почему его назвали Змеиным, когда населяют его сплошь игуаны? Где-то в самом конце острова одна такая игуана жила просто на балконе хрущёвки, а через перегородку этого балкона жил говорящий глухарь, произно­сивший всего одну фразу голосом Юрия Никулина: beati posidentes. В этом доме жил не только Никулин, но и целая плеяда шестидесятников с Окуджавой во главе, и непонятно, почему убогую крышу этой хру­щёвки украшала символика «Ин­тернета». Этот факт не мог быть пропущен телевизионщиками и Юмшано­вым. Фильм был ими благополучно снят, перекачан в Интернет, а уж только потом попал ко мне.