Убийца двадцать лет назад. Глава 4

1.

Гарик сообщил, что с отцом все нормально, бодр и весел. Гарику обрадовался, рассказал, как за ним сестрички ухаживают, как глазки строят, когда уколы делают.
Я научился понимать отца за годы болезни. Сегодня его слова означали, что настроение у него не очень, но он пытается казаться уверенным и спокойным. Так, что же его волнует? Мое  отсут-ствие? Но он сам этого хотел.
На вопрос об Игоре отец никак не отреагировал, только удивленно спросил: «А почему это он должен приходить?» и больше к этому не возвращался. Вот и «Игорек». Странно все это. Странно.
Договорившись с Гариком о новом звонке завтра вечером, я покинул вокзал. Решение немед-ленно купить билет и ехать обратно как-то остыло. Не знаю, почему.
Часы показывали около половины первого, когда я вышел из метро около Дворцовой площади. Мне нужно было попасть на улицу Декабристов а, как мне объяснили, это проще всего сделать от Медного Всадника.
Пересекая историческую площадку военных и прочих разных действий, я долго смотрел на Зимний дворец. Нет, меня не поразила его красота. Да и самой красоты этой я не увидел. Старое, очень помпезное, плохо отремонтированное здание, с потускневшей позолотой и потемневшей краской, никак не производило впечатления главного дворца России. Но, тем не менее, он им был.
Вчера, проезжая здесь несколько раз на автобусе, я обратил внимание, что площадь больше по-хожа на декорацию, что она искусственна, в ней нет  жизни, простой, обыденной человеческой жизни. Сегодня это еще резче бросалось в глаза.
Но, вероятно, это так и следовало быть. Там, где вершатся судьбы страны, маленький человечек должен чувствовать себя букашкой, темной, пришибленной, никому не нужной букашкой, скор-чившейся от страха и раболепия.
Много лет спустя, моя жена говорила мне, что это комплекс неполноценности провинциала. Что все это не так. Что надо понимать и чувствовать «музыку камня». Грешен. Не чувствую. Здесь.
Зачем мать уехала от нас с отцом в Питер? Из нашей светлой, теплой квартиры в эту холодную вонючую кладовку, из маленького зеленого городка в этот каменный равнодушный монстр?!
Я вышел на Неву. Холодную и неприветливую. Остановился у воды, спустившись по ступеням к самому льду. Лед был совсем тонким, едва схватившимся, ступив на него можно было прова-литься. Провалиться, чтобы уже не выбраться никогда. Не по такому ли льду иду сейчас я?
Впрочем, тогда я вряд ли об этом подумал. Скорее всего, эти ассоциации появились у меня се-годня, спустя двадцать лет после событий, о которых рассказываю. А тогда я постоял на набереж-ной, покурил, окончательно продрог и пошел дальше.
Медный Всадник, припорошенный снегом, был совсем таким, каким я видел его на картинках в книгах, на фотографиях, в кино. Он был знакомым, и это знакомство впервые примирило меня с холодным городом.
А вот Исаакий не вдохновил. Наверное, я просто не любил (и не люблю) громадных каменных сооружений.
Я обошел знаменитый собор, поглазел на памятник Александру, и двинулся дальше.
Хотелось согреться, залезть куда-нибудь в тепло, хотя бы не на долго, но ничего подходящего не попадалось. Улица, по которой мне нужно было идти, была такой же холодной и казенной, как и все прочие. Тогда я пожалел, что не купил обратного билета. Что мне здесь надо? Кому я нужен? Что и как я буду искать в равнодушном городе? Все эти вопросы не давали покоя.
Впрочем, довольно скоро я пришел на Декабристов. Оставалось найти дом. Это тоже не заняло много времени – он как  раз стоял на перекрестке, прямо напротив винного магазина.
Подобное соседство делало улицу оживленной и весьма своеобразной. Синие от холода и регу-лярного потребления соответствующих напитков личности жались у дверей, громко выясняя от-ношения.
Мне оставалось пройти несколько метров, чтобы оказаться у подъезда. Я ускорил шаг, пред-вкушая возможность хотя бы на короткое время попасть в тепло.
Ветер продолжал все так же гонять мусор по улице, я совсем замерз, да еще прогулка у Невы, просто зуб на зуб не попадал. Хорошо хоть был достаточно тепло одет, и опасность простуды не слишком пугала. Но очень хотелось тепла.
