Премьера

1.Провинция

…Но самое поразительное было то, что, несмотря на общий упадок культуры в стране, отсутствие стабильной бюджетной подпитки и еще сотни других обязательных условий в этом маленьком, Богом забытом городишке был свой драматический театр.
Петр Валентинович, в школе воспитанный на газетных штампах и в сознательном возрасте старательно изживающий их в театре, не переставал удивляться этому факту, пока за окнами в единую черно-желтую полосу сливались поля и леса, мелькали безымянные полустанки со смазанными фигурками людей, а сквозняк вяло перебирал изрядно замусоленные страницы книги, исчерканные его мелким, аккуратным, почти женским почерком.
К счастью, перспектива выбраться из этой глуши у него все-таки оставалась. По крайней мере, года через два Никита твердо пообещал ему перевод в столицу, хотя, конечно, и с понижением в должности. Никита, как известно, тот еще жук, и наверняка попросит что-нибудь взамен такой услуги. Хотя что с него можно взять: ни денег, ни связей… Но зато - теперь Главреж! Только какая радость быть главным режиссером провинциального театра? И зачем вообще такому захолустному городку свой театр? На что они содержат труппу, которая сама себя не окупает, на что ремонтируют ветхое дореволюционное "дворянское гнездо"? Слишком, слишком много вопросов, ответы на которые он сможет получить только завтра. А сегодня…
Он заставил себя вернуться мыслями к пятой сцене четвертого акта и скоро нашел нужную страницу:
Подобны вы изменчивой луне,
Но как бы ни назвали, - так и есть
И так всегда для Катарины будет.

Какое буйство эмоций, какая страсть! Неужели там найдется актриса, способная сыграть такую Катарину? В конце концов, она ведь согласна уступить! Какая разница, ради чего - надоело ли ей спорить или же она готова покориться высшей воле. С ее характером это дается ох как нелегко, но ради мужчины она смиряет свой дикий норов… И ведь, в тайне, ей нравится это послушание, поразительно, но точно нравится! Вот там дальше, в последней сцене. Он нетерпеливо перевернул замусоленные страницы, поискал пальцем по строчкам:
Муж - повелитель твой, защитник, жизнь,
Глава твоя. В заботах о тебе
Он трудится на суше и на море…
А от тебя он хочет лишь любви,
Приветливого взгляда, послушанья -
Ничтожной платы за его труды.

Это им должно прийтись по вкусу - традиционное русское представление о браке, о роли жены.
А Ольга… Тоже хороша, нечего сказать! Мягкая и ласковая кошечка, голоса не повысит, одни уменьшительные суффиксы - Петенька, здоровенький, телефончик, - но, по сути, упряма, как Валаамова ослица. Уперлась, и хоть ты тресни: убеждена, что из этой его затеи все равно ничего не выйдет… Вон, офицерские жены и хрен знает куда - в пограничные гарнизоны - отправляются на добровольное изгнание, а уж жены декабристов… Ладно, надо расслабиться и забыть. Нет, но ведь она категорически отказалась ехать с ним! Может, конечно, он и не тот герой, ради которого женщина готова бросить насиженное место даже в скучном конструкторском бюро… Но он пока еще муж. А она благородно обещала иногда приезжать. Не чаще раза в месяц, конечно. Так, стоимость билета в оба конца на двенадцать месяцев… Даа, интересно, на что они тогда будут жить?
Но Катарина - до чего ж хороша! Красива, умна, сила в ней невероятная - разве найдешь в этой глуши такую!
Петр еще в Москве решил, что репертуар обязательно надо будет пересмотреть. Шекспир всегда безотказен, но трагедии в наше время слишком угнетают: все эти кризисы, правительства, перевороты… Значит, надо ставить что-нибудь легкое, тонкое, изящное, но со смыслом. Именно под влиянием Ольгиного отказа он остановился на "Укрощении строптивой". Много их развелось вокруг - самостоятельных женщин, великих феминисток. Надо показать им их место - дом, семья, любимый муж, ну, может быть, еще интересная работа, если уж без этого не обойтись. Но муж - всегда глава, хочет она того или нет. Хотя… Какие у них там проблемы, в провинции? Они, наверняка, еще домострой не изжили, что им до страданий столичного Петруччо!
Но нет, именно сейчас ему как никогда необходимо поставить Шекспира, и потому он внимательно, в который уже раз, перечитывал потрепанный томик и под равномерный стук колес делал карандашные пометки на полях.
За окном как-то неожиданно быстро стемнело, и под потолком тускло задрожал искусственный свет. Он рассеянно улыбнулся своим мыслям и вздохнул, впервые за время поездки осмысленным взглядом посмотрев на пустующее напротив него место. И впервые за несколько месяцев строптивая Катарина, незримо сопровождающая его повсюду, ободряюще улыбнулась ему в ответ.

В день приезда Петр Валентинович Долгих собрал в зале то, что они гордо величали труппой, и, с трудом скрывая разочарование и скуку, стал излагать им концепцию дальнейшей совместной жизни. Из трех нерентабельных спектаклей он планировал оставить только один - "Бесприданницу", и то существенно изменив трактовку пьесы. "Видимо, для них это весьма актуальная тема", - с тоской заметил он, уловив оживленный шепот в зале. Далее в его списке стояли Юджин О"Нил, Шварц, что-нибудь ультрасовременное, жизнерадостное и до крайности облегченное, еще не определившееся. И, конечно же, Шекспир.
Как он и предполагал, актрис на роль Катарины в труппе не нашлось. Он внимательно прослушал двадцатисемилетнюю примадонну, двух дам бальзаковского возраста, несколько второстепенных актрисок и статисток и наотрез отказался от услуг потрепанной жизнью матроны пенсионного вида, которая рьяно рвалась в бой. Тот факт, что она пришла на эту сцену в год ее открытия, его почему-то совсем не вдохновил. В театре Катарины определенно не было, и где ее искать, он решительно не знал.

"Вот так у людей и появляются навязчивые идеи", - мрачно размышлял он, вторую неделю вышагивая по безликим улицам и всматриваясь в проходящих мимо женщин. Довольно скоро ему стало казаться, что он уже видел всех представительниц слабого пола в городе от младенцев до глубоких пенсионерок. Но Катарина все не появлялась. И от этого казалось, что именно в Москве таких - пруд пруди, а здесь…
Теперь, одержимый идеей постановки великой пьесы, Петр был не на шутку влюблен в эту несуществующую итальянку и забывал о ней только на репетициях других спектаклей или за письменным столом, когда писал длинные бессвязные письма жене. В них он то жаловался на скуку, то горел новыми идеями, то строил планы на будущее. Ольга не отвечала, он обижался, хотя понимал, что еще рано, почта работает хуже некуда, и даже этих писем жена, вероятно, пока не получила.
Зато в остальное время он был вовсе не одинок. Рядом с ним в маленькой однокомнатной квартире в центре города поселилась невидимая постороннему глазу черноволосая и черноглазая, крепко сбитая, неукрощенная пока Катарина.

