Любовь в горах

Я тогда только-только окончила  престижную  английскую спецшколу в Москве, но провалила экзамены в полиграфический институт,  и ветер свободы вскружил мне голову. Захотелось романтики и  я решила немного подзаработать денег и посмотреть мир  – наняться куда ни будь в далекую экспедицию. (Тогда еще не было такой возможности ездить за границу).  Родители у меня работали в то время в одном из геологических институтов, и им не стоило большого труда пристроить меня коллектором в геологическую партию, отправлявшуюся на Памир  на поиски каких-то  полезных, но при этом очень редких ископаемых.  Я мало что понимала в геологии и тем более в приготовлении пищи в полевых условиях,  была довольно избалованной  и взбалмошной  девицей. Учитывая все эти обстоятельства, зачислили меня в отряд к нашему хорошему знакомому, в надежде, что он за мной присмотрит - чтобы не случилось чего с ребёнком.  К отъезду я готовилась тщательно – всё-таки  первое такое дальнее и вполне самостоятельное путешествие.
До определенного момента все было в порядке, все чинно, мирно,  и взрослые дяденьки меня опекали (я была единственной женщиной в этом небольшом коллективе). Геологи уходили в партии группами по два человека, и в лагере всегда кто-то со мной оставался.
Лагерь разбили высоко в горах, хорошо были видны вечные снежники. Руководитель отряда,  по моим тогдашним представлениям, был довольно пожилым и некрасивым  лет около сорока, невысокий, в очках, серьезный и всегда немного грустный. В общем, такой, каких я терпеть не могла. Мне тогда нравились мужчины крупные, черноглазые, шумные и темпераментные. Один похожий кудрявый красавчик как раз и был в нашем отряде. Рабочий, как я потом узнала, недавно из заключения - убил кого-то по пьяному делу. Но я этого  не знала, а лицо  у него было довольно симпатичное, всегда  улыбающееся…. Через пару недель он уже не давал мне проходу, всё пытался ущипнуть за пухлую  попку, сказать что-нибудь, от чего мои детские щеки розовели нещадно… Надо сказать, что я девушкой была очень даже пухлой, красоты своей не понимала и стеснялась "чрезвычайно рельефных форм",  и в то, что могу нравиться мужчинам не верила, хотя сейчас,  понимаю, что это было далеко не так...
Пожаловаться начальнику я сначала постеснялась. Просто решила избегать с Валерием встреч  наедине, тем более что он мне на самом деле очень нравился,  но воспитание не позволяло  заводить шашни, тем более на работе.  И вот, однажды так получилось, что в лагере мы остались с ним вдвоём, а все остальные ушли в двухдневный маршрут на далёкую штольню… Я сначала хотела попросить начальника не оставлять меня одну с ним, но потом мне стало это неудобно, вот, мол, маменькина девчонка, испугалась..., тем более, что никто и не догадывался о его ко мне приставаниях. Все знали, что дети сотрудников в экспедициях - табу,  так было принято испокон веку в геологических партиях этого института. У каждого члена экспедиции обязательно было какое-то оружие - у мужиков какие-то ружья, у меня же была ракетница с пятью патронами, и я решила - если что буду стрелять.. Понимаете, мне было тогда только  17 лет, и я была ужасно наивна и глупа….
Я утром покормила народ завтраком, и они ушли. Я же занялась своим обычным делом - посудой, продуктами, уборкой палаток, стиркой..., ну и рисованием графиков. Валера, так звали этого чернявого мужичка, спал в своей палатке - вечером, кажется, перебрал лишнего, что часто случается в геологических экспедициях с рабочими, да и не только с ними. Около часу дня я услышала, что к лагерю кто-то поднимается по ущелью - были слышны крики и понукание лошадей по-таджикски. Я, быстренько проверив, на месте ли моя ракетница, вышла из палатки и стала смотреть  - кто же там идет, и много ли народу…
Местное население обычно  вполне дружелюбно относилось к московским геологам - заходило на огонек попросить керосину, или спичек, или просто поболтать о том о сём с московскими начальниками - как всех геологов называли местные.
Оказалось, что по горной тропе, ведущей к нам в лагерь, поднимается довольно много народу  на лошадях. Перепугалась и побежала будить Валеру – всё же мужик и вообще полно имущества казенного, кто их знает, кто это идет…  Зайдя в палатку, я с ужасом увидела, что там никого нет……
Но делать нечего. Паниковать  нельзя… действовать надо спокойно и уверенно, как будто в лагере есть мужчина. Поставила чайник, достала  хлеб, сахар, изюм , чтобы принять гостей по всем правилам восточного гостеприимства. И вот, вижу, что  к лагерю приближаются пятеро молодых красивых джигитов на конях. Я вышла им навстречу и говорю пару известных мне приветствий на местном языке: «Чой мехри?» – обязательной фразой вежливости пригласила  их к столу. Эти ребята явно ожидали увидеть, кого-нибудь посерьезней, чем семнадцатилетняя пышная девица с двумя хвостиками на голове по тогдашней моде. Хорошо хоть я успела переодеться и не встретила их в коротеньких шортах и едва прикрывающем пышную грудь купальном лифчике.  Был бы мне тогда конец. А так, они только смотрели на меня горящими глазами и что-то всё говорили, говорили, говорили, причём, все одновременно. Наконец, один маленький, выглядевший старше других, взял дело в свои руки и на ломанном, но вполне понятном языке стал говорить, что один  «москва» сидит чайхана кишлак водка кушает и ружье стреляет. «Ну дела!» - подумала я. Что же теперь делать? Ребята на маршруте, а Валерка, видимо, вчера, никому  не сказавши, ушёл вниз, ну и надрался еще. Вот беда, как я одна с этим всем справлюсь?
