Пятница, 13-е

Пятница, 13-е.


...when people
think you"re dying,
they listen..........,
instead of waiting
for their tum
to speak
(Chuck Palahniuk.
Fight Club)


Будильник, как всегда, зазвенел не вовремя. Есть у этих агрегатов такая беспардонная особенность – вырывать тебя из сновидений и ставить перед фактом негостеприимной действительности. Я со скрипом в душе вытащил себя из постели, донес до ванной и сфокусировал на отражении в зеркале. Красные, не проснувшиеся глаза, мятая физиономия. Еще бы, если лечь в пять часов ночи, а проснуться в семь утра, то иного трудно ожидать.
Естественно, я так мало спал не по собственной воле – не мазохист. Просто сегодня я был обязан принести научному руководителю большую часть своего курсовика, посвященного раннему творчеству Лермонтова, будь он неладен (все трое). В моем распоряжении была целая неделя, но, как обычно, все было оставлено на последнюю ночь – ну, не могу я работать без прессинга! К пяти часам мне удалось благополучно закончить первую главу, и теперь предстояло разобраться со второй. Времени было в обрез, только до пол-одиннадцатого, плюс к этому, надо было где-то распечатать текст и добраться до кафедры к двенадцати.
На кухне сидел отец, собирающийся на работу. Посмотрев на календарь, я вдруг осознал, что сегодня пятница, 13-е. Я не суеверен, число 13 мне даже нравится, а пятница – так это вообще отличный денек, но что-то во мне отозвалось неприятной дрожью. «С недосыпа», подумал я и рассказал отцу анекдот на тему дня:
- Идут мужики по улице, встречают знакомого, увешанного удочками и прочей рыболовной бижутерией. Они ему: «Да ты что, какая рыбалка?! Сегодня же пятница, 13-е!». А он им: «Да вот и я думаю – а вдруг рыбам не повезет?»
Заглотив чай, я позиционировал себя перед компьютером и уставился на экран. Все вчерашние идеи еще спали, я угрюмо смотрел на танцующие строчки и пытался заставить себя хоть немного подумать.
Наконец, еще одна чашка чая и пять сигарет привели меня в чувство, и работа пошла. Когда я пишу, проблем с вдохновением, обычно, не возникает. Муза – развратная шлюшка – снизошла до моих потребностей и  одарила несколькими листами убористого текста. Все я, конечно, сделать не успел, но со вчерашней первой главой объем, в целом, годился.
Стрелки часов подходили к назначенному Васей сроку. Он обещал мне распечатать текст и я, набрав его номер, приготовился услышать отказ – ну, такой уж он человек, полностью зависимый от внешних обстоятельств.
Трубку взяла его мать.
- Доброе утро, Людмила Семеновна, это Сергей, - начал я и услышал глухой, протяжный вздох.
Если Вам доводилось читать полную версию повести «Kapî», то Вы немного в курсе моих отношений с этим семейством. Если – нет, то я расскажу в двух словах.
Родители Васи Маслаченко – профессора, преподаватели с параллельной кафедры на моем отделении. Сам же Вася – мой бывший одноклассник, с которым меня связывает не только прошлое ученичество, но и многолетняя практика курения марихуаны. Что, вполне понятно, не вызывает никакой радости у его матери, извечно вешающую любую вину сына на его окружение. Правда, последнее время, мы объявили мораторий нашему приятному пристрастию, начисто исключив канабинол из бытового поведения, но я по-прежнему оставался в ее глазах этаким нон-гратом, несмотря на отсутствие реальных доказательств моего участия в «моральном разложении» ее сына.
- О-ох, - донеслось из трубки. Я приготовился услышать очередную инсинуацию. – Я не знаю, чем ТЫ, Сергей, занимаешься, но вы с Васей только по телефону и разговариваете.
- И..? – хотел спросить я, как всегда, опешив от неожиданности, но она уже пошла звать сына.
Через полминуты послышалось Васино «алле?».
- Слушай, что это такое? – взорвался я.
- А что такое? – лениво осведомился он.
- То, что твоя мать мне сейчас сказала?
- А что она сказала? Я был в другой комнате и не слышал.
Я повторил ему слова родительницы, буквально воспроизведя все интонационные нюансы.
- Да ну ее, - я почувствовал, как он махнул рукой, - Не обращай внимания.