"Ого, еще один очаг культуры!" - усмехнулся он, рассеянно пробежав глазами самодельную афишу на обшарпанном особняке, которая гласила, что при местном заводе работает театральная студия, и не далее как в субботу состоится премьера очередного шедевра. Фамилия автора и название пьесы были ему незнакомы, однако, слабая надежда закралась в его отчаявшуюся душу, - а вдруг…
Ближайшая суббота была объявлена "черной", и, ко всему прочему, в нескольких гримерных невыносимо пахло масляной краской и перегаром - явный признак живого присутствия маляров. Однако на пятнадцать часов он сам опрометчиво назначил репетицию, и утомленные за неделю актеры медленно и неохотно стекались из разных районов городка к служебному входу. Времени было в обрез, хотя, в крайнем случае, можно было бы прийти и к середине сомнительного дилетантского действа в поисках своей мечты. И если там есть та женщина, которая ему нужна, он свой шанс ни за что не пропустит.
И, тем не менее, чуть не пропустил. Как всегда, увлекся на репетиции, кричал, размахивал руками, хватался за голову и подавленно горбился в первом ряду, а когда посмотрел на часы - ужаснулся, словно опоздал на первое свидание. Студийный спектакль вот-вот должен был закончиться, в то время как он сломя голову мчался на другой конец города, зная, что все равно не успеет.
Петр влетел в фойе дома культуры, на ходу расстегивая пальто. Вокруг одевались равнодушные люди, и он растерянно вглядывался в полусонные женские лица - серые холсты с тусклыми дырами глаз и яркими пятнами губ. Немногочисленная публика неспешно разбредалась по домам, гардеробщица собирала свои нехитрые пожитки, и мимо него, громко переговариваясь, прошла последняя стайка зрителей.
- Интересный был спектакль? - задал он вежливый, но уже ненужный вопрос старушке за деревянной стойкой, поймав на себе ее удивленный взгляд.
- Да Бог его знает, - она пожала плечами. - Я-то сериал смотрела.
И она кивнула в сторону маленького черно-белого телевизора, заботливо упрятанного в углу раздевалки.
- А актеры уже разошлись? - безнадежно поинтересовался он, ватными пальцами перебирая пуговицы на пальто.
- Да вон только что! Видал высокую девицу - это ихняя главная актерка, Катька Меньшикова. Чума, а не девка. Ей палец в рот не клади…
Старушка не успела закончить ядовитую фразу, как он стремглав бросился вон из клубного здания. Те, кого он поначалу принял за соскучившихся зрителей, расставались на углу дома. Высокая длинноногая девица в узких светлых брюках, уже лет семь вышедших из моды в Москве, и красной куртке до талии небрежно махнула коллегам на прощанье рукой и легкой спортивной походкой стартовала вниз по ночной улице. В этот момент ему отчего-то пришло в голову сравнить ее с дорогой машиной. С "феррари", что ли. "Экая, приемистая…" - подумал он, ускоряя шаг и начав слегка задыхаться. Уже почти нагнав ее, он понял, что опять ошибся. Она была слишком высока, слишком современна, да к тому же тусклый, но бесстрастный фонарь высветил ее вызывающую светло-русую коротко стриженую шевелюру. "Нет, точно не она", - разочарованно подумал он, поравнявшись с самодеятельной примадонной. Но отступать на полпути было уже глупо. Почувствовав, что на дороге она не одна, девица упрямо опустила подбородок, чуть повернула голову и встретилась с ним взглядом.
- Добрый вечер! - он слегка покашлял, чтобы скрыть волнение, и вкрадчиво заговорил: - Вы - Катя?
- Ну, предположим, и что? - мрачно спросила она, отбросив правила хорошего тона и при этом не снижая принятой скорости.
- К сожалению, я не смог посмотреть ваш спектакль…
А почему, собственно, он с ходу начал оправдываться, словно опоздал на назначенную встречу? Она все так же широко шагала по растрескавшемуся тротуару, неестественно повернув к нему голову, слегка похожая на обрусевшую куклу Барби, и ее светлые глаза без особого доверия размеренно бродили вверх-вниз по его невзрачной фигуре, закутанной в новое темно-серое пальто. Он чувствовал себя полным идиотом, и это отнюдь не придавало уверенности в себе.
- Недавно я получил назначение на должность главного режиссера театра в вашем городе… Да, позвольте представиться - Петр Долгих. Петр Валентинович.
Кажется, это известие все-таки произвело нужное впечатление, потому что Катя изобразила на своем лице некое подобие заученной бенефисной улыбки, и он, слегка приободрившись (хотелось бы думать, что она смеялась не над его фамилией!), поторопился приступить к делу:
- Видите ли, я ищу актрису на главную роль в одном спектакле. Пока я ехал сюда, я думал… - Петр раздраженно заметил про себя, что в его речи фигурирует слишком много самоуверенных "я", которые никак не отражают его действительного внутреннего состояния, но от волнения никак не мог подобрать нужные слова. - Так вот… О чем это я? Ах, да, что интересно вашему зрителю здесь, вдали от суеты больших городов? Мне думается, что Шекспир, как впрочем, в любой стране во все времена, - нравоучительно и высокопарно заключил он, - может оказаться живым, актуальным, несущим новую жизнь старым истинам. А как вам кажется? - Он попытался заручиться ее поддержкой в ответ на набор банальностей, но поскольку она молчала, он не нашел ничего лучше, чем спросить: - Вы читали Шекспира?
- Я играла Шекспира, - парировала она. - А что вы собираетесь ставить в своем театре? - в свою очередь поинтересовалась Катя, не проявив особого благородства в ответ на его бестактность.
- Лично я бы хотел поставить что-нибудь легкое, воздушное, но в то же время со смыслом, понимаете… - Он выдержал глубокомысленную паузу, за время которой они свернули в узкую арку подворотни четырехэтажного дома. - Скажем, "Укрощение строптивой".
- Ну, слава Богу, - облегченно вздохнула она, бесстрастно выслушав его патетическую речь. - А то у нас в клубе собирались ставить "Кориолан", а я его до конца так и не осилила. Какой-то он не шекспировский что ли.
Петр Валентинович внезапно покраснел, но глубокие сумерки скрыли напоминание о позорном невежестве: за "Кориолана" он никогда даже и не брался.
В огромном дворе дома, скрывавшегося за невзрачным фасадом, она сбавила обороты и плавно затормозила возле одного из подъездов. Главный режиссер, все еще мучаясь сомнениями относительно полезности этого знакомства, ждал от нее хоть какой-нибудь, даже самой незначительной реплики, чтобы перейти к сути вопроса, но Катя подняла голову и внимательно посмотрела на длинные ряды неосвещенных окон, словно пересчитывала цыплят во дворе. По этому равнодушному взгляду он не смог определить, на каком этаже она живет.
- Ну, так что? - наконец не выдержал он. - Вам не интересно мое предложение?
- Но вы еще не сделали мне никакого предложения, - с ударением на слове "никакого" и без тени кокетства возразила она и перевела взгляд на его вопрошающее лицо.
- Да, разве? - нахмурился он, чтобы скрыть растерянность и тут же подступившее раздражение. - Так я, собственно, просто хотел пригласить вас на пробы. Мы сейчас отбираем актрис для спектакля…
Почему он сказал "актрис"? Это значит, что кандидаток много. А если она решит, что речь идет о роли Бьянки?
- Вот, если позволите, я оставлю вам адрес. Встретимся завтра у меня. Дело в том, что в театре сейчас ремонт, косметический, правда, активно идут другие репетиции и график очень жесткий, - чтобы она не подумала ничего дурного, пояснил он.
- Хорошо, я заеду к вам после работы в восемь, - слишком быстро согласилась она и убрала бумажку с заранее приготовленным адресом в карман куртки, даже не взглянув на несколько строк, написанных аккуратным, почти женским почерком. - Всего хорошего.
- До свидания, - ответил он и малодушно подумал: "А может быть, действительно, попробовать ее на роль сестры?"
И уже в закрывающуюся дверь подъезда, как бумажный самолетик, спасающийся от дождя, бросил последнюю фразу:
- Посмотрите, пожалуйста, женские роли…
- Чужую роль играть мы не должны, - гулко прозвучал глуховатый голос.
Петр изумился и поискал глазами источник шекспировской фразы, но дверь подъезда со зловещим скрипом закрылась. Он постоял несколько минут в раздумье, подняв голову и, как в дешевой пьеске, ожидая, что вот-вот одно из окон вспыхнет и в нем появится женский силуэт. Или лучше так, академично, по столичному: легкая фигурка в прозрачном одеянии выскользнет на балкон, увитый диким виноградом… "Ну нет, совсем ты спятил, это все-таки из "Ромео и Джульетты"!
Но прошло достаточно времени, ни одно окно не зажглось, и ему стало казаться, что дом недоверчиво вглядывается в него пустыми враждебными глазницами. Он подумал о том, что сейчас долговязая, совсем не женственная девица стоит у одного из этих темных окон и смеется над его невзрачной фигурой, хорошо видной в желтом свете фонаря. Мысленно он чертыхнулся, резко развернулся и сквозь узкую, пропахшую кошками арку выбрался на ночную улицу.
"Нет, нет и еще раз нет, - повторял он, шагая в сторону географического центра чужого ему города. - Я ошибся, это не то, это совсем не то. Вот глупец!"
Но отступать было уже поздно, встреча была назначена, и теперь он пусть назло самому себе хотел как можно скорее убедиться в том, что эта девица не подходит на роль Катарины. Хотя девица могла и не прийти, посчитав его за сумасшедшего или маньяка. Да разве в этой глуши водятся маньяки? Что им тут делать, среди этих серых непривлекательных лиц, дешевых макарон и пустых кошельков. Надо же, а ведь по иронии судьбы она - Катя. Кажется, старуха сказала - Меньшикова. Да нет, не стоит и обнадеживаться, она не подойдет.
А Катарина, верная южная спутница, шла рядом, придерживая его за рукав пальто, как-то слишком покорно соглашалась с каждым его словом и ласково улыбалась, глядя на его нахмуренный профиль. И впервые он почувствовал легкое раздражение от того, что она так покладиста и согласна с ним. Время строптивости неожиданно закончилось, а для покорности время еще не пришло. Все было так странно и неопределенно. Ему казалось, что именно сейчас она должна была все-таки настаивать на своем, охладить его каким-нибудь презрительным замечанием или просто развернуться и уйти, но не соглашаться, ни в коем случае не соглашаться. Ведь ему еще только предстоит укротить эту женщину. Не следует забегать вперед. Но разве поймешь эту загадочную женскую душу, да еще староитальянскую!
А она, наверное, догадываясь о его сумбурных мыслях, незримо шла рядом и неизбежно предполагала провести ночь с ним в неухоженной съемной квартирке на улице Чехова в центре провинциального русского городка с не запоминающимся названием.
Уже глубоко за полночь он снова сел за письмо к Ольге, но строчки, как кузнечики, скакали в голове и никак не хотели выстраиваться даже на линованной бумаге. Он скомкал один лист, второй, и, в конце концов, стянул с себя галстук и рубашку и прямо в брюках завалился на одинокое холостяцкое ложе, снова и снова перебирая в памяти разговор с Катей Меньшиковой. "Нет, не та, совсем не та", - бессмысленно повторял он, подводя один и тот же итог, пока наконец не провалился в беспокойный сон, наполненный яркими неуловимыми образами чужих женщин и незнакомыми запахами южных ночей.


