Маленький маг

Маленький маг

Open your heart
And push the limits
(M. Cretu Enigma VI “The screen behind the mirror”)

Она сказала мне, что будет учить меня магии… Нет, она сказала совсем по-другому, но это значило именно то, что я стану ее учеником… Черт, как все это странно, особенно рассказывать об этом вам! Ведь До я не верил в возможность свершения явившегося  После…

-Мне удивительно, как ты зажигаешь костер – тебе не нужно огниво. Я видел твой подвал, где ты варишь зелья и сушишь какие-то растения, вытаскиваешь кристаллы из прозрачной жидкости. Ты алхимик, да? – однажды спросил я ее, когда мы сидели за столом в диком яблоневом саду около ее дома.
-Нет, дружок, ты не угадал. Я не алхимик. Все то, что ты видел - это моя жизнь, такая, как она мне нравится. Я люблю охотиться, но не люблю убивать. Мне нравится ставить эксперименты и жить самостоятельно, постоянно имея дело с вещами, которые в вашем мире называют чудесами…- ответила она мне и улыбнулась, и начавшее уже падать к горизонту солнце, как раз оказавшееся ровно над ее головой, засветило паутину длинных темно-рыжих волос, сделав их похожими на яркий желто-розовый нимб.
-Значит, ты колдунья!
-Опять нет! – засмеялась Вера. – Если ты так хочешь повесить на все ярлык, называй меня волшебницей. От слова «колдунья» веет чем-то пошловатым.
-Волшебница… Ты умеешь творить чудеса?
-Думаю, нет. Но то, что я покажу тебе, может показаться непосвященному действительным чудом, неким волшебством. Однако нет ничего такого в моем умении, что бы ты не смог повторить.
-Ты научишь меня колдовать?!
-Колдовать – нет, а пользоваться способностями, данными любому, - да, но только если ты захочешь…
-Захочу ли я? Конечно же, я хочу (и ты еще спрашиваешь)!
Так все началось. Обещание показать нечто из ряда вон выходящее заинтриговало меня, а еще призрачно, но сильно захотелось доказать себе, что чудес все-таки не бывает. Ну ведь вы же знаете, как это бывает, когда, не веря во что-то, даже увидав это своими глазами, мы порой упрямо пытаемся найти подвох, обман, проверяем все снова и снова, и неудачи даже немного злят…
-Не спеши! Запомни, дружок, чудес не бывает, и я не могу научить тебя колдовать. За все в мире надо заплатить свою цену… Скоро, поздним вечером, после ужина, я покажу тебе кое-что.
-А почему не сейчас?
-Вечером, в лучах позднего заката, тебе будет проще понять.
-Но почему именно вечером?
-Можно утром, рано утром, но тогда уже завтра.
-Так бы сразу и сказала, что у тебя и без меня дел по горло! – обиженно проворчал я.
-А ты проницателен! – лукаво улыбнулась волшебница. – Лучше поиграй пока с нашей киской… - И она направилась в сторону каменного двухэтажного дома, будто вросшего в мягкую торфяную землю своими заросшими зеленоватым мхом стенами. – Только не отходи далеко от дома – в лесу звери!
-С киской! – проворчал я, гладя между ушей, украшенных шикарными кисточками, ручную русскую рысь, безмятежно спавшую у моих ног. – Ничего себе киска!..
Хищник, проснувшись, взглянул на меня большими заспанными глазами, зеленовато-желтыми, и ромбики его зрачков сузились, а потом лениво поднялся и стал бодаться, громко урча и иногда фыркая. Он всегда так делал, когда его хозяйка советовала мне «поиграть с киской», а потом снова ложился в густую траву и мирно засыпал, подставив добрую усатую морду быстро прыгающим сквозь кроны деревьев солнечным лучикам.