- Да как же мне не обращать внимания, когда я не могу нормально позвонить тебе домой, чтобы не нарваться на очередной акт подозрительности. Ладно, время дорого. Можешь распечатать?
- Не сейчас, - перешел он на шепот – мама явно была где-то рядом, - через полчаса позвони.
- Вась, у меня нет этих «полчаса», мне уже выходить надо!
- Не сейчас, - повторно прошелестел он. – Они вот-вот выйдут, тогда.
- Ладно, перезвоню, - сказал я (у меня не было выбора) и повесил трубку.
Спустя минут тридцать пять «добро» было получено. Я выбежал из дома, благо жил Вася по соседству.
Недельная простуда измяла его лицо, слегка подпортив «дикаприевскую» (по выражению девушек) красоту.
- Черт возьми, - еле сдерживаясь, сказал я. - Мне уже это надоело – не могу позвонить, чтобы не нарваться на очередную обструкцию со стороны твоей матери! Я и так не спал ночью, не хватало мне прочих неприятностей!
- А что я могу сделать? - глумливо улыбаясь, спросил он.
- Достаточно того, что ты и так уже сделал, - съязвил я. – Мне вовсе не хочется расплачиваться за твои огрехи.
- Ты просто позвонил не вовремя.
- Знаешь, тебе я всегда звоню «не вовремя». Ты что,  не можешь как-то, я уж не знаю, обелить меня в ее глазах, сказать, что я учиться начал и все такое?
- Ну-ну, - скептически пробурчал он в ответ, склоняясь над принтером. Это был солидный агрегат, включающий в себя сканер, ксерокс и прочий «оргтех».
Я отправил файл в печать. Принтер выдал пять листов и отключился
- Что такое?! – раздраженно отреагировал я.
- Не знаю, бумага, наверно, кончилась.
Он принес из соседней комнаты стопку бумаги, заправил ее в принтер, но тот по-прежнему «молчал».
- Он тормозит слегка, - пояснил Вася, - надо подождать чуть-чуть.
Мы ждали минут пять, гипнотизируя машину взглядами, но результат был прежний. Я начал закипать, но Вася, подозревая, что я сейчас сам возьмусь за эту дорогую технику, наугад нажал какие-то кнопки на панели, и принтер заскрипел, выдавая отпечатанные листы.
Судя по часам, я опаздывал. Добежав до остановки, я купил проездной билет и сел в первый подходящий автобус.
Выйти пришлось в центре города. Нашу кафедру с этого года перенесли в неведомые глубины, куда автобусы ходили крайне нерегулярно и избирательно. Путь до учебного здания вел исключительно в горку, через замечательный парк с развалинами черт знает какого века и теннисным кортом, занимая в общей сложности минут пятнадцать-двадцать быстрым шагом.
Подойдя к корпусу, взмыленный, как загнанная лошадь, я повстречал Ромку Абессагомяна, он же Гога. Это был студент, который учился еще дольше, чем я. Он был двумя годами старше, слегка поседевший на поле студенческих битв. Ромка похвастался, что его взяли в магистратуру, правда, почему-то разрывали между славистикой и литературой. Я пошутил, что когда разрывают, это лучше, чем когда никому не нужен.
Учебное здание некогда принадлежало медикам, посему за ним закрепилось название «Анатомикум». Первые недели остро ощущалось присутствие флюидов формалина и душ невинно-порезанных студентами бесприютных бомжей. Теперь же, у лестницы, ведущей на второй этаж, красовалась белая табличка, сообщающая о том, что здесь располагается «отделение русской и славянской филологии». Правда, табличку пришлось вскоре заменить, потому что не нужно было обладать наблюдательностью Шерлока Холмса, чтобы заметить в слове «отделение» две ошибки, очевидно допущенных коллегами-эстонцами.
Семинар прошел по-деловому буднично. Каждый из присутствующих поделился планами на ближайший год. Я отчитался о проделанной за месяц (фактически – за две ночи) работе. Хлебников – мой «научрук», тайная любовь всех первокурсниц, за глаза называющих его не иначе как «Ромочка» или «лапушка» – казалось, остался доволен и подписал меня на новый доклад в следующую пятницу. Я без колебаний согласился – когда-то же надо.
Разнообразие в атмосферу вносилось только мухой, поочередно облетающей каждого. Она настырно носилась над головами, старалась сесть на руки, заглядывала в глаза. Роман Андреевич несколько раз лениво пытался схватить ее в полете рукой, но муха ловко уворачивалась. Наконец, она села на край кожаной папки, лежащей между мною и соседом по общему круглому столу – Лехой Лосаном («нарвским гением», как его иногда в шутку называли за то, что он поступил в университет без сдачи экзаменов, блестяще проявив себя на каких-то там олимпиадах).