2. Катя

Наутро, проснувшись поперек скомканной постели, он чувствовал себя вконец вымотанным и разбитым. Когда он вошел в театр, то сразу понял, что вокруг что-то не так: все казалось ему настороженным. Даже швейцар и гардеробщик в одном лице Семен Матвеевич лишь вежливо приподнял фуражку, а не попытался завести его какой-нибудь очередной газетной шуткой. Петр Валентинович чувствовал, что театр обижен на него за бесцеремонно прерванную накануне репетицию, но мысли о предстоящей встрече не давали ему сосредоточиться, и он рассеянно выслушивал реплики актеров, почти не делая обычных замечаний. За его спиной они недоуменно шептались, пожимали плечами. День тянулся невыразимо медленно. Вечером на сцене мучилась осовремененная его стараниями "Бесприданница".
Однако главное представление сегодняшнего дня должно было состояться в его квартире. Но домой он не торопился. Он вернулся туда минут за десять до назначенной встречи, окинул взглядом ровную стопку книг на столе, поправил отогнувшийся угол покрывала, вымыл на кухне чашку после утреннего кофе и практически тут же пошел на протяжный хриплый звонок открывать дверь.
Она стояла на пороге, почти такая же, как он увидел ее вчера вечером, только сейчас он имел возможность рассмотреть ее гораздо лучше. Худое удлиненное лицо, большие серо-голубые глаза с необыкновенно черными зрачками, короткие светлые брови, чуть вздернутый нос и тонкие губы лишь укрепили его в сомнении, что она сможет стать его Катариной.
- Проходите, - сказал Петр, беспомощно переступая с ноги на ногу в коридоре.
На его неуверенное рукопожатие она ответила твердым мужским рукопожатием, и это тоже ему не понравилось. И к тому же она совсем не пыталась произвести на него впечатление, ведь он ждал вызывающе-короткой юбки, глубокого выреза на груди, толстенного слоя дешевой косметики ("В этой провинции на дорогую есть деньги только у жены мэра!"), а она пришла в джинсах и лохматом сером свитере, и даже глаза не подкрасила. "Или у нее начисто отсутствует вкус, или я для нее не мужчина. Нет, уж - лучше проблемы со вкусом, это все-таки проще лечится", - несколько разочарованно подумал он.
Главреж помялся в дверях комнаты, потом, вспомнив о гостеприимстве, предложил ей на выбор чай или кофе, привезенный еще из самой столицы. Она предпочла выпить чаю, купленного в местном универмаге, и пока он возился на кухне, отстраненно листала исчерканный томик Шекспира, расположившись в кресле напротив окна.
Он вернулся в комнату с подносом, на котором стояли две чашки, сахарница и вазочка с печеньем.
Разговор не клеился: погода плохая - да, инфляция растет - да, искусство в упадке - обидно. Он не знал, как перейти к сути вопроса, а она никак не давала ему повода приступить к обсуждению роли.
В конце концов, он собрался с духом и приступил.
- Так вот, Катя, вчера я говорил вам о том, что хотел бы поставить "Укрощение строптивой".
- Да, я помню, - вежливо откликнулась она и, склонив русую голову набок, по-ученически приготовилась его слушать.
- Так вот, скажите мне… Вы видите себя в этой роли?
Он нарочно не стал уточнять, о какой роли идет речь, желая услышать ее собственное мнение, столь странным образом прозвучавшее накануне в пустом дворе. К его изумлению она ничуть не смутилась, словно давно была готова ответить на этот странно сформулированный вопрос.
- Да, я вполне вижу себя в роли Катарины, - как на экзамене, четко и громко произнесла она.
- Именно Катарины? Неужели? Почему не Бьянки? - несколько язвительно спросил он и недобро прищурился.
К счастью, стоя спиной к свету, он имел возможность бесцеремонно рассматривать ее, тогда как она, скорее всего, вовсе не видела его лица.
- Да, - убежденно повторила Катя, откинулась в кресло, держа на ладони полупустую чашку с остывшим чаем, и на минуту задумалась. - Да, - еще раз сказала она, выдержав правильную паузу, - я могла бы сыграть Катарину. Бьянка - слишком примитивна, прогнозируема, она просто баба. Ее сыграет любая статистка. А Катарина… Это интересная задача.
"Задача. Как будто она отвечает на уроке математики. Откуда в ней эта самоуверенность?" - все больше раздражаясь, подумал он. Однако за Бьянку ему ни секунды не было обидно, - она была именно такой, какой ее описала в двух словах эта провинциальная примадонна заводского клуба. Такой, как жены его друзей. Такой, как Ольга, в конце концов. При воспоминании о жене, у него болезненно сжалось сердце и недобро застучало в висках. Но гостья не могла видеть изменившегося выражения его лица.
- Ну, предположим, вы справитесь. Но трактовки образа могут очень сильно отличаться друг от друга. Безусловно, это задача режиссера… Но, по-вашему, какова суть этой роли? - справившись с волнением, спросил он в надежде поставить ее в тупик подобным абитуриентским вопросом.
- На самом деле, я думаю, что она нежна и покорна, - неожиданно сказала Катя и поставила чашку на столик рядом с Шекспиром. - Да, именно: она покорна и покладиста, она такая, как в конце книги, она по сути такая, изначально. Любой мужчина может только мечтать об этой женщине. Но до какого-то момента она не встречала того, кто помог бы ей открыть в себе эти качества. Того, кому они были бы действительно нужны. И потому она вынуждена носить маску, ведь все мы носим свои маски, разве нет?
- Вы думаете?
Вот это номер! Он-то чувствовал, он всегда чувствовал это в Катарине! Но чтобы эта провинциальная девчонка… Она нарисовала образ Катарины без малейшего сомнения, несколькими уверенными штрихами, словно говорила о себе. Этого он никак не ожидал. Все эти нынешние феминистки…
- Ну, а еще, - капризно попросил он, как безмозглые девчонки-однодневки говорят: "Расскажи что-нибудь интересное!" и замирают с полуоткрытым ртом.
- Еще? - Катя нахмурилась. - На самом-то деле она вынуждена становиться такой, какой ее хотят видеть окружающие, она актриса и психолог, она чувствует тоньше, чем Бьянка, она деликатнее, умнее… Но проблема состоит в том, что мужчины, толпящиеся вокруг, просто ниже ее. Ниже по уровню развития, по мироощущению, ну, я не знаю, по умению чувствовать что ли. Им нужны "бьянки", эти слепцы ищут покорности там, где на самом деле ее нет. Вы ведь знаете, что мужчина после свадьбы спрашивает: "А куда девалась та милая и нежная, которой я делал предложение?" Кого им винить в своих ошибках? А Катарине скучно быть рядом с ними слабой женщиной, потому что они сами слабы. Она как личность сильнее, многограннее, ярче.
Петр слушал внимательно, не перебивая, и никак не мог внутренне совместить образ черноволосой и черноглазой итальянки с этой самоуверенной русской Катей, сидящей в его кресле.
- Каждой женщине нужен такой Петруччо, каждая женщина ждет его, втайне мечтает о нем, - устремив тоскующий взгляд за окно, сказала она. - Катарине просто повезло, она испытывала его, как и других женихов, она не готова была сразу сдаться. Он не укрощал ее. Он единственный сумел показать ей, что она просто женщина, что с ним и за ним она может себе позволить быть слабой и непоследовательной женщиной.
