Белое и черное, или душа Ивана Крышкина

Потомственый свиновод Иван Иванович Крышкин, 25-ти лет от роду, с самого детства и по свои двадцать пять был  притчей во язытцах  у всего села Валуева, и было за что. Во-первых, про то, что он потомственный свиновод, Ваня вспоминал только на поминках своего батюшки - тот и впрямь отдал свою никчемную жизнь колхозной свиноферме и, если что и получил от государства за годы, отданные свиньям, так это гордое звание Почетного свиновода.  После школы Ваня пошел по стопам отца - другого выхода у него, в общем, и не было: на полуразвалившейся свиноферме готовы были взять на работу любого, хоть пьяницу, дебошира и лентяя. Коим Иван и являлся, а поэтому работал вполсилы, обеспечивая исключительно свой досуг, а досуг заключался в том, что  просиживал Ваня все вечера в сельской пивнушке в компании двух –трех приятелей и подвергал самой резкой критике все подряд: от президента, которого он два раза видел по телевизору (когда тот еще с трудом показывал две программы), до соседки Маньки, грудастой развязной девице, с которой Ванька некогда имел роман все на той же свиноферме. Какие претензии у него были к президенту, Иван точно сформулировать не мог, а вот к Маньке претензии у него были большие. Во-первых, отдалась ему Маня, не будучи невинной, а на этот счет Ваня понятий был строгих; во-вторых, сам момент «отдачи»  Маня комментировала с таким цинизмом потом всему селу Валуеву, что всем чертям стало бы тошно, не то что Ивану. Иван и сам знал, что алкоголь порой оказывает неожиданное воздействие на мужской организм, особенно дешевое пиво из пресловутой палатки, но не все же было так плохо, как описывала Маня, и контакт-таки состоялся, а за шушуканье с подругами Ваня наградил подругу фингалом, и засим любовь закончилась. А больше никто не желал составить его счастье, так как все остальные девки его итак-то за человека не считали, а уж после Маниных рассказов  и подавно…В общем, личное счастье у него не сложилось, и горе свое он топил в дешевом пиве, неистово лупя пересушенной воблой по грязному столу.

Мать Ванькина уж и не знала, что поделать с сыном – спивается, да и только,  хорошо хоть, что  за хамство не увольняют, равно как и за систематические прогулы и опоздания. Страдания по Маньке ее тоже трогали мало – с ней бы он не то что спился, а и вовсе умер бы уже давно. Но пуще всего  пугало маменьку, что самой ей уже под восемьдесят, жизнь к концу движется помаленьку, старшему сыну и дела нет до непутевого брата, а Иван будто не понимает, что сам себя губит. Да и знала она, что до конца жизни не поймет: муж ее дорогой, Ванькин отец, только перед самой смертью образумился, когда под капельницей лежал. «Береги, Нюрка, сына Ванюшку, -только и прохрипел, - не допусти такого, как мой, конца». Старший сын к тому времени женился и, как порядочный, в город уехал, а Ваньке было лет этак двенадцать, самый возраст для всякой гадости. Не выполнила, стало быть, мать завещание супруга дорогого, и теперь корила себя всячески за Ванькину несложившуюся судьбу и ужасную свою старость.
 В один прекрасный день снарядилась она в церковь местную, поговорить со священником, чтобы он, стало быть,наваждение бесовское  с Ивана снял и наставил на путь истинный. Батюшка велел поставить свечу и обещал старушке помощь - он и раньше всем много чего обещал, когда коммунистом был, но тогда, как говорится, действовал он сам по себе, а тут тебе не просто секретарь обкома, а посредник между Господом и населением, а, стало быть, доверия больше стало ему на селе, и к слову его прислушивались.
Однако знала старушка, что божьей помощи ждать можно долго, ибо терпение ЕГО безгранично ко всякой пьяни, к тому же, мало ли у Господа таких Ванек по всему земному шару раскидано…а силы-то ее покидали с каждым днем. Особенно как взглянет вечером на пьяного Ваньку, так и сердце забьется часто-часто, а грудь будто тысячей игол колят, и дышать нечем. Поэтому, заранее попросив прошения у Господа, вечером отправилась она в соседнее село к ведьме, обладавшей, как шептались обыватели, силою неслыханной порчу с людей снимать и вообще избавлять от всех напастей. Та ее приняла с почетом, стопочку поднесла и обещала за сотню рублей сделать из Ваньки человека. Вернулась бабка домой за полночь и увидела, что лежит Иван на полу без себя, иконы валяются вокруг и вообще, кругом творится полное непотребство. Перекрестилась бабка, Ваньку похлестала по щекам - глаза свои бесстыжие вроде как он раскрыл, в себя,значит, приходит, -  и бросилась к соседке – рассказывать, а та ей в ответ:
- Борьба идет, Петровна, за Ваньку твоего…черт с богом борется, вот и худо ему...