Расслабившись, муха принялась чистить лапки, не забывая настороженно вращать выпуклыми глазенками в разные стороны, но, казалось, что все про нее забыли.
Во мне проснулся охотник за мухами!
Медленно, без резких движений, я стал подносить к ней руку, с занесенным для щелчка средним пальцем. Все присутствующие с интересом наблюдали за процессом, разговор пресекся как-то сам собой. Повисла тишина.
«Дамоклов» палец неумолимо приближался к хитиновой заднице ничего не подозревающей мухи. Я уловил оценивающий мои шансы взгляд научного руководителя. И, казалось, уже ничто не могло ее спасти.
Не знаю что – какой-то звук, или порыв ветра, или звериная интуиция – побудило муху внезапно сорваться с места. Мой вырвавшийся вперед палец лишь скользнул по ее тельцу, заставив нервное насекомое совершить отчаянный маневр в сторону груди девушки по имени Юля, в последний момент до столкновения с оной (девушкой или грудью?) выправить траекторию и победно взмыть к потолку.
Все расслабились, заулыбались. Я состроил извиняющую гримасу Юле. Через пять минут лекция была закончена и мы вышли на улицу.
Еще в коридоре Алексей спросил у меня сигарету, но я и сам был пустой. Впереди идущий Хлебников, услышав о наших затруднениях, вдруг обернулся и сказал, протягивая пачку:
- На уж, травитесь. – потом пояснил. – После того, как меня сегодня растрясли на сигареты ассоциалы, я уже понял, что экономить пачку бессмысленно.
 И он живописно расписал, как к нему с утра подошел дурнопахнущий «ассоциал», который попросил сигарету, а потом, сказав, что «не ошибся, подойдя к хорошему человеку», попросил еще парочку. За смехом, разговор незаметно перешел на московскую поездку Юли, очереди к мавзолею Ленина и избыточную охрану в Кремле. «Шаг влево, шаг вправо...» - многозначительно подкрепила она свой рассказ о рослых дядечках-охранниках.
Все это время, пока мы курили – торопиться было некуда, мне еще предстояло встретиться с заведующей нашей кафедрой Коталевой, которой я принес на подпись заявление о, в принципе, законном пятом годе обучения – вокруг нас вертелся высокий, темный, излишне наадреналиненный паренек, явный первокурсник. Он был знаком с Лехой, что, по его мнению, давало ему возможность втереться в нашу компанию.
Он нелепым заговорщицким видом привлек мое внимание,  шепотом спросил имя-отчество Хлебникова, стрельнул у него сигарету и пытался поддержать разговор.
- А ты на чем? – спросил он у меня.
- На литературе, - коротко ответил я.
- А разве есть такое? – удивился он.
Я понял, что он еще ничего не знает о распределениях, и пояснил:
- Да «здешний» я, с филологии.
- Да я понимаю, а с какой?
- С русской и славянской, - расшифровал я уже полным текстом.
- Да? – еще больше удивился он, очевидно не встречая  раньше никого из живых старшекурсников. – А с какого курса, со второго?
- Нет, с четвертого, - улыбнулся я.
- Ого, а я - с первого. – совсем не гордо заявил он.
- Завидую! – искренне сказал я.
- Завидуешь? – изумился он. – Почему?
Я не успел ничего ответить, как он уже вынес эту проблему на всеобщее обозрение.
- Роман Андреевич, смотрите, почему он, четверокурсник, говорит, что мне завидует?
- Чему? – не понял Хлебников.
- Тому, что я первокурсник.
- Завидуете, Сергей? – переспросил Роман Андреевич. – Почему?
- Потому что все можно начать с начала. – начиная злиться, ответил я.
- А ты и так можешь начать все с начала, - сказал Леха. – Перепоступи заново и станешь первокурсником.
- А разве можно так? – спросила Юля.
- Конечно, - ответил я, - Надо только опять все экзамены сдать.
- А по-моему так нельзя, - выразил сомнение Хлебников.
- Как это нельзя? – удивился я. – У меня есть знакомая девушка, так она каждый год перепоступает на ЭКВ.
- Но ведь так просто она не может, - пояснил Роман Андреевич. – она каждый раз должна «эксмат» по собственному желанию оформлять, так ведь?
- Не знаю, наверно она так и делает.