"Черт возьми, черт возьми, она мыслит, она думает, она чувствует! Откуда она может это знать, если сама когда-то не переживала того же?" Главный режиссер был удивлен и заинтригован. Теперь уже с гораздо большим интересом он смотрел на женщину в потертых джинсах и грубом свитере из деревенской шерсти, которая, чуть расставив колени и наклонившись вперед, рассказывала ему о нежной и женственной душе Катарины. Он задумался и даже не заметил, что собеседница уже давно молчит, внимательно вглядываясь в его силуэт на фоне не слишком чистого окна.
Самое время было переходить к решению практических вопросов.
- Ну, да, - он стряхнул с себя оцепенение, - это интересно. А теперь, давайте-ка, с вами почитаем.
Собственно, пьесу он знал практически наизусть и мог, не глядя в книгу, подать любую реплику.
Катя взяла со стола Шекспира, открыла на первой попавшейся странице и подняла на него глаза.
- Что же вы хотите почитать? - спросила она.
- Ну, возьмем хотя бы…
Он с самого начала почему-то был уверен, что именно эта сцена на дороге вызовет у нее наибольшее затруднение.
- Скорей, скорей, скорей - спешим к отцу! О боже, как луна сияет ярко! - нарочито восторженно начал он, впившись глазами в ее лицо.
- "Луна!" Да это солнце! - Ночь далеко, - язвительно откликнулась девушка и сжала губы в тонкую полоску.
Еще великий Сальвини говорил, что актер - это, в первую очередь, голос. Невероятно, но этот голос, который сейчас произносил шекспировские строчки, принадлежал той женщине, которая разговаривала с ним, когда он оставался один. Это был тот же самый голос, низкий, чуть хрипловатый. В нем слышались то надменные и раздраженные нотки, то нежность и покорность. Она владела своим голосом виртуозно, и он перестал видеть ее макушку с шапкой светлых волос, худые колени, обтянутые вылинявшими от времени и многочисленных стирок джинсами, и длинные тонкие пальцы, переворачивающие замусоленные страницы книги. Да, это была она, его Катарина.
Он попал под обаяние ее голоса, сложных интонационных переливов, умных пауз. Он не сразу заметил, что девушка почти не смотрит в книгу, отвечая на его реплики. А когда заметил, удивился. Он не знал, чем объясняется ее отличное знание текста: хорошей ли памятью, или это была просто ее роль, ее слова. Она уже выучила этот текст давно, она словно подготовилась к этой встрече. Может быть, и сама встреча не случайна. "Может быть, я, наконец-то, нашел ее".
Главный режиссер замолчал, и она остановилась, подняв от книги серо-голубые славянские глаза, обрамленные коричневой щеточкой ресниц.
- Спасибо, Катя, достаточно, - сказал он и в задумчивости принялся ходить из угла в угол по комнате, заложив руки за спину.
Она спокойно следила за мужчиной, и лицо ее было равнодушным и каким-то даже отрешенным. В конце концов, он остановился и в упор посмотрел на женщину.
- А как вы думаете, вы сможете произнести все это на сцене, вот так, как сейчас?
Вопрос был, конечно, глупый, но она не удивилась.
- Конечно, смогу, почему бы и нет, - уверенно сказала она. - Мне приходилось играть в разных спектаклях. Значит, на этот раз будет "Укрощение строптивой".
Вот черт, он совсем забыл, что она уже умеет держаться на сцене или, по крайней мере, что она должна уметь двигаться, подавать реплики, держать паузы. Да-да-да, это же самодеятельная труппа при местном заводе. Ну, что же, он рискнет, он попробует ее с профессиональными актерами, он посмотрит, что выйдет из этой безумной затеи.
- Хорошо, Катя, - сказал он, - вы можете прийти завтра в театр.
- Завтра вряд ли, - она на секунду задумалась. - Давайте в четверг... Если можно?
- Договорились, - согласился он, понимая, что сейчас не время диктовать условия.
Все теперь зависит от этой провинциальной самодеятельной актрисы с голосом его Катарины.
- Ну что же, - она тут же поднялась. - Не буду вас отвлекать.
- Может быть, еще чаю? - вежливо поинтересовался он.
- Нет, спасибо, меня уже ждут.
Она мельком взглянула на часы и, одернув свитер, направилась в коридор. Он вышел следом за ней.
- Я очень надеюсь, Катя, что у нас с вами все получится.
Дома, в столице, подобная фраза вполне могла быть расценена умненькой дебютанткой как предложение к иным отношениям. Здесь же все было прямолинейно и бесхитростно.
- Не сомневаюсь, - заключила она и протянула на прощанье руку.
Странное мужское рукопожатие еще раз напомнило ему о том, что это всего лишь актриса, которая только что была Катариной, а сейчас идет к своим друзьям, будет громко смеяться над бородатым анекдотом, жарить картошку с чесноком, рассказывать об их сегодняшней встрече и строить собственные планы на будущее. Она принадлежала другому миру, а Катарина… Катарина принадлежала ему и только ему одному.
Закрыв за ней дверь, он без сил опустился в кресло, обхватил обеими руками небольшую подушку - предмет особой мещанской гордости квартирной хозяйки, - погрузил в нее обросший к вечеру подбородок и глубоко задумался.

Всего лишь сказать, что у нее получилось, значило не сказать ничего. Она была, безусловно, талантлива и фантастически работоспособна. Взаимопонимание, которое возникло у них во время работы, быстро избавило столичного режиссера от всяческих сомнений: это была ее роль, и Катя получила свою пачку листов с многочисленными творческими пометками на полях. Ее почему-то совершенно не раздражал красивый и решительный, но туповатый Петруччо, сцены с которым давались очень трудно. Казалось, что Катя готова была подать одну и ту же реплику сто, тысячу раз за вечер, лишь бы режиссер мог добиться от главного героя соответствующей позы или интонации.
Правда, репетиции шли далеко не так часто, как ему бы того хотелось поначалу как постановщику, а потом отчего-то и как человеку. Так, после первой он узнал, что она работает экономистом на местном заводе. После второй - что ее мать живет за городом, и каждый выходной Катя отправляется пешком по грязной проселочной дороге, чтобы помочь ей в огороде. После третьей - что у нее есть муж. А дальше - как снежный ком: муж не работает, только пьет. Лечить его принимались столько раз, что, в конце концов, поняли - бесполезно, а бросить нельзя - жалко, все-таки живой человек, без нее совсем пропадет.
"Черт бы его побрал, паразита! Мне-то она гораздо нужнее, чем этой развалине! Он и так сопьется, а у меня спектакль горит!"
Приходилось подстраиваться с репетициями под ее график, весьма и весьма напряженный: два часа после вечернего спектакля или, в лучшем случае, четыре вместо спектакля, да и то не всегда, и один выходной в неделю. А о том, сколько времени отдавалось этой роли вне театра, Петр Валентинович мог только догадываться. Он прекрасно понимал, что Катя работает на износ, о чем красноречиво говорили темные круги под глазами и ввалившиеся щеки.
- Катюша, нельзя же так! Тебе надо отдохнуть, расслабиться, - отечески наставлял ее он, однако, имея в виду все, что угодно, кроме надвигающейся премьеры. - Отдохни, возьми на работе отпуск…
- Вот когда первый раз сыграем, Петр Валентинович, - отшучивалась она, все больше похожая на Офелию, улыбаясь одними бледными губами, - тогда и можно будет расслабиться.
- Да-да, первый раз, - задумчиво повторял он, при упоминании премьеры забывая обо всем на свете.

