Я - Соска 23-24 исповедь 12-летней

      В тот день я проснулась утром, а маманька еще с работы не пришла. Так бывало, но очень редко. А потом я из школы пришла, а маманьки еще не бы-ло. А потом, уже вечером, ее на машине привезли домой и под руки в кварти-ру завели. Какой-то дядя, здоровый такой, как штангист, и богатая тетка.
      Тетка всем командовала, как будто она везде хозяйка, и в подъезде наше-го дома, и в коридоре, и в квартире нашей.
- Отлежись дома, - говорит. – Как выздоровеешь, на работу выходи. Я тебе все смены ставить буду, в деньгах не потеряешь. А этих… Ребята с ними разберутся. Штраф им назначим, получишь компенсацию здоровью и мораль-ную. Раны заживут, обиды забудутся, а деньги останутся. Довольна будешь.
- Мы их, козлов, так же на «хор» поставим, - сказал дядька. – До са-мой шеи распластаем! Как баранов.
      Я почему-то сразу поверила ему. Такой скажет, обязательно сделает.
      Маманьке наложили много швов. Ее черные порвали. Так она бабушке сказала. Пригласили после бани к себе домой. Она думала, их двое. А их в квартире человек десять или больше. Они всегда так делают, чтобы меньше платить. Потом те, которые маманьку привели, со своих трижды больше собе-рут, в двойной выгоде окажутся. И никто с ними ничего поделать не может.
      - Я уже и счет потеряла. Один ушел, тут же другой на меня лезет. Да все им потеснее надо, да чтобы я от боли кричала. Один даже за горло схватил и душит. Ой, говорят про них плохо… а это еще хуже. Если бы не хозяйка, они бы меня вусмерть…
- Как она догадалась-то выручить тебя?
- Они меня на два часа взяли… оплатили… Ну, машина пришла, сигна-лит, а я не выхожу. Вот водитель и зашел. Они его связали и в кладовку закрыли. А у него телефон. Он и позвонил хозяйке, помощь вызвал.
- И чего теперь с ними будет?
- Не знаю… мне теперь все равно… я, похоже, отробилась.
      Маманьку лечили дома. Врач приходил утром и вечером. Делал уколы, менял повязки.
      Приехала один раз хозяйка, дала маманьке подписать какую-то бумагу. Оставила пачку денег, сказала:
      - Это тебе от клиентов твоих, компенсация, чтобы им в городе остаться. И не инвалидами.
      И уехала.
      С тех пор я ее не видела.
      А маманька сказала, что больше она там работать не будет. А почему, не сказала. Или ее уволили, так, на всякий случай, чтобы шума какого не было. Или она сама уволилась.
      Я знаю, на ее место много желающих будет. Даже очередь. Даже из на-шей школы многие бы пошли. И учителки бы пошли. Сейчас время такое. Каждый себе кусок хлеба на жизнь зарабатывает как может… чем может. Это только сытые про мораль там, про чистоту говорить любят. А когда жрать хо-чется, да дома мал мала меньше, не до морали и пересудов.
      Это так маманька говорит.
      Она поправляется. На манде, говорит, быстро разрывы заживают. Я, гово-рит, всех троих с разрывами рожала. И не я одна. Это на сердце шрам на всю жизнь.


      Я когда Тёме рассказала, что с маманькой сделали, он сказал мне, что они, гады, женщин любить не умеют. У них многоженство, а женщина хуже рабыни. Особенно, если женщина не их веры.
      Это он такие слова на компике мне написал. Мы с ним научились по-нормальному разговаривать. Он пишет мне, я отвечаю. Я раньше ему словами говорила, так быстрее получается. Но он заставил меня тоже писать. Я одним пальчиком тык-тык, буковки ищу, какие нажать, чтобы слово получилось. А он терпит. И я быстро научилась успевать за мыслями.
- Ты мог бы так с женщиной сделать?
- Нет, никогда.
- А как мог бы?
- Я бы любил ее.
- По-настоящему, по-настоящему?
- Да…
Когда словами говоришь, слова не хотят изо рта вылезать, застревают в зубах, прилипают к языку. А когда пишешь, зубы не мешают. Пальцами гово-ришь. Пока страх из головы до пальца дойдет, слово уже на экране высвети-лось. Голова опомнится, велит пальцам слово стереть, а что толку? Его уже глаза прочитали.
- Ты уже любил кого-нибудь? – выстукиваю я, а сердце громче клавиш барабанит.
- Нет еще.
- Скажи. Честно-пречестно?
- Честно-пречестно.
- А меня любишь? – это как невзаправду, как игра, вроде и с нами, и вроде бы и не с нами.
- Люблю.
- А ты мог бы меня поцеловать?
- Мог бы.
- А поцелуй, а? – вот черта, за которой игра перейдет в реальность. Хватит ли у него смелости?
      А у меня, если он испугается?
      Когда он робко ткнулся в мои губы, я поняла, чего мне сегодня не хвата-ло. Маманькины страдания, ее противная работа, все эти черные и злые так меня завели, что я готова была взорваться всем этим.
      А когда Тёма губами моих губ коснулся, все сразу улетучилось, я поймала его шею, повисла на нем и потеряла сознание.
      Ну, не так, как барышни в кино теряют, падают замертво и дышать перестают. Я по-другому потеряла. Я перестала себя чувствовать, какая-то пустая внутри, кожа есть, а больше ничего нет, только тук-ту-тук, тук-ту-тук внутри, и на весь свет мое сердце колошматится.
      Мне этого его шага не хватало, чтобы все остальные уже без страха доде-лать.
      Мы у него дома были.
      Вдвоем.
      На нем футболка и трико, на мне…
      Мы еще не перестали целоваться, а я уже голой сидела на его обнажен-ных коленях…



Полный вариант ИСПОВЕДИ читайте на сайте

www.soyuznik.net - литературное кафе