Ну, делать нечего, надо Валерку забирать,  мужиков спроваживать, одним словом, налаживать ситуацию… Я зашла в палатку к начальнику, сделала вид, что с ним поговорила и объявила джигитам, что, мол, Главный болен, ехать не может, меня посылает, но просит одного из гостей остаться на всякий случай. Приплела ещё что-то о неожиданной болезни Главного и о том, что беспокоить его никак нельзя.
 Они согласились. Один из джигитов остался, дал мне  своего коня и мы стали спускаться вниз в кишлак забирать буянившего рабочего. Только молодость способна на такое – на коне то я сидела первый раз в жизни! Поверить в это все трудно, но это - истинная правда!
Как уж я не свалилась с лошади, один аллах ведает!
Но, когда мы подъехали к чайхане, Валерка уже благополучно спал мертвецким сном и рядом с ним сидел вызванный  из района молоденький милиционер, с помощью которого мы доставили Валерку в лагерь. Охраняющий лагерь джигит, передал мне дежурство, сказав при этом: «А начальник совсем больной - все спит и спит, надо мулло  звать».
Когда вернулись из маршрута ребята, Валерка был уже почти что трезв, умыт, побрит и вполне приличен.   Я долго думала, надо ли рассказывать об этом происшествии начальнику – ведь у Валерки будут неприятности, могут вышибить из партии, но всё же серьезность ситуации вынудила меня это сделать и вечером я постучалась в палатку к  начальнику нашего отряда.
Он сидел на раскладушке, и  что-то писал в полевом дневнике. В палатке было довольно тесно, и я присела рядом  с ним. Промямлив,  что, мол, вот есть разговор - серьёзный, не знаю, как начать и т.п., я все же приступила к подробному отчету о происшествии. Он смотрел на меня внимательно и удивленно. Когда я стала рассказывать, как додумалась изобразить его больным, он дико расхохотался, и я неожиданно увидела, что это очень симпатичный, живой и веселый человек и не такой уж и старый… Мы долго с ним сидели в палатке, пили чай и обсуждали сложившуюся ситуацию. Я вдруг испытала к нему такое доверие и симпатию, что уже безо всякого страха рассказала и о приставании  нравящегося мне Валерки, и о своих сомнениях, рассказывать или нет об этом ему,  и даже призналась, что он мне поначалу совсем не понравился, а теперь вот стал, как родной.
Было уже далеко за полночь, и, в конце концов, он выпроводил меня из своей палатки  и  проводил до моей, стоящей несколько на отшибе, около большой общественной, где была расположена кухня. Вы знаете, что такое ясная летняя ночь на высоте больше двух с половиной тысяч метров над уровнем моря?  Это огромные,  низко висящие звезды, чистейший, как родниковая вода воздух с запахом вечного снега и альпийских лугов, одним словом, сплошная романтика и  вдруг оказалось, что мы давно прошли мою палатку и стоим плечо к плечу, и смотрим на  блестящую внизу ущелья реку. Он мне читал стихи, рассказывал про свое  трудное военное детство, про свою первую любовь. Одним словом, мы просидела там до рассвета и только тогда, поняв, что мне скоро пора вставать и готовить завтрак для народа мы разомкнули руки и разошлись по своим палаткам.
Весь день я находилась в страшном возбуждении. Со мной  еще ни разу ничего похожего не происходило. Общалась я в основном с мальчишками своего возраста, и мне всегда было с ними скучно и, тем более, принимать их неумелые ухаживания и увертываться от их противных  слюнявых поцелуев. А здесь этот человек, которого я знала давно, наверное, почти с самого детства и бывший для меня всегда чужим и скучным дядькой, вдруг оказался таким милым, таким интересным и понимающим меня с полуслова человеком, что я даже растерялась.