Иногда он устраивал репетиции дома, монотонно отрабатывая с вялым, как осенняя муха, Петруччо каждую реплику.
- Ну что ты смотришь на нее, как дохлая камбала. Ты акула, хищник! Виктор, потяни ее к себе, ну! Вот так, за талию! Да и пусть она сопротивляется, ей так положено, но ты-то ведь мужчина! Эй, осторожнее, кости ей не переломай! Господи, да тебе на бойне работать… Стоп, еще раз! Ты решил жениться - и женишься! Черт, да она почти уже твоя! Это возбуждает, волнует кровь…
У него самого далеко не всегда хватало терпения донести до этого актера свой замысел, и тогда ему на помощь приходила Катя, убеждая, показывая, просто глядя в глаза.
Он, все больше удивляясь себе самому, ценил ее рабскую преданность работе и Шекспиру. А, в общем-то, дело двигалось совсем неплохо, и все завершилось бы бурными овациями северной Катарине…

Просто однажды, обнимая ее, как положено Петруччо в конце первой сцены пятого акта, Петр Валентинович не смог устоять против искушения самому попробовать на вкус эти послушно подставленные для поцелуя губы, окунуться в прозрачную глубину отрешенных от реального мира глаз.
Прощаясь с обоими актерами в коридоре своей квартиры, Петр заметно нервничал и никак не мог придумать разумного повода, чтобы задержать Катю. Виктор торопился домой к больному ребенку, Катюша - к вечно пьяному мужу.
- Подожди, есть разговор, - после мучительных сомнений решился, наконец, главный режиссер, отобрал у нее и водворил обратно на вешалку теплую куртку, поспешно попрощался с Виктором и, дрожа от нетерпения, закрыл за ним дверь, громко щелкнув замком.
Теперь их поцелуй не был регламентирован шекспировским замыслом, и потому Петр с силой прижал ее к стене в коридоре, совершенно позабыв о том, что существует более подходящая для любовных утех кровать. Не говоря ни слова и тяжело дыша, он стаскивал с нее грубый деревенский свитер вместе с водолазкой, под которым оказалась нежная и маленькая, как у школьницы, грудь с темными виноградинами сосков. Дрожащими пальцами он боролся с молнией на ее джинсах. Ее взъерошенные светлые волосы образовали золотистый ореол на фоне коридорных обоев, и она казалась последней осенней бабочкой, неумело приколотой к красному бархату стены…

Едва Петр ослабил объятия, как она выскользнула из его рук и мгновенно исчезла в ванной, предварительно закрыв дверь на щеколду, хотя ему и в голову не пришло бы отправиться туда вслед за ней. Ему были чужды эротические сцены, которыми так грешил западный кинематограф, а вслед за ним и современный столичный театр. Он опомнился только тогда, когда в ванной зашумела вода. Из открытой форточки неприятно потянуло сырым мартовским сквозняком, и одновременно в его сознание ворвалось торопливое треньканье междугороднего звонка.
- Петенька, как ты там?
Голос жены по воле телефонной станции оказался как-то неожиданно близко, и главный режиссер малодушно натянул плюшевое покрывало на обнаженное тело.
- Все в порядке, малыш! - хрипло откликнулся он. - Работаю.
- Ты простудился, маленький? - заботливо защебетала Ольга, и Петенька, не опровергая ее предположения, выслушал массу указаний по восстановлению подорванного театром здоровья.
На обсуждение других тем времени, как всегда, не хватило. Ольга пожаловалась на отсутствие денег и быстро свернула разговор. Оставшись наедине с короткими гудками, он вяло обругал себя за то, что не попросил ее рассказать о своей московской жизни, но подобные вопросы после десяти лет совместной жизни - чистая формальность, и оба они прекрасно понимали это без лишнего выяснения взаимоотношений.
Невольно прислушиваясь к тому, как струи воды шуршат по клеенчатой занавеске, он начал погружаться в сон, и пожалел о том, что так и не научился курить: крепкая сигарета сейчас бы очень помогла ему взбодриться.
Предстояло объяснение с Катей. Каким оно будет, зависело даже не от него, а от того, какие мысли сейчас бродят в ее неглупой головке, пока тело нежится в теплой воде. При воспоминании о сильном и податливом Катином теле подступила новая волна возбуждения, с которой ему не без труда удалось справиться.
Все случилось слишком быстро, чтобы просчитать последствия этого шага. Он не успел ничего объяснить, никак оправдаться, не успел даже стать хозяином ее тела. И ожидая ее появления в комнате, он сквозь дремоту пытался подобрать правильные слова, которые, по сути, были обычными банальностями. "Ты, конечно, очень хорошая девушка, но я женат". Или: "мы оба оказались во власти страсти, но долго это не продлится". Или того хуже: "думаю, мы разумные люди и сможем остаться друзьями". Собственно говоря, дело было даже не в том, что фразы составлялись неуместные и фальшивые, хотя он, привыкшей выслушивать десятки подобных реплик на репетициях, с каждым разом все слабее мог отделить "искусство" от жизни. Что-то внутри него очень разумно и взвешенно говорило, что эта провинциалочка, так умело воплотившая на сцене его мечту, может пройти с ним длинный путь не только по улицам этого захолустного городка, но и по столичным мостовым, по неведомым еще гастрольным дорогам. Надо только не совершить ошибки, не оттолкнуть…
Уже полностью одетая Катя нерешительно остановилась в дверях, пытаясь поймать его отсутствующий взгляд, потом легко вздохнула и вошла в комнату, отряхивая ладонью капельки воды с волос. Он замер на кровати, сжался, как провинившийся пес, так и не придумав, что сказать. Она возвышалась над ним, как строгая мать над кроватью больного ребенка, словно спрашивала: "и как же тебя угораздило?", и Петр видел, как подрагивали ее красноречиво молчащие губы, словно готовились произнести приговор.
- Я все понимаю, Петр Валентинович, - чуть растягивая слова, наконец, произнесла Катя. - В том, что случилось, исключительно моя вина, и произошедшее нас, то есть вас, - поправилась она и нахмурила брови, - ни к чему не обязывает. Вас в Москве ждет жена, у меня тоже есть муж… Никто не узнает об этом, не беспокойтесь. Я надеюсь, что мы сможем остаться друзьями. Ведь надо закончить…
Она была сильнее его, мудрее и решительнее, она взяла на себя всю ответственность, оставив ему лишь жалкое право договориться со своей совестью. Она, его северная Катарина.
- Катя! - выкрикнул он, вскакивая с кровати и позабыв про свою наготу. - Как ты можешь! Зачем ты говоришь так, словно мы… - Слова опять не желали приходить, и он ловил воздух ртом и размахивал руками, словно ветряная мельница. - Это… это… не твоя роль, понимаешь! Это реплика мужчины, который не желает брать на себя никаких обязательств, но не твоя! Ты не должна решать за нас обоих. Я не отказываюсь от того, что было между нами сейчас и все предыдущие месяцы. Ты лучшее, что есть в моей жизни! Катенька…
Он был смешон и жалок, и сам прекрасно осознавал это, но ни слова не говоря, она шагнула вперед и обняла его, и он остался в ее руках маленьким, испуганным своей решительностью мальчиком. Остался надолго, как верилось в тот момент, навсегда.