Мы углубились в проблемы поступления в университет, но «новичок» снова предложил новую тему для разговора.
- Роман Андреевич, а скажите, а когда вы на лекции задаете вопрос, вы чего ожидаете?
- Ответа, - улыбнулся Хлебников.
- Ответа, да? – не столько переспросил, сколько просто проговорил про себя тот. – И вы ждете, ну, сколько вы ждете ответа, ну, минуту, да?
- Допустим, - согласился Хлебников, хотя по искоркам в глазах было заметно, что он от души веселиться.
- Ага, а если никто не отвечает, то что? Мы должны знать ответ или вы просто так спрашиваете? А если мы не знаем?
- Поэтому я и спрашиваю у всей аудитории – вдруг кто-нибудь да знает. В любом случае, я всегда потом объясняю, то, что спросил.
- Ага, ага, - закивал головой первокурсник, - спасибо. Ну, я пошел, мне уже надо.
Он развернулся, поднялся по ступенькам и исчез за дверью.
Никто не мог сдержать улыбку.
- А вы еще спрашиваете... – заметил я, - ну как не позавидовать такой наивности?!
Все засмеялись.
Время уже было к двум часам, пора было искать Коталеву. Я поднялся на второй этаж, подошел к ее двери, но она была заперта. Очередные лекции только что закончились, по коридору сновали знакомые преподаватели. Одни здоровались, улыбаясь, другие подходили и спрашивали, как дела.
Я увидел Коталеву и подбежал к ней.
- Любовь Алексеевна, здравствуйте! Очень рад вас видеть!
- Да, я тоже рада вас видеть, - сухо отозвалась она.
- Любовь Алексеевна, я хотел бы попросить вас подписать мое заявление на продление учебы.
- Знаете, Сергей, я не подпишу.
Во мне все оборвалось.
- Почему? – спросил я.
- Не хочу. А зачем? Человек, который не учился до сих пор, не будет учиться и дальше.
- Как это – не учился?! Я последнее время очень активно учусь!
- Сильно в этом сомневаюсь. У вас не написано ни одной курсовой работы, чего вы хотите?
- Да, вот, - нервничая, я начал быстро говорить; мысли обгоняли слова, - вот, я, как раз принес курсовую, показал Хлебникову, он остался доволен.
- Ну, это еще не значит, что вы сможете ее защитить. И ничего подписывать не буду. Пусть вас эксматрикулируют. Хотите закончить университет - пожалуйста, тогда идите в Открытый Университет, платите деньги, я даже с удовольствием проопонирую вашу курсовую, если она действительно готова, в чем я тоже сильно сомневаюсь. До свидания.
И она исчезла за дверью.
Я остался стоять как пришибленный. Очень хотелось закрыть глаза и сползти по стенке. Знакомая на лицо девушка, слышавшая разговор, сочувственно мне улыбнулась.
Я вышел на улицу. Там, в той же позе, что и утром, стоял Ромка. Я подошел, спросил сигарету.
- Ну, как дела? Подписали?
- Коталева отказалась подписывать... – подавленно ответил я.
- Как это отказалась? – удивился он. – Она это как-нибудь обосновала?
- Сказала, что не хочет. Сказала, что человек, который не учился до сих пор, не станет этого делать и дальше.
- У тебя все годы вышли?
- В том-то и дело, что все, – отчаявшимся голосом сказал я. – Но я был уверен, что получу эту чертову подпись.
- Да, вот, что власть с людьми делает. Хочет, чтобы перед ней поунижались. Ты можешь взять «академ» по здоровью?
- Не знаю. А даже если и оформлю, за ее спиной, то не станет ли она чинить мне препятствия? Раз уж тема такая пошла?
- Не знаю. Это ведь ректор, кажется, решает. Да и никто на эти бумажки внимания не обращает – есть заявление и ладно. А что она еще сказала?
- Говорит, идите в Открытый Универ.
- Ну, да, времена такие. Денег все хотят. Ведь деньги из Открытого Университета на счет отделения поступают. У нас тоже, для магистрантов объявление повесили – кто не сдаст в срок все экзамены, может не рассчитывать на продление учебы.
- Может Хлебникову пожаловаться? – стал я хвататься за соломинку. - Может чего посоветует?
- Да Хлебников, в принципе, так..., ничего не решает. Да и вообще ему, кажется, все индифферентно.
- Да это уж точно... Ладно, у нее сейчас лекция, подожду, попробую подойти еще раз поговорить.
- Давай, удачи тебе.
- Спасибо, пригодиться. Тебе тоже.
И я остался один. В окружении кипящих мыслей.
Один вопрос - ЧТО ДЕЛАТЬ?! И никаких вариантов ответа...