В течение дня  (а этот день был выходным и маршрутов не было,  все были в лагере – занимались постирушкой, уборкой, баней и прочими делами, столь необходимыми в полевых условиях) мы с ним несколько раз с встречались по делу и за едой. Кто бывал в экспедициях, тот знает, что самые прекрасные часы – это вечерние посиделки с гитарой у костра. И в этот день, все чистые и стиранные некоторые даже бритые и все немного пьяные сидели долго и пели прекрасные геологические и туристические песни. Мой старший друг в этот вечер был как-то по особенному прекрасен, разговорчив и улыбчив. Все засиделись далеко за полночь, но постепенно стали расходиться и вскоре мы остались у костра вдвоем -  я потихоньку убирала посуду,  прятала остатки еды во вьючник, а Николай Иванович сидел у догорающего костра и  тихонько перебирал струны гитары. Закончив уборку, я присела с ним рядом. Он вдруг обнял меня за плечи, прижал к себе и стал нежно целовать меня  за ушком, тихонько приговаривая: «Девочка, милая, милая моя девочка…»
Я растерялась, умом понимая, что надо это прекратить, но тело не повиновалось и сладкое тепло его поцелуев кружило голову…  Так это началось…
В следующую же ночь я оказалась у него в палатке, где на узкой раскладушке,  шепча и прикладывая палец к губам (ведь это была палатка, а в пяти метрах от неё стояли палатки рабочих и геологов!!!), призывая друг друга к благоразумию и тишине, мы и…, не знаю, как правильно выразиться. Одним  словом, я распростилась со своей невинностью и сделала это, скажу вам честно, с большим удовольствием и охотой.
Рано-рано утром, обалдев от необыкновенных ощущений, и несколько пришибленная таким ходом событий, я приступила к своим обязанностям на кухне.
За завтраком Николай был серьезен, немного суров и сдержан.  И вообще, чувствовалось за столом, что что-то не так. Рабочие  то глазели на меня, не отрываясь, то наоборот отворачивались. Видимо, многие были невольными свидетелями нашей тайны. После завтрака, как всегда была недолгая планерка. В этот же день  был вызван на серьезный разговор и Валерка, Николай Иванович распекал его, наверное,  часа полтора и  мой неудавшийся ухажер, теперь уже казавшийся мне страшным и грубым, с кислой минной на лице отправился на самые тяжелые работы.
Так и потекли наши рабочие денечки и прекрасные, потрясающие ночи. Иногда к   вечеру мы уходили далеко  от лагеря, находили мягкие, уютные, далекие от лагеря местечки и просиживали, или, честнее сказать, пролёживали там почти до самого утра. Хитрый Николай припрятал в расщелине спальный мешок и его нам вполне хватало на двоих. Он, кстати сказать, был  мужчина очень щупленький и меньше меня ростом, но всё это не имело никакого значения, особенно, когда  его губы касались мочки моего уха, и он напевал: «Девочка, моя девочка…»
Но всё кончается, кончилось и лето, пора было возвращаться домой.  Мы ни разу не говорили о будущем, да его и не могло быть – нашего общего будущего. У Николая была жена и двое детей, один из которых в то время был совсем ещё малюткой.  Последнюю ночь перед возвращением в город мы провели в своем тайном убежище, в пещере на горе в полукилометре от лагеря. Ночь была сладкая , но ужасно грустная, он все целовал и целовал меня и всё напевал и напевал мне любимую песенку… Под утро я разревелась и мы долго разговаривали, решив всё же, что ни в коем случае продолжения не будет и мы должны забыть всё это как прекрасный, но несбыточный сон.
И действительно, в городе Николай снова превратился в скучного, занудного дядьку,  всё время бурчащего и препирающегося со своей тощей и злющей женой,  нелюдимого и мало симпатичного, то есть стал именно таким, каким я его и помнила.
На следующий год я поступила у институт, завертелась в вихре новой студенческой жизни  и  мы практически перестали встречаться.
Но однажды, на каком-то юбилее, когда  праздник был ещё в самом разгаре, я потихоньку прошмыгнула в коридор и стала искать свое пальто, что бы сбежать с этого унылого праздника взрослых. И вдруг я попала в теплые руки  Николая,  и он, жарко и нежно целуя меня в шею, зашептал такие безумные, такие горячие слова, что всё прошлое всколыхнулось во мне и  я прижалась к нему всем своим уже взрослым телом. Конечно, я была глупая и молодая, но  не настолько, что бы встречаться с ним снова...
И вот прошло много лет,  я была уже замужем и ждала ребенка,  когда однажды он  позвонил и сказал: «Девочка моя, нам надо встретиться и поговорить». Я не сразу поняла, кто это  и о чём, собственно, может идти речь. Но он настоял, сказав,  что они уезжают навсегда, далеко и встретиться нам надо обязательно.
Когда я пришла в назначенное для встречи кафе на Тверском бульваре, то увидела совершенно  седого, сильно постаревшего, маленького и щупленького очкарика, сидевшего за столиком и с волнением глядевшего на входную дверь. Когда он меня увидел, его лицо преобразилось, он улыбнулся и стал похож на тогдашнего – веселого и ласкового первого в моей жизни любовника…
Мы сидели с ним и долго разговаривали обо всем, я рассказала ему о своем муже, о том как мы с ним познакомились, про свою работу, про ремонт в квартире  и прочую ерунду. Он сидел и слушал меня,  улыбаясь и держа за руку.  Действительно,  они с женой уезжали из страны навсегда.
Через два дня после их отъезда я получила  небольшую бандероль,  где в обратном адресе стояло его имя и «город Москва – проездом». Когда я открыла этот пакет, оттуда высыпались несколько десятков писем  -  это были его письма ко мне…. И стихи…, много-много стихов…