Вечер выдался влажным и чуть прохладным, немного ветреным, что придавало воздуху, шепчущему в лиственных кронах леса, почти невидимым туманом нависшему над землей, особую свежесть, но не холодящую, а создающую комфорт. Где-то на стыке небосклона с размытыми голубой далью очертаниями дальних гор клубились напластовавшиеся друг на друга громады облаков, ставших сине-розовыми в лучах заката; они были особенно красивы именно отсюда, из глубины старого леса, паутиной листвы своей, постоянно трепещущей, скрадывающего давно известное вуалью кажущегося незамеченным. Вера пригласила меня прогуляться «до оврага» - пустынного берега небольшой речушки, плавно переходящего из пологого песчаного спуска в вертикальную стену обрыва, крошащуюся и оползающую, и я, конечно же, согласился, надеясь увидеть обещанное еще за обедом чудо, или, может быть, наоборот ничего не увидеть. Полчаса ходьбы по петляющей горной дорожке, то ныряющей в мирно журчащую низину, то круто взлетающей на небольшой холмик, и мы у цели.
Вера взглянула куда-то вдаль, не то в то место, где с горы, густо поросшей буками и шиповниками, сбегало глубокое ущелье, несущее воды реки, на берегу которой мы стояли, не то на клонящийся к силуэту каменной громады красный солнечный диск, не то на дымок, поднимающийся откуда-то из-за хребта, а потом аккуратно присела, поправив длинный подол старого серого платья, посмотрела мне в глаза, загадочно улыбнувшись, и тихо сказала, показав открытой ладонью на запад:
-Лети.
-Что???
-Взлетай, лети! Ты же хотел чуда!
-Ты… шутишь? Как?
-Просто лети.
-Просто лети? Что значит «просто лети»? Лети! – и я указал рукой туда же, на запад, где над лохматой громадой горы вибрировал красный диск солнца.
-Да нет, я хочу посидеть, – ответила она, но так просто, так естественно, как будто была птицей, для которой полет – обычное дело. – Да ты полетай пока, а я чуть попозже.
Я отвернулся с твердой уверенностью, что она решила пошутить, посмеяться надо мной.
-Что, вот так прямо и лететь?
-Можешь в другую сторону…
Тишина. Только журчание речки, как-то добравшееся до сюда из под обрыва, и шепот встревоженной легким ветерком листвы. Темно-синие облака над окутанными размывающей очертания дымкой границами небосклона и камня, розовая кайма их, загадочными рунами светящаяся назло закату, четко видные линии лучей во влажном воздухе, сливающиеся в идеально ровные слои, плоскости, нависшие над ущельем, ниспадающие от стремящегося скрыться светила. Эти слои были столь похожи на трещины внутри огромного красновато-матового кристалла, что казались такой же реальной опорой, что и твердь под ногами. Я словно был внутри многомерно треснувшего рубина, побледневшего и помутневшего от яркого света ушедшего дня, дышал его плотью, плавая в нем. А эти трещины, эти разломы, нарисованные светом, - нельзя ли пройти по ним, пройти сквозь кристалл внутри его дефектов? Я дышал им, я плавал в нем, а, значит, мог плыть внутри него, хотя бы вдоль трещин, и стоило только оттолкнуться ото дна. Не даром ведь Вера предложила мне лететь; что-то было в ее побуждении лететь именно на запад, то есть навстречу закату – навстречу создателю этих слоев, этой дороги в небо, выполненной из воздуха и сияния. Оттолкнуться ото дна и плыть, лететь, парить – вот что она хотела от меня!
Я подпрыгнул, но через секунду ноги мои ударились о песчаный грунт, подпрыгнул и тут же услышал смех разрешившей называть себя волшебницей, и, обернувшись, увидел ее фигурку, закрывшую лицо руками и расслабленно откинувшуюся на сухой песок склона, трясущуюся от смеха. Она смеялась над тем, как я подпрыгнул, стремясь взлететь, но, как и следовало ожидать, был притянут землей.
-Что ты смеешься? – в голосе моем появилась злость.
-Смотрю, как ты пытаешься…
-А то ты можешь лучше?!
-Конечно, могу.
-Покажи!
-Я сказала, что хочу посидеть.
-Значит, ничего ты не можешь!
-Лети!
Я отвернулся и побежал вниз по склону, все быстрее уходящему вниз, расставив руки в стороны и глядя на уже наполовину скрывшийся в темных облаках солнечный круг, на дорожку ставших уже ядовито-красных лучей, ведущую прямо к нему.
-Так лететь, да?