Несколько дней спустя, пока чувства еще не остыли, и разум не взял верх, Петр настоял на том, чтобы Катя переехала жить к нему.
Он так никогда и не узнал, что пережила она, собирая чемоданы, уворачиваясь от летящих в спину вещей, вытирая пьяные злые и покаянные слезы мужа. Она не рассказала главному режиссеру и о том разговоре, который состоялся у нее в маленьком мамином домике на краю полузаброшенного села. Она просто решила изменить свою жизнь, потому что впервые встретила в другом человеке огонь, горевший в ней с того момента, как она впервые школьницей попала в театр. Была в этом мужчине и доброта, и воля, и нежность… Все то, чего ей не хватало слишком много лет. И еще - ей надоело быть непокоренной Катариной, она хотела быть Катюшей и Катенькой, "милым котенком", читать вместе роли, целоваться, готовить ужины и засыпать, уткнувшись в горячее плечо. Но если в этом, краснея и спотыкаясь на каждом слове, она как-то в полной темноте призналась Петеньке, и с замиранием сердца выслушала и его ответное признание, то в тайном желании быть не гордой Катариной на сцене, а как все: иметь детей, мальчиков и девочек, все равно кого, - она могла признаться лишь себе. Ее Петенька был женат не на ней. Там в Москве, у него осталась красивая и умная женщина, с которой он прожил столько лет, и к которой, несмотря на многолетнюю привычку и некоторые житейские разногласия, он до сих пор наверняка не охладел.
Он часто рассказывал ей о Москве, где она была совсем девчонкой единственный раз проездом лет пятнадцать назад, он строил грандиозные планы на будущее, их совместное будущее в театре, мечтал о шикарных гастролях по стране, да что там по стране - по всему миру! А она, мечтая вместе с ним, вдруг неожиданно замолкала, замыкалась в себе, потому что там, на заднем плане, в кулисах, всегда стояла Бьянка, маленькая взбалмошная блондинка - его законная жена.
Однако сам Петр Валентинович вспоминал про строптивую Ольгу с каждым месяцем все реже. Почему-то мысли о ней почти вовсе не беспокоили главного режиссера. Он был убежден, что думать об этой проблеме, - а это все же была проблема в свете отношений с Катей, и какая проблема! - сейчас, когда все так удачно складывается, еще слишком рано, и когда-нибудь все уладится само собой, как обычно, наилучшим для него, Петра, образом.


3. Премьера

И все же долгожданный день премьеры наступил как всегда внезапно и совершенно неожиданно. За множеством репетиций и повседневных дел они как-то упустили из виду, что назначенная суббота уже близка. Он нервничал, пропускал мимо ушей все, что не имело отношения к спектаклю, даже попытался начать курить, и каждый раз натужно кашлял, слишком глубоко втягивая в себя едкий дым. Она, напротив, притихла, успокоилась, приобрела какую-то глубинную уверенность в себе и словно затаилась, не желая растрачивать понапрасну чувства и готовясь в первый же вечер на сцене взорваться незнакомыми этому затхлому мирку эмоциями.
За неделю до премьеры он все же вспомнил о земном и позвонил Ольге. Она, как всегда, пожаловалась на финансовые трудности, но приехать пообещала - ведь они не виделись без малого целый год. Он взял с нее твердое обещание предварительно позвонить, чтобы встретить ее на вокзале и доставить в свое "одинокое холостяцкое гнездо". Только так он мог обезопасить себя и Катю от неприятного сюрприза. Посчитав месяцы в разлуке с женой, он на какой-то миг задумался о том, как и с кем его упрямая красавица провела этот год и почему совсем не рвалась встретиться со своим "сладеньким мальчиком". Уж за год-то деньги она могла бы и подкопить - не на край света ехать.
Но подобные раздумья слишком вредно влияли на его и без того расшатанную нервную систему, которую приводили в порядок только заботливо поданный на ночь стакан теплого молока с медом да всегда открытые и безотказные объятья Кати.
Накануне назначенного дня, когда он уже в постели засыпал под программу новостей, в дверь позвонили, и Катя, удивленно заглянув в комнату и поймав его такой же недоумевающий и сонный взгляд, открыла входную дверь, с кем-то пошушукалась и через секунду вернулась к нему с телеграммой в руке.
"Приеду утром сразу театр тчк Никита".
- Вроде, я не говорил ему, когда премьера… - засомневался Петр и отложил листок. - Ну да это и неплохо. Мы оба должны быть завтра на высоте, слышишь, котенок. От этого человека зависит моя последующая карьера, и ты должна всеми силами ему понравиться. Мне бы очень хотелось… Мы ведь с тобой одно целое, правда? - предусмотрительно добавил Петр Валентинович и потянул Катю за руку прямо в одежде на кровать. - Давай-ка сейчас быстренько… И надо успеть выспаться.

Главный режиссер осчастливил театр своим присутствием уже в одиннадцать, памятуя о предстоящей встрече с судьбоносным Никитой и заметно волнуясь. Катя должна была появиться только ближе к вечеру. Никита ворвался в его кабинет ровно в два часа дня, как и год назад громогласный, еще больше погрузневший и весьма довольный собой.
- Здорово, старик! - с порога зарычал он и отрепетировано распахнул руки, приглашая "старика" утонуть в потоке его дружеских чувств.
Уже готовый внутренне к театральным жестам давнего приятеля и сокурсника, невысокий Петр обреченно шагнул к его неохватной груди, почему-то думая о том, где в этой глуши известный в столичных кругах пьяница и бабник провел три с половиной часа после прибытия поезда.
- Хорошо, что ты выбрал время… - начал было Петр.
- Да иди ты к черту со своими формальностями, бюрократ, - нетерпеливо одернул его Никита. - Где тут у вас можно ублажить брюхо? Пойдем-ка, брат, в ресторан. Там ты и расскажешь, как докатился до такой жизни, - и, поймав недоумевающий взгляд Петра, примирительно пояснил: - Забыл нас совсем, загордился, в столицу носа не кажешь.
- А когда мне в столицу, Ник? Это захолустье, сам понимаешь - поле непаханое…
- Ладно-ладно, - обхватив собеседника за невыразительные плечи, согласился Никита, - верю. Только обедать веди скорей.
Глядя, как этот Гаргантюа поглощает одно блюдо за другим, словно его держали на хлебе и воде целую неделю, Петр Валентинович отчего-то совсем потерял аппетит и пал духом. Он вяло рассказывал о том, как вдумчиво подбирал репертуар, пытался расшевелить труппу, выбивал деньги на ремонт театра и искал на улицах актрису на роль Катарины. Однако все его красочные описания, казалось, пролетали мимо ушей собеседника, и тема перевода в Москву помощником режиссера все никак не всплывала. Но едва он решился задать прямой вопрос, Никита, словно прочитав его мысли, благосклонно положил ему на плечо руку весом с целую кувалду и доверительно сказал:
- Давай о наших перспективах, старик, поговорим после спектакля, ладно? Вернее, после банкета! - тут же вспомнил и захохотал он. - А теперь покажи мне скорей, где находится тот шикарный, но единственный отель, в котором я оставил свой смокинг. Перед тяжелым вечером следует хорошенько выспаться, а то усну сидя на спектакле или того хуже - стоя прямо на фуршете. Кстати, а фуршет-то будет?
- Будет-будет, - энергично заверил его Петр, обнадеженный предстоящим разговором. - Народу на нем предполагается очень порядочно. Мэр с женой, директор городского радио, бывшая партийная и профсоюзная верхушка - человек восемь, местный квинтет, художник…
- Да и черт с ними со всеми, - прервал его Никита и тут же зевнул во весь рот. - Вези меня спать, Станиславский. Вечерок предстоит трудный, а времени на здоровый сон с каждой минутой все меньше!

Пока столичный гость отсыпался и восстанавливал силы, за окнами как сумасшедший неистовствовал среднерусский дождь, и актеры медленно заполняли свои гримерные, Петр безвольно сидел в своем кресле в кабинете и водил пустым взглядом по строчкам шекспировского творения. От сегодняшней постановки зависела вся его карьера на ближайшие несколько лет - он мог торжественно покинуть это захолустье или же осесть в нем надолго. Петруччо был хорошо вышколен за эти месяцы, и подвести не должен, остальные актеры, в общем-то, тоже неплохо играют, но вся надежда все равно только на главную героиню. Именно Катарина ведет спектакль, именно Катенька выведет главного режиссера из этого Богом забытого места, будь оно неладно.
Катя занималась своим гримом сама, этой привилегии она добилась от Петра в первый же месяц. Он буквально вбежал в ее гримерную, когда она приводила в порядок парик, прежде чем водрузить его на свои светлые непослушные волосы, уже спрятанные под сеткой.
- Ну что ты, милый, - опередила его Катя. - Все будет хорошо, вот увидишь. Мы тебя не подведем.
- Да? - растерянно спросил он и без сил опустился возле нее на стул. - Никита будет в первом ряду, ты его сразу увидишь - огромный такой детина… Уж ты постарайся, лапушка, ему понравиться, тогда и он для нас…
- Я все знаю, мой хороший. Может, тебе валерьянки налить?
- Нет-нет, - пробормотал Петр и вскочил с места. - Я, пожалуй, пойду, не буду тебе мешать.
Мысль о том, что можно что-то налить перед спектаклем, очень его приободрила. В кабинете в шкафу стояла початая бутылка неплохого по местным меркам коньяка, к которой он иногда прикладывался. Сейчас был самый подходящий повод привести в порядок расстроенные нервы, пропустив пару рюмочек.
Однако пара рюмочек естественно обернулась четырьмя, да и то лишь потому, что его грубо прервали сообщением, что приехал мэр с женой, и он, поспешно спрятав бутылку обратно на полку, выбежал навстречу дорогим гостям.