Я уже подходил к подъезду, когда из него вдруг выбежала, громко крича и размахивая руками, странная тетка, неодетая, в одном легком халате и комнатных тапочках.
- Убили! – кричала она, поворачиваясь во все стороны и вращая безумными глазами. – Убили! Гришу моего убили!
- Мама, мама! Вернитесь в дом. Я милицию вызвала, мама! – звала тетку молодая девица, высу-нувшись в окно на третьем этаже. – Сейчас милиция приедет! Идите в дом!
Но та, не слушая ее, продолжала бегать по улице. Тапки давно промокли, ноги разъезжались в разные стороны, голова тряслась.
«Господи! – подумал я. – И здесь то же самое. У меня что, в программе записано на каждом ша-гу встречать сумасшедших старух?» Впрочем, я не стал слишком долго задерживаться на улице. Предпочел, обогнув кричащую тетку, быстрее нырнуть в подъезд.
Так, мне нужна была квартира 37. Судя по тому, что на первом этаже номера квартир начина-лись с 26-ой, нужная мне дверь находилась на третьем этаже. Очень интересно. Я поднялся по ле-стнице. Нужная дверь оказалась открытой, и именно из-за нее слышался голос, который я слышал с улицы.
Я вдруг сообразил, что это здесь кого-то убили. Причем, как видно, только что. У меня появи-лось желание немедленно повернуться и уйти, но сделать это оказалось сложно. Я стоял у распах-нутой настежь двери, и из комнаты на меня в упор смотрел грузный старик с седой бородой, в оч-ках, повисших на одном ухе. Он вцепился руками в кресло, казалось, готовился встать с него, что-бы пойти мне навстречу.
- Здравствуйте, - я нерешительно поздоровался, но он не ответил. – Простите, наверное, не во время…
И только сейчас понял – старик в кресле был мертв.
В свои семнадцать лет я не так много видел покойников, чтобы успеть к ним привыкнуть. Да и тех, что видел, лицезрел уже в гробу, убранных и осыпанных цветами.
Когда хоронили бабу Шуру, было лето, отец отправил меня в лагерь, стояла жара и мы целыми днями плескались в речке. Он приехал за мной утром, еще до завтрака, протянул кулек с конфета-ми и яблоко, потом взял за плечи, прижал к себе, тяжело вздохнул и сказал:
- Собирайся, сынок. Домой поедем, - и продолжил, нервно кашлянув, - бабушка умерла. Позав-чера, к вечеру. Легла – и не встала.
Я не стал спрашивать, почему не приехали за мной вчера, просто молча повернулся и побежал к дощатому домику за вещами.
Так что, видеть покойника вне гроба не приходилось. И вот он, передо мной, в нескольких ша-гах. Я стоял, как прикованный. Наверное, прошла куча времени, пока на меня обратили внимание. Женщина, кричавшая из окна, обернулась в сторону двери и, увидев меня, подбежала, схватила за руки и чуть не силой втащила в коридор.
- Послушайте, я должна ее догнать. Она не уйдет далеко, но там же холодно, и снег, и сыро! Побудьте, пожалуйста, здесь, недолго, пожалуйста. Я сейчас. И дверь можете не закрывать. Я очень быстро.
Она даже не слушала моего ответа. Просто накинула плащ и выбежала.
Я стоял молча и в недоумении оглядывал квартиру.
Помещение было небольшим. Крохотная прихожая разделяла комнату и входную дверь. Окно, большое, с пола до потолка, находилось как раз напротив двери, и поэтому комната была хорошо видна из коридора.
Ходить по комнате и разглядывать все внимательно я не мог. И не потому, что боялся насле-дить, или оставить отпечатки пальцев – об этом подумалось гораздо позже, уже ночью, когда я рассказывал о своем приключении капитану Савельеву. Сейчас же я был не в состоянии сделать и шага под пристальным взглядом мертвого старика. Так и стоял у двери.
Милиция приехала почти одновременно с хозяевами. Обе хозяйки, и старая, и та, что помоложе, продрогшие и промокшие, вошли в комнату и, как были, не раздеваясь и даже не переобувшись, встали около кресла с покойником. Милиционеры, три человека, с какими-то бумагами и фотоап-паратом, сначала громко предупредили о том, что ничего нельзя трогать, потом обошли всю ком-нату, заглянули под диван, под кресло, один из них, совсем черный с большими роскошными уса-ми, долго стоял у окна, разглядывая что-то то ли на улице, то ли в доме напротив.