Лекция должна была длиться еще час, когда я вдруг увидел Коталеву, выходящую из здания. Быстрой, подпрыгивающей походкой она направилась вдоль по улице, этаким серым привидением сливаясь с мерзкой осенней действительностью. Я дал ей отойти от учебного корпуса, потом нагнал быстрыми шагами.
- Любовь Алексеевна, позвольте отнять у вас еще немного времени.
- Да, Сергей, конечно. Давайте поговорим.
В общих чертах разговор напомнил первую свою половину. Мне было предложено учиться и работать, раз у меня нет денег на О. У. Все, что я не говорил, разбивалось о ее холодную принципиальность. Когда мы, за разговором, подошли к маленькой забегаловке, Коталева, пожелав мне «всего хорошего», скрылась в ее недрах, оставив меня на улице.
Я присел на корточки, как побитая собака и закурил сигарету – Ромка,  бросивший курить, великодушно подарил мне свою, почти полную пачку, которую «вчера купил по-пьяни».
Мыслей, свободных от темы «что же теперь будет» не было. Всякий абсурд, типа «если броситься под машину, то поможет ли?» не катил.
«Что ей сказать?» – пульсировала в голове мысль. – «Сказать, что это убьет мою мать? Подавить на жалость, сказать, у матери порок сердца, а я единственная ее надежда? Или что я болен, не могу работать, что я и так еле живой, а работа меня доконает? Сказать, что это звучит жестоко, когда тебя убивает Любовь? Бред какой-то! Что? Что? Что?!»
Ждать, пока заведующая кафедрой откушает, пришлось довольно долго. В какой-то момент я даже подумал, что просмотрел, как она вышла из кафе.
Но вот она появилась, все так же стремительно и порывисто, как обычно, и пошла обратно в сторону кафедры. Я поднялся с корточек, отбросил сигарету и бросился за ней.
- Любовь Алексеевна, мне ужасно неловко тревожить вас в третий раз...
- Ну, почему же, я с удовольствием с вами поговорю, - но мне очень не понравилась ее самодовольная ухмылка.
Короче, это было третье «нет». Не стану передавать весь разговор – там не было ничего нового. В конце концов я не выдержал:
- Любовь Алексеевна, я прошу вас, дайте мне последний шанс! Я прошу вас, нет, я умоляю вас! - С риторической точки зрения все было точно выверено, но не сработало.
- Ой, ну давайте будем без этих «умоляю», - поморщилась она. Мы уже подошли к дверям корпуса, она быстро поднялась по ступеням и из коридора донеслось ее «до свидания».
Наверное, надо было изойти на мат, но все слова кончились, даже нецензурные. В голове стало пусто и холодно, как в покинутом доме.
«Ну-ну...», - только и смог подумать я.
Идей не оставалось. Но оставались обязанности – я обещал сегодня зайти к родителям матери. Я очень медленно прошел до центра города и сел в автобус.