И вправду: в ту ночь во спасение души раба божьего Иоанна вознес батюшка молитву Господу Богу нашему, а в это же время в соседнем селе старуха-знахарка жгла адский костер в печи, в котором, по ее мнению, и должны были сгореть все бедствия Ванькины…Вернулась бабка домой, а Иван уже в себя пришел, сидит на диване, странный такой, и говорит:
- Я, мамань, пить больше не буду…Видение мне было. Плохой я человек...
Ахнула маманя и шасть к иконам и видит вдруг, как светлые лики вдруг нахмурились. Отшатнулась (свят-свят)обратно: а ну как все же нечисть помогла Ваньке образумиться? Не просто же так иконы вниз попадали…борьба тут, стало быть, шла между злом и добром, а раз борьба, значит, кто-то победил…Стало быть, в ее Ваньке теперь то ли зло засело, то ли божья благодать  на него, дурака, снизошла, разберись, поди. Жутковато стало бабке и смешно: кому ж он нужен, Ванька-то ее, в двадцать пять как переросток, конопатый, собою невидный…А тут…силы потусторонние вмешались, за его, как это…Душу…
А Ивана и впрямь будто подменили. Утром на работу пошел, как обычно, а вечером вернулся, за уборку дома взялся, сам все сделал и в клуб отправился– книжку, говорит, возьму, мама, в библиотеке, про свиней: уровень надо культурный повышать, карьеру делать, а то что я десять лет помои свиньям ношу, как дурак последний…Маманя от радости заплакала, обняла сына ненаглядного, расцеловала, а кого благодарить за это – не знает: к батюшке идти совестно, а нечисти хвалу возносить за содеянное…не по- православному это совсем…Совсем запуталась бабка, и, пока мучилась этими мыслями, прошел месяц. Ваньку стало совсем не узнать: подстригся, усы свои дурацкие сбрил, работает, не покладая рук, отцову могилу в порядок привел, цветы посадил, в доме кое-какой ремонт сделал… Манька хотела было возвернуться, да он дал ей от ворот поворот: ты, говорит, Маня, поведения легкого и ума небольшого, непорядочная, мне, мол, жена нужна, как моя маманька: все в дом, все в семью, готовить чтоб умела и детишек рожала, а от тебя кто родится, урод какой разве что моральный…Манька даже заплакала от обиды, но не нашлась, что сказать…
Так прошло еще полгода, и стал Ваня самым завидным женихом – куда там Мане, когда самого директора свинофермы дочь заглядывала на огонек, а она, шутка ли дело, закончила в городе педучилище, это вам не просто так…В общем, решил Ваня жениться, вот уж и заявку подал (Манька травиться хотела), да тут беда приключилась: сшибло его мотоциклом прямо рядом со свинофермой, и так лихо, что в город пришлось вести, в реанимацию. День Иван лежит, два…неделя…Маманька и невеста убиваются, все село в потрясении, и толку от лечения никакого: лежит Иван бревно бревном…Бабка из храма не выходит, а соседка ей ехидно как-то заметила:
- Ты чо, старая, совсем? Сначала Бога хотела обмануть, нечисть на помощь призвала, а теперь к Богу бегаешь, просишь за Ваньку? Черт его хочет к себе забрать, за то, что дал ему пожить как человеку, а не как свинье…
Бабка простояла в храме всю всенощную, а вернулась – весь дом со свечкой обошла, чтобы, значит, бесовский дух изгнать…А солнце утреннее, как взошло, так сразу лучиком – в угол, словно на иконы ей и указало. Взглянула маманька и ахнула: словно и Мать Божья ей улыбнулась, и Чудотворец святой ободряюще кивнул. Простили, значит…Бросилась маманька в больницу, а там ей говорят:
- Очнулся сын ваш, бабуля…Только с головой у него не в порядке. Память – что чистый лист…Считай, заново родился…Пройдет, только не скоро…лечить надо…
Ванька и впрямь – что новорожденный ребенок, маманя прослезилась – ну точь-в точь как 25 лет назад, когда ей его на первое кормление принесли, в этой же, кстати, больнице….Глаза такие большие-большие, и синие-синие…И все еще впереди, все-все… Смотрит бабка на Ваньку, а сама думает: вот он, шанс, господом данный…разве ж будет Ванька пить, теперь, поди, и нельзя ему вовсе…Да и кто же ему даст-то, подумала маманька, раз уж даровал Господь вторую жизнь, то нельзя человеку ее похабить и обходиться с нею не по-людски…
- Эх, Ваня, - сказала она, - вот и будем начинать все заново…С Божьей помощью.
И в подтверждение этих слов на улице грянул гром и сверкнула молния.