Впрочем, тихо и спокойно все было совсем недолго. Через какое-то время, может быть минут через пять, а может и спустя полчаса – время совсем потеряло всякую возможность измерения, старуха снова заголосила, порываясь убежать, кого-то позвать на помощь, дочь схватила ее за ру-ки, та начала вырываться, но дочери удалось ее успокоить и она тихо спросила, обращаясь  к ми-лиционерам:
- Можно уйти на кухню?
- Да-да, конечно, - как бы спохватившись,  поспешно закивал головой чернявый, - пройдите на кухню. Я сейчас к вам выйду. И вы тоже, - обратился он ко мне, - тоже пройдите, пожалуйста, на кухню. Я сейчас.
Женщины вышли и, не замечая меня, скрылись за соседней дверью. Видимо, там располагалась кухня.
Конечно, самым разумным решением для меня было бы просто повернуться и уйти. Но сейчас это сделать уже было поздно, а раньше не получилось. Пожав плечами, я пошел за ними. 
Я не сказал, что квартира была маленькой, просто крохотной. Я и не предполагал, что в старых питерских домах могут быть такие квартиры. Четыре двери с выходом в узенький коридорчик – вот и все. Из четырех дверей одна была входная, вторая – в комнату, третья – в кухню, а четвертая, видимо, санузел. Как здесь можно было развернуться нам всем, представить трудно.

2.

- Господи, мама. Ну кто его убивал? Кто? Он умер. Умер от разрыва сердца, или еще от чего. Ты же видишь, сейчас и милиция это же скажет.
Старухина дочь повернулась ко мне, как бы ища поддержки, но что я мог сказать, если ровным счетом ничего не понимал. Кто убил? Когда? За что? И убивал ли вообще? Может быть, действи-тельно, старику стало плохо, и он умер. Сам.
- Наточка,  не надо мне ничего говорить. Я не глупая, не глупая. Я сама слышала, как что-то ух-нуло, и он захрипел. Страшно так захрипел. Хр-р-рр! – изобразила старуха хрип и сама чуть не за-дохнулась, схватившись рукой за сердце. – Нет, Наточка, - продолжила она, отдышавшись, - не-е-е-т, убили его. Бомбу бросили в окно и убили.
- А почему же тогда нас не убили? Почему только его? Бомба бы всех убила. Мы же в квартире были.
- И нас убьют. Тоже убьют.
- Господи, мама, успокойтесь. Надо о похоронах думать, деньги искать, гробом заниматься.
- Об отце надо думать, а не о гробе. Об отце. И о нас. Нас тоже убьют, - закричала старуха уже истошно и в полный голос. На меня так никто внимания и не обратил. А я стоял молча.
На старухины причитания из комнаты вышел черноусый милиционер.
- Что такое? – спросил он встревоженно и, как мне показалось, даже удивленно. – Еще что слу-чилось?
- Нет, это мама, - ответила Наталья и бессильно развела руками.
- А. Ну, да. – Милиционер вроде успокоился, ушел, но тут же вернулся, уже с бумагами.
- Извините, но нам надо с вами поговорить. Меня зовут Львовцев Дмитрий Иванович, капитан Львовцев. Вы расскажите, пожалуйста, что и как произошло. Только подробно, очень подробно.
- Я сама слышала, как что-то ухнуло, и он захрипел. Страшно так захрипел, - снова начала свой рассказ старуха, но почему-то изображать хрип на этот раз не стала. А может быть помешал капи-тан Львовцев?
- Когда это было? – быстро спросил он.
- Как когда? Вечером, вчера вечером. Я была в ванной, когда вдруг что-то ухнуло…
- И он с вечера так сидит?
- Нет, он ночью спал. Плохо спал, жаловался, что дышать трудно. А утром позавтракал, правда, совсем чуть-чуть, и сел читать газету. Я вышла в кухню, а когда пришла, позвала его, он мне не ответил. Я заглянула в комнату, он так вот сидит. Убили его вчера, убили.
- Он ваш муж?
- Муж? Да, муж.
- Григорий Николаевич Шаншин?
- Гриша, да.
- А сколько ему было лет?
- Лет? Сколько лет? Семьдесят. Да, семьдесят.
