Сороковой день

       В Бисерово я попал лишь к концу второго тыся­челетия, но там было всё так же. Всё такой же простодушный до неузнаваемости обитатель. По вечерам он упоительно пил, а спозаранку убедительно ра­ботал. Жизнь его неотделима от природной, потому он суще­ствовал не сам по себе, но в силу слепых, неумолимых зако­нов матери-природы, которые одни и делали его жизнь на­полнен­ной сочным, безбрежным смыслом. Я всё время чувст­вовал на себе воздействие его могущественных законов, ко­торым то мешал, то помогал. На самом деле я не мог им серь­ёзно про­тиводействовать, зато они, как боги, помогали мне спастись от недобрых, по моему мнению, законов, когда те вступали в противоречие между собой. Я, подобно Иозефу К., был воз­мущён обилием и содержанием законов, но потом стал, лу­кавя, подделываться под их форму, бессильный оспо­рить их суть.
       Иногда закрадывалось сомнение, не импровизировались ли эти законы на ходу как неизбежный результат устного на­родного творчества, да и чётких границ ­ме­­жду суевериями, требованиями ­гигиены, ту­­­­­­­­зе­м­ного этикета и сель­скохозяйст­венными познаниями не существовало, но вся сумма сведе­ний об окружающем мире, единый уклад, лишенный анализа жизненных отношений, вобрали в себя эти законы. Самодос­таточного обитателя обуревало императивное сознание: сего­дня сороковой день по Домне Петровне, замечательной жен­щине, надо, чтобы всё было comme il faut; а вчера совер­шили сенокос, слава Богу, всё обошлось.
       Бисерово – экологически чистая местность, его до сих пор населяют сонмы чистой и нечистой силы. Местный пантеон представлен не только что элементарными ведьмами, водяными, болотными, до­мовыми, лешими, кикиморами, но даже мохнатыми банниками, чуда­кова­тыми овинниками, мелочными и завистливыми жихарями, нежными и влажными русалками, грациозными мавками, реликтовыми шишигами и лихорадками (febris aquatilis, реже febris remit­tens), проказливыми за­печниками, встре­ч­­­­никами, юными полудницами, коварными ночницами, рожаницами, а также капризными полевыми, дворовыми, мертвяками-домовиками и т. п. созданиями, могущими вам встретится по пути. Сот­нями лет живут они бок о бок с обитателем, и кто тут очу­тился первым – уже не вспомнит ни один старожил. Наверно, с тех самых пор, когда первому обитателю пришла забота строить починок на высоком берегу Камы, а первому лешему прихо­дилось оспаривать его право.
       И по сию пору обитателю при­ходится существовать в нелёгких отношениях с внешним ми­ром: постриженные волосы не выкидывай, лучше сожги в печке, иначе вороны могут пустить их на строительство гнезда, и уж тогда не миновать головных болей. Такие боли может вызвать простое верченье рукой или пальцем шапки. Вам ни в коем случае не следует брать денег из рук колдуна или ведьмы. Лучше попросить оставить их на столе, а для надёжности дунуть на купюры, если, скажем, это небольшая сумма, с тем, чтобы они легли на другое место. На худой случай деньги можно взять левой рукой. Таким же образом можно уберечь себя от невзгод в сходных ситуациях: дунуть три раза на предложенное ведьмой питьё
и т. д. и т. д.
       Сызмала каждый поступок обитателя оговорён массой бы­товых предписаний, и если бы он не был с пелёнок окружён ворохом законов, кто знает, как бы он освоился с той зага­дочной и непредсказуемой средой, которая его окружает тут. Особенно подробно обставлен порядок похорон и поминове­ний. С младых ногтей подлинному бисеровцу известно, что беременным провожать мёртвых на кладбище не следует, и вообще в день похорон на кладбище нужно приходить по приглашению, тогда как на сороковой день приходят просто так, по зову своего сердца. Первый встречный покойнице в её последнем пути на могильник получит подарок: в носовом платке он найдёт иголку с ниткой, пирожок или конфетку и мелочь.
       На могиле будет установлен стакан водки – он должен быть выпит покойницей, родные раздадут друг другу подарки через гроб: то, что им завещано усопшей, помянут её все вместе с теми, кому можно копать могилу, изладить гроб и зани­маться прочим похоронным ремеслом. И от похорон до са­мого соро­кового дня поминальная свеча и остатки тризны будут слу­жить скорбным напоминанием об этом случае тем, кто ос­тался в живых, ведь проблема сорокового дня здесь может на­стигнуть практически любого: кто-то замёрз после чествова­ния сорокового дня своего гостя (которому своим чередом не повезло на чьём-то девятом дне), в свою очередь, создавая опасный прецедент для своего сорокового или иного дня. По­этому обречённое следование своим пусть суровым, но род­ным законам привносило несколько античный прив­кус в их быт.
       Торжества сорокового дня устраиваются в доме умершей, так как душа её живёт там до полуночи этого дня и лишь по­том возносится в горния. По этой причине отмечать сороко­вины в ином месте нельзя, как и брать её вещи, специально никому не предназначенные, раньше срока. Ведь она не­зримо при­сутствует всё это время и видит, как живые чтут её па­мять.
       В этот день новую одежду не одевают, не чокаются, мясом не поминают, но существует специальное меню сорокового дня. Оно может включать в себя блюда и напитки, любимые усопшей, обязателен кисель, выпечка, начинённая рыбой, яйцом, луком; омлет, именуемый исенкой, уха, яйца вкрутую, блины, сдобы, печенье, сметанники и т. п. Поминовение на­чалось с утра на кладбище (тем, кому это позволено), поздно вечером оно возобновилось в доме покойницы и уже не пре­­кращалось до полуночи.
       Я не знал самой бабушки, но, судя по всему, она была че­ловеком незаурядным, требовательна к себе, сурова к нетрез­вым и разболтанным, а к прочим радушна и отзывчива. Было много чего выпито и съедено. Без четверти двенадцать всех охватило неясное возбуждение, подогретое рассказами сосе­дей о том, что накануне ночью был виден свет в окнах пустой избы. Мы вышли из дому на свежий воздух, в нос ударили за­пахи скошенных трав. Каждый простился с бабушкой как мог: кто словами молитвы, кто прося про­щения. Вот сказаны последние слова, выпита последняя рюмка. Ровно в двена­дцать гул голосов и всхлипываний стих, всё внимание ушло на чёрное прозрачное небо, освёщенное единственной луной, и далее, на заочную высь, ждали вознесения, но оно прошло незамеченным. Потом нехотя разошлись, кто за стол, кто спать, и под луной опустело.
       Наверное, бабушка жила в согласии со всеми законами, отозвалась ли её душа столь искренней заботе или вознеслась безутешной, удручённая, быть может, моим присутствием – расхристанной нехристи.