Уже перед самым антрактом он утвердился во мнении, что спектакль "обречен на успех", и лица главных зрителей в первых двух рядах были красноречивым тому доказательством. Никита, проснувшийся минут за пятнадцать до премьеры и активно зевавший до того, как подняли занавес, теперь не спускал глаз со сцены. Катина фигурка, стремительно перемещающаяся из одного угла в другой, неизменно приковывала внимание зрителей, и даже вялый обычно Петруччо сегодня был на высоте. Едва объявили антракт, Петр Валентинович скрылся в своем кабинете и, заперев дверь изнутри, бесшумно достал спасительную бутылку и опрокинул еще пару стаканчиков за успех многомесячных трудов. Все получалось как нельзя лучше, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! И, что бы ни сказал после спектакля Никита, он-то видел собственными глазами, что постановка произвела нужное впечатление. Осталось только обговорить, когда ему удастся вернуться из этой ссылки в столицу, начать новую жизнь, головокружительную карьеру.
- У нас все получится, котенька - шептал он, поднимая третью рюмку за здоровье своей примадонны. - Все в твоих руках!

Так оно и вышло: уже долгие годы этот зал не слышал таких рукоплесканий и криков "браво". Катенька еле стояла на ногах под тяжестью разноцветных букетов. Никита аплодировал сидя, откинувшись назад и вытянув к сцене ноги, однако его широкая лоснящаяся физиономия выражала высшую степень удовлетворения. Это был настоящий, заслуженный успех, какого Петру не доводилось испытывать никогда. Он степенно вышел на сцену и, явственно ощущая головокружение то ли от успеха, то ли от коньяка, купался в волнах признания вместе со своими актерами, целовал руку Катарине и Бьянке, понимающе улыбался мэру, внимательно и благосклонно всматривался в восторженное лицо публики, чтобы запомнить момент своего первого долгожданного триумфа надолго, навсегда.
Когда занавес опустили в последний раз и из зала доносился только топот ног и гул зрительских голосов, Петр, все еще не стерший с лица блаженную улыбку, неожиданно натолкнулся взглядом на осуждающее лицо Кати:
- Зачем ты это сделал?
- Что я сделал? - не понял он.
- Зачем ты напился? - понизив голос до шепота и воровато оглянувшись, спросила она и поморщилась, когда он попытался взять ее под руку.
- Да перестань, Бога ради, всего лишь рюмочка…
Главреж был настроен более чем благодушно и не собирался вступать ни с кем в пререкания и портить себе лучший вечер в жизни.
- Как знаешь… - неопределенно заключила она и уже громче сказала: - Я иду переодеваться, пока не нагрянули твои поклонники.
Он согласно кивнул и пропустил мимо ушей иронию в ее голосе, тем более что уже в двух шагах раздавались раскаты Никитиного смеха. В ту же минуту Катя растворилась в толпе ликующих статистов, а ее место занял сам обладатель столичного баса.
- Ну, Петька, ты даешь! - пророкотал он и удовлетворенно хлопнул главрежа по плечу, отчего Петр едва не присел. - Конфетка, а не спектакль!
- Да ладно тебе, - скромно потупился герой вечера, - много работали, все очень постарались…
- Ну, не скромничай, нечего из себя кисейную барышню строить! Получай поздравления, которые заслужил! И быстренько собирай свою команду, а то выпить очень хочется…

Катенька появилась на фуршете позже всех, тихонько вошла, стараясь быть незаметной, встала у самой стены, ища растерянным взглядом Петра. Цвет городского общества, собравшийся в фойе, был уже достаточно подогрет напитками и щедрой закуской, и потому никто не обратил внимания на светловолосую девушку в ярко-синем платье до пола - еще одна статисточка. Петр тоже был увлечен разговором с мэром, и Катя не решилась прервать их беседу. Внезапно кто-то бесцеремонно подхватил ее под руку и буквально закружил на месте.
- Так вот она, виновница торжества! - проорал над ней Никита, и тут же головы стоящих рядом людей обернулись в их сторону. - Вот она, наша Катарина! Поприветствуем строптивую красавицу!
Она беспомощно огляделась, как пойманный в сети зверек, покраснела и не нашлась, что ответить столичному гостю. А он уже тащил ее через весь зал к Петру, и справа и слева ее вновь окатывали волны рукоплесканий. Петр Валентинович, прервав разговор с мэром и картинно распахнув объятия, шел ей навстречу по спонтанно образовавшемуся проходу.
- Катенька, ты была великолепна! - он расцеловал ее в обе пылающие щеки и тут же обратился с пространной импровизированной речью к собравшимся, из которой следовало, что его скромный дар заключался лишь в том, чтобы открыть миру талант великой актрисы в никому неизвестной девочке из заводского драмкружка.
Все это время Катя чуть виновато улыбалась, осторожно встречаясь глазами с любопытствующими взглядами мужчин и придирчивыми взглядами дам. По окончании пылкой речи главрежа опять раздались аплодисменты, однако, интерес к девушке довольно быстро угас, не имея возможности соперничать с интересом к содержимому тарелок и рюмок.
И только Никита не отходил от нее ни на шаг, подносил бокалы, предлагал закуски, делал немыслимые комплименты и все время норовил приобнять ее то за плечи, то за талию. Катя осторожно, но настойчиво отстранялась, однако, мужчина словно бы не замечал ее аккуратных попыток держать дистанцию и уже окончательно дал волю рукам во время танцев, когда в фойе погасили верхний свет и зазвучала медленная музыка.
- Петенька, я хочу домой, - шепнула Петру замученная Катя, когда они случайно оказались рядом. - Давай я подожду тебя дома, ладно?
- Да ты что! - так же тихо возмутился он. - Мы с тобой должны последними покинуть это мероприятие. Улыбайся, на нас смотрят!
Укрощенная Катарина вздохнула и растянула губы в заученной улыбке.