- Мама, - перебила мать Наталья. – Семидесятилетие мы праздновали года три назад. Если не четыре.
- Ну, и что? Ну, семьдесят три, значит. Или семьдесят четыре. Какая разница?
- У него что, нет паспорта? – удивленно спросил милиционер.
- Есть. Есть паспорт. Но там не так все написано.
- Как это? – Милиционер даже отложил ручку и свернул бумагу.
- Вы знаете, свекор потерял все документы еще в войну. То ли дом разгромили, то ли еще что, сейчас трудно разобрать, - положив руку на плечо старухи, видимо, свекрови, Наталья стала спо-койно, почти без эмоций объяснять ситуацию. – А потом документы восстанавливались со слов. К тому же он лежал в госпитале после контузии и сам не помнит, что наговорил. Так что его возраст, полный возраст, настоящий, тайна даже для него.
- Ну, меня вполне устроит паспорт. Во всяком случае, сейчас. -  Львовцев облегченно вздохнул, Наталья повернулась к окну, сдернула с крючка висящую сумочку, старую, с протертой, белесой кожей и облезлым желтым замком, и, немного покопавшись в ней, достала паспорт.
- Так, Шаншин Григорий Николаевич, 1915 года рождения.
Милиционер переписал в свои бумаги нужные данные и снова поднял глаза на женщин.
- Ну, так что же все-таки случилось, и почему вы решили, что Григория Николаевича убили?
- Это мама так решила, - вздохнула Наталья.
- А вы что думаете?
- Даже не знаю. Я в ванной была, стирала, вода текла. Что и было, так не слышала.
- А что могло быть?
- Ну… если убивают…
Наталья говорила рассеянно, стараясь подобрать слова, а старуха молчала, опустив голову и только время от времени тяжело вздыхая.
- Но, тем не менее, вы позвонили в милицию?
- А что было делать? Мама стала кричать, даже выбежала на улицу.
- Что ж, хорошо. Подождем, что скажет врач. А вы, - Львовцев повернулся ко мне, - внук Гри-гория Николаевича?
- Кто – внук? – громко спросила старуха. – Он не внук. Я его вообще не знаю.
- Я посторонний. Совсем посторонний. И здесь оказался случайно. Просто шел мимо, дверь бы-ла открыта…
Рассказывать об отце, о его просьбе и, тем более, об «Архипелаге…» я не собирался. Но и к во-просу не был готов. Выручила Наталья.
- Это я попросила молодого человека помочь, побыть в комнате, пока бегала за мамой. Вы уж простите, - она подняла на меня глаза и виновато улыбнулась.
- Посторонний. Что ж, допустим. Но покажите все-таки ваш паспорт.
Я протянул документ, лихорадочно соображая, как быть дальше. В самом деле, о случайности моего появления в квартире говорить можно было относительно. Дом мой находится за сотни ки-лометров от данного места, здесь я никого не знаю, куда и зачем шел сказать не могу. Туристиче-ских достопримечательностей поблизости не наблюдается.
- Живете вы не в Ленинграде. А что сейчас здесь делаете? Учитесь?
- Нет. Только собираюсь поступать. Приехал разузнать что, да как.
Дальше должны были пойти вопросы о том, где я живу, у кого…
- Вы знаете, я заблудился. Мне нужен дом десять на улице Комиссара Волкова. Сказали, что это где-то здесь, но я не нашел. – Первая пришедшая в голову идея оказалась на редкость плодотвор-ной: мне принялись наперебой рассказывать, как добраться до улицы Комиссара Волкова, куда пойти и где свернуть. Я понял довольно быстро – как никак, только что там был. И все продолжа-лось мирно, пока Наталья (дернули ее за язык) не спросила:
- А у вас там кто-то живет?
- Жила. Мама. Но уже давно – лет пять назад умерла. Вернее, ее убили.
- Вот как? Это интересно. – милицейский капитан что-то отметил в своих бумагах и попросил меня покуда никуда не уходить.
«Славно, - подумал я, - теперь задержусь здесь. И зачем сказал про убийство?»
Капитан вернулся в комнату, а мы остались на кухне. Старуха снова опустила голову, а Ната-лья, подозрительно посмотрев на нее, задумчиво сказала:
- Я знала одну женщину с Волкова. Да, как раз пять лет назад. Мария, кажется, Лопина. Это не она?