Бег превратился в прыжки – уклон был слишком большим, и ноги все реже отталкивались от земли, и казалось, что вот-вот последует падение, но следующий прыжок откладывал его. Но вот склон перешел в обрыв, а еще через мгновение подо мной, футах в ста, показалась бурлящая вода, шумящая о известковые валуны, и дыхание захватило – я понял, что убил себя, и мало что выражающий крик вырвался из моей глотки. Воздух кончился – крик замолк, а дно ущелья было по-прежнему ста футами ниже, ничуть не приблизившись. Свежий ветер бил в мое лицо и цеплял, дергал за одежду, играя волосами, гудел в ушах, заглушая шум горной реки, но не в падении, не в бурю, а в полете, свободном наравне с солоноватым бризом, с лучами, вдоль которых я несся, наравне с мечтой. Все выше и выше над каньоном возносился я, и вместе с тем солнце вставало над почти почерневшими снизу облаками, и лес превращался в темно-зеленый ковер, затягиваясь дымкой, и впадина, в которой текла река, становилась микроскопической деталькой рельефа межгорного котлована, наполовину, уже лишь наполовину освещенного красноватым сиянием уходящего дня. И казалось, что за спиной у меня есть крылья, громко хлопающие при каждом уверенном взмахе, и руки, разведенные в стороны, отождествлялись с ними, и хлопки эти, четко ритмические, напоминали музыку, как и гудящий в ушах воздух, как и дыхание, как и мысли мои, торжествующие в стремительной мечтательной неге. И показавшиеся верхушки кусочков всей облачной плоскости были алыми, ярко-алыми, ярко-ярко, а внизу была уже полуночь, полутень, кроваво-бордовая и все более сгущающаяся, и новорожденный Икар наконец понял, что пора возвращаться.
Описав огромный круг, касающийся дна каньона и высоты плывущих облаков, я понесся к месту, где оставил Веру, пристально наблюдая за своей тенью на принявшей алые оттенки песчаной почве скатывающегося к реке склона; она была похожа на силуэт огромной ласточки, широко разведшей крылья свои. Да, у тени не было рук – она обладала только раздвоенным хвостом и остроугольными крылами, в унисон со взмахами которых звучали почти барабанные удары. Сомнений не оставалось: полет этот – магия, волшебство, вознесшее меня над пропастью, внезапно освоенная мной метаморфоза, превратившая тишину в музыку и тень рожденного ходить по земле в тень птицы.
Вот и Вера. Я закружил высоко над ней, и она встала и, расставив руки, побежала вниз по склону, а потом с легкостью взмыла вверх, будто искорка над пылающим костром, и ветер прилепил платье к ее телу, повторяя все его очертания, превратил длинные волосы ее, не закрепленные прической, в волнующийся поток, трепещущий с бешеной частотой. И тень ее также превратилась в тень птицы, с огромной скоростью по кое-где поросшей чахлой травой песчаной земле, и сквозь завораживающий шум хладящего ветра в ушах  я услышал:
-А теперь домой! Полетели!
Мы приземлились прямо у порога ее дома, держась за руки, и вошли внутрь. Вера отказалась что-либо объяснять мне, а когда я спросил, покажет ли она мне еще что-то, ответила, что сначала я должен как следует научиться летать, а потом пожелала спокойной ночи и закрылась в своей комнате.
Все ночь я не спал, все ночь терзал себя сомнением, а правда ли я летал, или это была иллюзия, галлюцинация, а правда ли получится сделать это еще раз, и только-только рассвет рассеял тьму и черная звездная бездна неба стала темно-синей, тихо оделся и незаметно выбрался в сад. Было холодно, но и даже еще не выйдя из дома я дрожал крупной дрожью, словно шел не в сад, а на плаху, и дрожь эта была как противна, так и приятна, усиливаясь по мере приближения момента взлета. Даже не знаю, чего я желал больше, взмыть в небо или убедиться во вчерашней ошибке.
Последние секунды, сейчас я попытаюсь… Время замедлилось, сердце тяжело забилось взасос, еще мгновение, импульс – и я медленно поднимаюсь вертикально вверх, медленно, но неотвратимо, и, обратив внимание на что-то, шевельнувшееся в окне второго этажа, замечаю улыбающееся лицо Веры. Она видела мою попытку, она довольна мной!…

С тех пор мы много раз летали вместе.

Однажды утром, когда на траве лежала роса и вдоль земли, несмотря на яркие лучи взошедшего уже солнца, стелился плотный текучий туман, я спросил у Веры, научит ли она меня еще чему-нибудь, как обещала, а она лишь улыбнулась и сказала мне: «Мне нечему более учить тебя, ты уже достаточно веришь в свои силы, ведь вчера вечером ты в первый раз взлетел без моей помощи… Теперь только ты сам можешь учить себя: живи, импровизируй и твори чудеса…»