Последние гости покинули театр только около двух часов ночи, и Петр, наконец, позволил Кате отправиться домой.
- Я еще посижу здесь с Никитой, - загадочно произнес он и заговорщицки подмигнул.
Оба они знали, что речь пойдет о переводе в Москву, именно этот разговор должен все решить в их судьбе, поэтому ей следовало оставить мужчин одних, чтобы их никто не отвлекал.
- Да, Петенька, - согласилась она и быстро поцеловала его в щеку. - Пойду за своими вещами и буду ждать тебя дома. Не задерживайся очень долго, обещай мне.
- Конечно, милая… Беги, красотка! - нарочито громко продолжил он, когда из дверей мужского туалета показалась грузная фигура Никиты.
- Не может быть, дама нас покидает? - проворковал тот, поднося ее руку к губам.
- Уже поздно, - натянуто улыбнулась она. - Рада была познакомиться.
- А уж как я рад, как рад. Надеюсь, мы еще не раз… - Он многозначительно не закончил фразу, и Катя, опасаясь услышать какую-нибудь сальность, быстро отправилась в свою гримерную за сумочкой.
Темноволосый парик так и просился, чтобы его еще раз надели. Катя посмотрела на себя в зеркало, поправила блестящую черную прядь у виска и довольно улыбнулась своему отражению. Все прошло как нельзя лучше, успех просто ошеломительный, завтра наверняка о ней напишет местная газета: несколько раз во время спектакля ее ослепила фотовспышка. Ее заметили, о ней будут говорить, и Петенька так доволен… Вот, если бы у него все получилось… Они поедут в Москву… Начнется совсем иная жизнь: спектакли, гастроли, может быть, даже съемки в кино…
Сидя перед зеркалом, она мечтала, не замечая настойчиво тикающих часов на гримерном столике. Шаркающие шаги в коридоре вывели ее из оцепенения.
- Боже мой, уже почти три!
Она подхватила сумочку и выбежала из гримерной. Из кабинета Петра Валентиновича доносился смех и мужские голоса, дверь была прикрыта неплотно, и в темный коридор из щели вывалился узкий лучик света. Она на секунду остановилась, протянула руку к ручке двери, но передумала беспокоить собеседников и помчалась к выходу.
- Куда, куда! - закричал ей вслед ночной сторож Иван Карлович. - Погоди, там дверь заперта.
Катя пересекла зеркальное фойе и остановилась возле тяжелой двери, ожидая, пока старик, звякая ключами, добредет до нее.
- Всего доброго, Иван Карлович! - впервые за вечер искренне улыбнулась она на прощанье. - Сегодня был такой чудесный вечер!
- Иди уж, - проворчал старик. - Вечер! Ночь давно на дворе…
Едва открылась дверь, как на Катю обрушился поток дождя, за которым не было видно даже фонарей.
- Ой, - взвизгнула она и отпрыгнула назад. - Ну надо же, зонтик забыла… Без него совсем никуда. Вы не запирайте, я сейчас вернусь.
- Ну да, - проворчал Иван Карлович и повернул ключ в замке, - не положено, чтобы дверь открыта была. Беги за зонтом и не задерживайся там…
- Я мигом, - исчезая в коридоре, откликнулась Катя.
Дверь в кабинет главрежа была все так же зазывно приоткрыта. Катя замедлила шаги, чтобы проскользнуть мимо тихо и незаметно. Никитин голос из кабинета звучал глухо, но довольно отчетливо, и когда, затаив дыхание, она почти остановилась возле полоски света на ковре, голос раздраженно произнес:
- И нечего все на бабу валить. Сам-то ты ни разу не удосужился приехать!
- Я ей писал, звонил. Она и сама должна понимать, что работы у меня здесь по горло, - пьяно возражал Петр. - Все ведь для нее старался. Там, в Москве, я был никем и никем бы и остался, потому и поехал сюда, чтобы потом вернуться победителем. Уж она-то должна была это понимать! Или я не прав?
Катя прижалась спиной к стене, не в силах отказаться от неожиданно открывшейся правды.
- Или ты не прав! - настаивал на своем Никита. - Она молодая, красивая, к ней еще со школы видные парни цеплялись, а она тебя, оболтуса, выбрала. Так и соответствуй своему званию мужа. А то она там должна пояс верности носить, а ты тут актрискам юбки задираешь…
- Ну, насчет пояса верности… Я никогда особенно не вникал, где и с какими подружками она проводит вечера, пока я хлеб насущный зарабатываю. Не дурак, понимаю, что влезешь в это дело, узнаешь что-нибудь такое… Нет, я и знать ничего не хочу!
- Да ведь и ты не ангелок, как я погляжу. Эта твоя местная Катарина глаз с тебя не сводит. Влюблена по уши, и не говори мне, что ты уже не попробовал… Ну, давай, рассказывай.
- Нечего особо рассказывать, - замялся Петр и громко ухмыльнулся. - Такая же, как и все…
- Баба, - услужливо подсказал Никита и хихикнул неожиданно высоким голосом. - Это я и сам знаю, чего у них у всех есть. Надеюсь, ты ее с собой в Москву тащить не собираешься?
Катя замерла, плотнее вжалась в стену с бешено стучащим сердцем. Именно теперь, а не в минуты бурных рукоплесканий зала решалась ее судьба - судьба никому неизвестной клубной примадонны, которая так высоко вознеслась в своих мечтах. Однако Петр молчал, и она, поначалу испугавшаяся, что он даст бывшему сокурснику ответ не в ее пользу, тут же начала упрекать себя в несправедливом отношении к Петеньке, который никогда ее не предаст.
- Ну и что ты с ней там будешь делать? - опять зазвучал настойчивый голос Никиты. - Женишься? Отправишь учиться? Чтобы в результате она нашла себе спонсора побогаче и бросила тебя с твоими амбициями? Хотя она уже не так молода, да и внешность у нее довольно заурядная…
- Ну, я не знаю… Думаешь, все так плохо? - Петр не просто сомневался, казалось, он рассматривает ее, как личинку омерзительного насекомого, под микроскопом, находя все новые и новые недостатки. - А мне казалось…
- Вот именно, казалось! Наконец-то ты начинаешь понимать! Это здесь, в этом, как его… Даже и названия запомнить не могу… Здесь она первая красавица королевства, а кто она будет там? Да ты хоть раз ее с Ольгой сравнил? Или уже забыл, как жена выглядит? У тебя таких Кать будет вагон и маленькая тележка, так и оставь ее этому Петруччо, или еще кому, пусть потешатся. Тебе-то зачем такой камень на шею?
- Нет, ну согласись, что талант у нее есть? - не ответив ни на одно обвинение, заупрямился Петр. - Как она в этой сцене…
- Пусть есть, - не сдавался Никита, - но и все. Все, понимаешь? Ты же знаешь, что одного таланта недостаточно, право жить в Москве нужно заработать, а чем она его заработала? Тем, что с тобой спит? Да тебе самому еще нужен покровитель, и довольно влиятельный… Я бы взялся за твой перевод, если ты, конечно, не решил похоронить себя здесь во имя большой любви.
- Слушай, о чем ты говоришь, какой любви? - испугался Петр. - Да я видеть этот городишко не могу! Если б было можно, в одном белье бы в Москву ушел!
- Ну, вот и молодец! - обрадовался Никита и так громко приложился к стакану, что Катя почти увидела, как движется его кадык в жирных складках шеи. - А что до твоей примадонны… Пришли-ка ее завтра утречком ко мне в номер, посмотрим, на все ли роли она годится. Может, у нее и вправду талант!
Он захохотал, несколько раз явно хлопнув себя ладонью по колену, и сквозь его смех Катя с ужасом услышала визгливый голос Петра, подобострастно вторивший своему покровителю. Ее затошнило от отвращения к обоим собеседникам и жалости к себе. Сквозь хохот до нее доносились обрывки каких-то слов, звяканье стаканов, звук отодвигаемых стульев. Она повернулась и, не оглядываясь, побежала к выходу, на бегу нащупывая ключи от Петенькиной квартиры и позабыв об оставленном в гримерной зонтике. Ночной сторож, удобно расположившийся на стуле возле пустых вешалок, удивленно поднял брови, когда мимо него промчалась, закрывая рукой лицо, женская фигурка в вечернем платье до пола. Катя ухватилась за ручку входной двери и со всей силы дернула ее на себя, потом еще и еще, но дверь не подалась.
- Тихо ты, тихо, бешеная! - закричал старичок, спеша на выручку запертому замку и зло позвякивая ключами. - Потерпи, заперто там! Сейчас отворю!
Катя стремительно вылетела под дождь и на секунду остановилась, подняла заплаканное лицо к небу, словно путник, удивившийся потокам воды в бесплодной пустыне.
- Спать беги, чокнутая! - напутствовал ее старческий голос за спиной, и Катя, словно следуя этому указанию, побежала прочь от театрального подъезда, путаясь в липнущем к ногам платье.
- И чего возвращалась? Хоть бы зонтик взяла, - проворчал Иван Карлович, закрывая дверь на замок. - О чем только они думают…

О чем она думала, когда собирала вещи и тайком посреди ночи уходила из его дома, вернувшийся под утро главный режиссер так и не узнал. Он не сразу заметил исчезновение Катиных вещей с вешалки, и некоторое время охрипшим голосом звал ее из прихожей, силясь снять подмокшие ботинки и при этом не рухнуть на пол. В комнате, в ванной, на кухне ее не оказалось, после нее не осталось ни записки, ни свитера в шкафу, ни зубной щетки, почти никаких следов, если не считать насквозь мокрого, с забрызганным грязью подолом ярко-синего платья, в котором она блистала на вчерашнем фуршете.
И злосчастного зонтика, позабытого в гримерной.