«...я умираю... Такую правду всегда говорить нелегко и, уж поверьте, не приятно...»

Всю дорогу в голове складывались какие-то осколки жалобных фраз, которые можно было бы сказать в свою защиту. «Может, написать ей что-нибудь в духе «...Любовь Алексеевна, я умираю. Прошу, не сочтите это за глупую шутку...», написать, что у меня мощное поражение печени, что мне осталось недолго, сказать, что врачи оставили всякую надежду и что я учусь только, чтобы сделать перед смертью подарок матери? Описать все это, поживописней, основываясь на собственном опыте. Не откажет же она умирающему?!»
Старички мои затеяли дома уборку. В первую очередь я был отправлен выбивать половики. Кстати, если у Вас голова полна негативных мыслей, постарайтесь ее выбить, выбивая пыль из ковров. На время помогает. Но лишь на время..
.
«...как ни банально это звучит, в больницах я действительно провел гораздо больше времени, чем на семинарах...»

Бабушка опять чувствовала себя очень плохо. Дожить до восьмидесяти лет – это вам не универ закончить. Дедушка в возрасте восьмидесяти двух тоже живостью не отличался. «...и их вы убьете...», подумалось мне. Бабушка предложила поесть, но мне кусок не лез в горло. Дед с заговорщицким видом звенел в коридоре бутылками. Потом, с видом деда мороза, поставил передо мной сумку со стеклотарой и сказал, что это мне на сигареты. Милые вы мои старики!

«...мне было бы очень больно остаться в Ваших глазах ленивым неудачником, только поэтому я и счел нужным написать все нижеследующее...»

- А как у тебя дела в школе? – поинтересовалась бабушка. Она, по какой-то ей одной ведомой причине, всегда называла университет школой.
- Нормально, - безразличным голосом ответил я и даже испугался, насколько привычно-равнодушно я это сказал. Чтобы врать, мне теперь даже и вдохновения не нужно. А вдохновения, кажется,  действительно не было...
Дед тоже решил принять участие в беседе:
- А спрашивают на лекциях? Какие у тебя отметки?
Я в сотый раз объяснил, что в университете «отметок» не ставят.
- Но, а если преподаватель видит, что один ученик отвечает лучше, чем другой, он его как-нибудь выделяет? Стипендию ему там или еще чего?
- Дедуль, никто там никого не выделяет.
- Нет? – удивился он.
- Им все равно, - печально закончил я, почувствовав всю грустную тяжесть этих слов.

«...мне просто необходимо остаться в Вашей памяти лучше, чем Вы, возможно, обо мне думаете...»

Пора было идти. Я и так держался уже из последних сил – сказывалась бессонная ночь и нервный упадок сил.
Автобус бесконечно вез меня домой, останавливаясь у каждого столба. Я смотрел на город, который в последнее время стал с неимоверной скоростью строиться. Новые дома, банки, конторы и прочие заведения, которые придавали «осенней столице» чистенький, пока еще не доведенный до безвкусицы, вид.

 «...и еще я надеюсь, что Вы не сочтете это письмо ложью. Возможно, что оно не лишено некоторой искусственности и напускной литературности, но тот факт, что я продолжительное время был, пусть и бесполезным, но учеником Вашей Школы, накладывает свой видимый отпечаток. Кроме того, моя жизнь и так напоминает мне грустное кино. Которое может скоро закончится ...»

Письмо росло прямо на глазах, при всем том, что складывалось прямо в уме. Я почувствовал прилив творческого вдохновения. Я не жаловался, я – творил! Бумагу мне, бумагу!

«...после Ваших однозначных отказов во мне как будто иссякли силы что-либо предпринимать. Но я не могу позволить себе сломаться, иначе у меня не останется даже шанса...»

Автобус слегка притормозил, объезжая препятствие. «Хорошая машина....была», подумал я, провожая взглядом развороченный кузов новехонького «мерседеса». На дороге было полно полиции, машина скорой помощи стояла поблизости, но пострадавшие, очевидно, отделались легким испугом. Пассажиры в автобусе прилипли к окнам, провожая взглядами место аварии.
Автобус подъехал к остановке. На левом ряду сидений произошло легкое замешательство -  девушка, сидевшая у окна, стала выбираться в проход. Но ее соседка, занимающая место ближе к проходу, и не думала подниматься, чтобы освободить той дорогу. На лицах у обеих было написано выражение взаимной ненависти. Прекрасный пол так привык к вежливости со стороны мужчин, что воспринимает ее как должное: «мол, я – женщина, это звучит гордо и все мужики мне обязаны за мои глаза/фигуру/ноги». Но, когда дело доходит до «однополой» вежливости, дело зачастую принимает опасный оборот – по принципу «почему это я ДОЛЖНА..?!» Вот и тут не прозвучало ни «вы выходите?» с одной стороны, ни попытки уступить дорогу с другой. Выходящая настырно пролезала между впереди стоящим сиденьем и «соперницей», перекосив от злости лицо. Сидящая же упорно не отклонялась ни на дюйм, превратив свое лицо в застывшую брезгливую маску. «Были бы русские – обязательно перематюгнулись бы», подумалось мне. Но холодный северный менталитет взял свое, воздух напряженно позвенел и все обошлось без кровопролития.
С девушками сегодня и впрямь происходило что-то странное. Хмурые, озлобленные лица этих ангелов проносились за окном, навевая мысли о международных женских «красных днях календаря». Слегка подвыпивший, но сохраняющий этакий пожилой лоск мужчина-эстонец, сидящий прямо передо мной, радушно предложил стоящей рядом девушке присесть рядом на освободившееся место, но она грубо, практически шипя (!), ответила, чтобы он к ней не приставал. Обиженный в самых лучших намерениях мужчина, грустно отвернулся в другую сторону.  Милые девушки, что же вы делаете...!
Придя домой, я вдруг почувствовал, насколько я истощен как физически, так и психически. Этот день, пятница, 13-е, меня все-таки сломал. Сперва я собирался написать Коталевой такое письмо, чтобы камни, читая его, рыдали от сочувствия. Но понял, что мне нужен time-out, и лег спать, чтобы убить этот день, пока он не убил меня...

