Вишневые косточки

своим посвящается.


Такое ощущение можно получать только редкой не дождливой теплой осенью, когда странная и необъяснимая пустота всего окружающего сливается с поразительным чувством покоя и завершенности. Наверное, так умирает лето. Вечером, когда на еще голубое с примесью желтого небо вылезают блеклые первые звезды, а тугие бархатные облака сыто ползают между ними. Скорее всего, не больше раза в неделю. Злая ностальгия по чему-то, чего никогда не случалось, переплетается с ознобом от ветерка, проникшего под рубашку, и хочется новых бескрайних зрелищ для глаз, зрелищ тоскливых, от красоты которых невзначай вылезет слеза и отрезвит от молчаливого оцепенения. Мотнешь головой, будто «что же это ты!», отведешь глаза от неба, дерева, облака, чего угодно. И обязательно подумаешь «не зря же, мать вашу!!».
Так он и подумал, а потом зашел в дом и заварил кофе. Выпив его, еще долго сидел на крыльце и ел сушеную вишню, далеко выплевывая косточки…
Вокруг рушился привычный город, опутанный проводами, задушенный машинами, заплеванный закусочными, раздираемый блокбастерами, ослепляемый чартами. Не сказать, что он был консерватором. Наверное, просто из другого времени или измерения.
Разглядывая редких прохожих на пустеющих нецентральных улицах, он молчал и только иногда кивал самому себе головой. Разговаривать все равно было не с кем. Он вспоминал набор столярных инструментов, который однажды чуть не выиграл в лотерее, промазав на один номер, сквер, неровно подогнанные друг к другу камни на весенней мостовой, загадочные тени за углом.
Неожиданно скрипнула металлическая дверца и по крыше зажестили чьи-то опасливые шаги.
- Привет, Карлссон!
- Привет, Малыш.
- Ну что? Все как задумал?
- Ага, Малыш! Это будет самая душераздирающая проказа со времен Малютки Приведения. Все телевизионные старики попадают со своих стульев!
- Я тут подумал, Карлссон… Ты же тогда никогда не прилетишь снова…
- Наверное. Но на моем месте сто тысяч карлссонов из ста тысяч поступили бы также.
- … поэтому я решил лететь вместе с тобой!
- Малыш, это будет не совсем обычная проказа… И такой глупый и невоспитанный мальчишка как ты может все испортить! Да и лететь нам вдвоем придется не меньше недели…
- Я знаю, Карлссон! Ну пожалуйста, можно мне полететь с тобой. В самый-самый последний раз, а?
Толстый человечек с минуту усердно делал вид, что колеблется.
Над вечерним Стокгольмом жужжал моторчик. Солнце село. Четвертое сентября подходило к концу.