- Да.
- Значит, вы ее сын.
- Что? – встрепенулась старуха, - Сын?! Ее сын?! И здесь, в моем доме? Выгони его немедлен-но! Немедленно! – Она даже встала со стула и замахала руками в сторону окон, как будто выгнать меня надо было именно через окно.
На этот раз Наталья никак не реагировала на крики. Она смотрела себе под ноги, потирая рукой бок и молчала. Молчал и я, совершенно не представляя себе как на все это надо реагировать. Вер-сия о случайности моего появления в квартире рухнула. Какая случайность, если я пришел туда, куда шел, и это стало ясно?
Старуха вдруг замолчала, медленно оседая на пол. Я двинулся вперед, чтобы ее поддержать, но она оттолкнула меня и, опершись на стол,  сама  нащупала рукой стул и села.
- И сколько тебе лет? – сразу перейдя на ты, сухо и враждебно спросила Наталья.
- Семнадцать. Скоро восемнадцать будет.
- Большой. Да, большой. Вот и хорошо.
- Я не понимаю, о чем вы говорите. Ничего не понимаю. Если вы знали мою маму, расскажите о ней. Ну, может, не сегодня, потом. Если она вам сделала что-то плохое, при чем тут я? Я о вас и знать-то ничего не знал. До сегодняшнего дня. – Я старался говорить тихо и спокойно, насколько это было возможно. – И потом, какое отношение я и моя мама имеем к вашему несчастью? К Гри-горию Николаевичу?
- Это ты его убил. Вчера. Ты! – снова закричала старуха. – Жить нам не даете. Столько лет жить не даете! И пишут, и пишут, и пишут!
- Кто пишет? Что пишет? О чем вы?!
Казалось, все забыли о трупе в соседней комнате, о милиции, о том, что надо думать и говорить совершенно о другом. Не знаю, что было причиной копившейся ненависти, но сейчас она выплес-нулась полностью. На меня. К этому я не был готов совершенно.
- Если хотите знать, ее тоже убили. Пять лет назад. Пришли в квартиру, и убили. За что вы нас ненавидите? А отец вообще в больнице лежит. Он чуть не умер. У него инсульт. А вы здесь кри-чите. При чем здесь мы?
- Ладно, - тихо, но все еще враждебно заговорила Наталья, – не кричите.
Мы замолчали.
Хотелось курить. Здесь, в кухне, я не посмел достать сигарету и повернулся, чтобы выйти в подъезд, но меня остановил Львовцев.
- Тело сейчас увезут. Вы не выходите. Потом посмотрите. Пока что ничего не ясно, но, возмож-но, сердце. Я сейчас приду. Покурю только.
Он направился к входной двери и я пошел за ним.
- Товарищ капитан? Можно и мне покурить? С вами.
Львовцев кивнул, и мы вышли.
Собственно, я предполагал, что разговор обо мне все равно предстоит и, может быть, именно поэтому поторопился начать его сам.
- Вы знаете, я, конечно, здесь не случайно. Только вот не знаю как все объяснить. Но я пришел только что, ну, минут тридцать-сорок назад.
Капитан молчал, смотрел в окно лестничной площадки и, казалось, не очень-то внимательно меня слушал.
- Я только сегодня узнал, что мою маму убили. Мне всегда говорили, что она умерла. Не знаю, от чего. Она не жила с нами. Уехала сюда, в Ленинград, десять лет назад. И я ее не видел. Все эти годы. Ни разу. А сегодня пошел по тому адресу, где она жила, и мне рассказали об убийстве. Это на улице Комиссара Волкова.
Львовцев продолжал молчать. Он не повернулся ко мне, вообще никак не реагировал на мои слова. Но я уже не мог остановиться.
- Я приехал в Питер случайно, дня на три, погулять, пошляться по улицам. Ну и, конечно, ма-мину могилу найти. А то, знаете, скоро в армию, мало ли… А тут такие новости. Как быть – не знаю.
Я не говорил только об одном – как оказался в квартире Григория Николаевича Шаншина. Про-сто не решил, что надо говорить. А он ничего не спрашивал. Докурил свою сигарету, затушил о крышку стоявшей на окне консервной банки, и, повернувшись ко мне, деловито распорядился:
- Пока никуда не исчезай, подожди тут. Потом поговорим.
А распорядившись, вернулся в квартиру.