Но выспаться не пришлось. Сперва звонки на домашний телефон (мобильный я предусмотрительно отключил) матери и ее подруг, какие-то просьбы отца и прочие мелочи постоянно вырывали меня из объятий Морфея. «Надремав» таким образом часа два за целый вечер, я – злой и невыспавшийся – угрюмо сидел на кухне и курил.
Позвонил Вася и предложил «проветриться» на улице. Мне было неловко отказывать ему после того, как он выручил меня утром. Кроме того, мне действительно надо было «проветриться». Мы встретились по середине дороги между нашими домами и принялись накручивать бессмысленные круги то ночному району – было уже около полуночи.
Вася был весь под воздействием Довлатова, которого он, наконец-то, взял в библиотеке. Сорил цитатами из «Заповедника» и «Компромисса» и сам же над ними смеялся.
- А вот еще, - не умолкал он. – «Хороший человек – это тот, кто делает гадости без удовольствия»! Это ведь гениально, не находишь?
- Вась, - устало вздохнул я. – мне это уже даже не интересно. Сколько лет назад я тебе советовал все это прочитать?
Но Вася что-то бубнил про «демона отрицания» всего и вся в последние годы и опять принимался говорить, какой «Довлатыч - молодец».
Больше всего ему нравился эпизод из «Заповедника», где гида по пушкинским местам – «гения чистого познания» Митрофанова, человека с начисто атрофированной волей – волочили на холм сами экскурсанты, а он, расположившись на подстилке,  при этом разглагольствовал. Васька просто заходился от смеха и, почему-то, сравнивал Довлатова с Лимоновым.
Мы какое-то время сидели на автобусной остановке, когда к ней подкатил полупустой автобус. Мы забрались в салон и, проехав две остановки, вышли на краю города. В принципе, можно было, «завершая круг над этими местами» (как сказал бы Рихо), отправиться в сторону домов. Но Вася предложил прогуляться по кладбищу, расположенному через дорогу. «Отличная мысль – для двенадцати часов ночи», подумал я, но согласился.
С трудом обнаружив вход, скрытый темнотой, мы проникли на территорию кладбища. По дорожке дошли до левого края и медленно двинулись вдоль заборчика.
- Похоронен тут кто-нибудь из знакомых? – понизив голос, спросил Вася.
- Кто-нибудь да есть, - ответил я. – Сейчас не видно, но мы проходим мимо могилы андрюхиного отца. А еще здесь Тишу сжигали... В крематории. Ну и, помнишь, «Если у вас не бывает бессонницы»?
- Да, помню, конечно, - на Васю тот рассказ произвел мощное впечатление. Он даже называл его самым лучшим из того, что я написал.
Мы, не сговариваясь, собирались пройти вдоль забора до конца тропинки и повернуть на право, чтобы выйти на главную дорожку. Но, уткнулись в тупик. Вместо тропинки справа была... свежевырытая могила.
- Ого, - тихо сказал Вася. – Не нас ли ждали?
- Сюрпризец, - согласился я. – Перефразируя Масяню – хорошее завершение хорошей прогулки.
- Не надо, - попросил Вася. Он очень трепетно относился к подобным ситуациям.
Было не жарко. Точнее, очень даже холодно. Светлая изморозь покрывала все пространство, ярко очерчивая темную пустоту могилы. Очень хотелось шаркнуть ногой, послав свежие комья земли к прямоугольное отверстие, но ощущение полуночи неприятно щекотало нервы, заставляя отказаться от подобных желаний.
- Пойдем-ка отсюда, - предложил я, как стоящий ближе к могиле. Но Васе явно хотелось пофилософствовать.
- Как это символично – придти на кладбище и в тупике наткнуться на такое...
- Memento Mori, - согласился я.
- Давай помолчим, - предложил он.
«Как тут скажешь НЕТ», подумал я. Мы помолчали чуть-чуть. Потом я, тихонько подталкивая Васю в бок, заставил нас выбраться из этого «тупичка». Назад идти пришлось по своим же следам. И, самое главное, хотелось убраться отсюда поскорее.
Выйдя на главную кладбищенскую «магистраль», мы прошли мимо крематория. Сквозь широкие окна был виден зал прощания, освещенный тусклым бледным светом.
- Все-таки я думаю, что Ад есть, - убежденно заявил Вася. – Что-то там обязательно есть. И очень туда не хочется.
- Посмотри, там, кажется, кто-то стоит, - кивнул я в темноту за его спиной – очень уж хотелось отвлечь его от грустных мыслей.
- Где?! – нервно обернулся он. Потом снова обернулся ко мне и опять посмотрел назад. – Где?
- Да не волнуйся, показалось мне. – успокоил я его.
Мы прошли мимо домика служки.
- Не хотелось бы мне здесь жить, - сказал я.
- А, представь, он сейчас выйдет и спросит, что это мы здесь шляемся.
- Неизвестно кто больше испугается, - ответил я. – Помнишь анекдот, о...
- Только не надо здесь анекдотов, - взвился Вася.
Анекдот и правда был забавный, но раз уж Вася так против, то я расскажу его только Вам. Идет священник ночью по кладбищу. Темнотища, ветер воет, деревья скрипят. И не душе у него как-то не спокойно, страшно. Тут из-за кустов выскакивает мужик и с криком «Батюшка, благослови!», бросается священнику в ноги. Священник, трясясь от испуга, нервно осеняет его знамением и восклицает: «Еб твою мать!» Анекдот этот в печатном варианте многое теряет, важна интонация и жестикуляция, но надеюсь, соль шутки Вы оценили.
Мы вышли с территория кладбища. Пятница 13-го сентября закончилась.

«...я  хочу надеяться, что Вы правильно поймете мое письмо... »


Вместо послесловия.

«И это все?!» - скажете Вы. – «А где же страхи-ужасы, где кошмары? Что же это за пятница, 13-е?»
Извините, но я делал ставку на реалистичность и, надеюсь, у меня получилось. Что произошло со мой в этот день – то произошло, выдумывать ничего не пришлось. Если Вам нужны страхи-ужасы, то почитайте лучше Стивена Кинга и спите спокойно.
Теперь, что касается письма, от которого «камни должны были бы рыдать». Проспав почти всю субботу (организм – не мозг, вечно работать не может), я, таки, написал его вечером, без проблем припомнив все пятничные обрывки мыслей.
Письмо получилось очень правдивым. И очень слезоточивым. Я почти ничего не преувеличил, кроме некоторых незначительных фактов (для красного словца и нагнетания шоковой атмосферы) и срока, «отпущенного» мне врачами – умирать я пока не собираюсь. Все остальное – правда. Если бы это письмо восстановило меня в университете (а я думаю, что иначе бы и быть не могло), то это было бы явное доказательство моего скромного литературного «гения». К счастью (думаю, что, все-таки, к счастью...), через неделю Коталева сама решила сменить гнев на милость и, со словами «не в наших принципах не давать молодежи последнего шанса», подписала-таки пресловутый документ, даровав своей царственной росписью мне еще один год учебы.
А письмо... Письмо так и осталось у меня в папке. Если желаете, то можете его прочитать. Заодно решите для себя, оставило бы оно Вас равнодушными.
Вот оно:

(Уважаемые читатели. После долгого размышления я не рискнул публиковать здесь текст письма - как из морально-этических соображений, так и принимая во внимание в достаточной мере известные фамилии некоторых упомянутых в письме преподавателей. При желании, суть и стиль письма вы сможете оценить по приведенным в рассказе отрывкам. Остальное - дофантазировать.)
17.09.2т2/22.19-18.10.2т2/19.34