Расставание

Покачивается вагон метропоезда. Вместе с ним покачиваются и пассажиры: сидящие на условно-мягких сиденьях с рельефным профилем, держащиеся за поручни, либо просто, несмотря на запрещающую надпись, прислонившиеся к дверям.

Моргают лампы. Заставляют девушку справа оторваться от книги. Она поднимает взгляд и, удостоверившись, что поезд подходит к нужной ей остановке, плавно закрывает книгу и убирает её в сумочку. На обложке читаю – Пауло Коэльо, «Алхимик».

Девушка слева, не обращая внимания ни на покачивания электрички, ни на моргание света, беззвучно шевелит губами, в такт кивает головой, задумавшись, закрывает глаза, что-то записывает в тёмно-вишнёвый ежедневник, старательно прикрывая рукой уже написанное. Всё же удаётся кое-что прочесть. Судя по всему, это стихи.

«Я думала, что можем быть мы рядом,/ Но оказа…», дальше стихотворение прерывается на полуслове её маленькой ладонью с бледно-розовыми и фиолетовыми нервенными пятнами и возобновляется целиковым словом лишь в начале третьей строфы: «Запомни…», после чего стоит двоеточие, и пока что продолжение не придумано.

Мозг начинает активно работать в этом направлении, выдавая свои варианты. «Я думала, что можем быть мы рядом,/ Но оказалось – не судьба…», «…Но оказалось, что не можем…», «…Но оказался ты подлецом…». Последний вариант кажется наименее вероятным; наверняка, в оригинале использован первый, либо второй, с некоторыми вариациями. Однако воображение ухватывается именно за этот. Тогда к «подлецом» может быть рифма «лицом», а к «рядом» - «взглядом», «адом», «гадом». «Гадом»? Почему бы и нет? Оставляем «гадом». Тогда так: «Я думала, что можем быть мы рядом,/ Но оказалось, что ты – подлец,/ Но оказалось, что был ты гадом:/ Ко мне под юбку ты подлез…». Получившийся вариант вызывает невольную улыбку. Естественно, что девушка пишет более возвышенным слогом.

«Запомни…». Что же он, этот подлец, гад и негодяй, должен запомнить? Допустим, так: «Запомни: месть моя страшна и наказанье неизбежно…» или что-то в этом духе. «…месть моя страшна,/ И наказанье неизбежно./ И… тра-ла-ла-ла-ла-ла-ла…». Бесполезное занятие! Вновь обращаю взгляд в её сторону. «Запомни» так и остаётся последним написанным словом. Попутно замечаю помеченную красным дату на странице, где она писала, - 7 января. ЕЁ день рождения. В будущем году 7 января придётся на вторник.

Поблескивает 5-копеечная монета, обращённая решкой вниз, на полу рядом с ногой дремлющего мужчины с выбеленной временем бородой. Вероятно, долго ещё будет так лежать: вряд ли кто-либо прельстится столь незначительной суммой и станет утруждать себя нагибаться за ней, если только маленький ребёнок, справедливо ругаемый своей мамой, что нечего, мол, всякую грязь с пола подбирать, привлечённый сверканием монеты в лучах ламп, порадуется находке.

Девушка напротив в тёмно-бордовом свитере с высоким горлом, выглядывающем из-под чёрного длинного пальто, силится уснуть на плече своего кавалера, длинноволосого, блондинистого молодого человека с тёмными следами бессонницы под глазами. Её взгляд обращён в мою сторону, и я думаю: смотря на меня, смотрит ли она на меня, либо я – просто случайно выбранная точка для концентрации взгляда. Чем-то неуловимым, какими-то незримыми чертами девушка похожа на НЕЁ. Впрочем, скорее всего, это лишь игра воображения: в последнее время все девушки кажутся мне похожими на НЕЁ. Выбираю двух самых похожих, вероятно, мать и дочь, и пытаюсь мысленно скрестить, усреднить их, чтобы получить ЕЁ образ. Да редко что не удостаивается сравнения «как у НЕЁ»: взгляд, улыбка, голос, запах, даже узор на мраморной плите – как у НЕЁ на платье.

О, дай мне забыть ТЕБЯ! Дай мне не помнить ТЕБЯ и не вспоминать! Зачем, скажи, зачем ТЫ вновь приходишь мне на ум? Зачем, уже однажды разбив сердце, продолжаешь измельчать осколки? Какое, право, странное слово «осколки» применительно к сердцу. Будто бы оно стеклянное.

Возвращение домой. Так тягостно! Ботинки оставляют влажные следы на половике в прихожей.

Комнате явно не хватает света настольной лампы, поэтому она ворует его извне: у фонарей, ущербной луны, фар и габаритных огней проезжающих автомобилей, у ненадёжного октябрьского снега. Склонив голову на согнутую в локте руку и вытянув далеко вперёд скрещенные ноги, пытаюсь уснуть прямо за столом. Нога упирается во что-то податливо-плотное. Этим предметом оказывается коробка из-под набора для бритья. Бритва уже давно затупилась, пена для бритья и лосьон уже давно использованы; теперь я храню в ней всё самое ценное, мои воспоминания о ТЕБЕ.

Письмо. ТВОЁ единственное письмо ко мне (ТЫ не любила писать, да и зачем, но тогда в том была крайняя необходимость). Написанное гладким мелким почерком. Капельки влаги уже успели ощетинить некоторые буквы.

Фотографии. Одна из них – та, что прилагалась к письму. ТЫ стоишь, опираясь на перила, на фоне черноморского побережья, щурясь от солнца. Вторая выполнена в несколько старомодном стиле. Смотришь намеренно отстранённо вбок. На нижнем веке в уголке глаза виднеется трогательно-маленькая ресничка. Сними её и сдунь, загадав желание. На третьей, ТЫ, полуприсев на старенькое пианино, улыбаясь, глядишь исподлобья.

Скажи, зачем ты тогда сказала, что нам лучше расстаться? Скажи, зачем?

Я заглядываю ТЕБЕ в глаза, но не нахожу в них ответа. Я вожу указательным пальцем с загрубевшей от гитарных струн подушечкой по пупырчатому языку. Я кричу ТЕБЕ в ухо, до сих пор хранящее как и в наше последнее свидание в своей глубине тёмно-коричневый полумесяц серных выделений: «Почему, почему тогда ТЫ не остановила меня? Почему? Поверь, если бы ТЫ сказала: «Хватит! Перестань!» - я бы перестал, поверь мне, перестал бы. Но ТЫ только хрипела, судорожно отбивалась руками, царапалась».

От отчаяния я начинаю плакать, мелко подрагивая всем телом. Всхлипывая и утирая слёзы, я складываю все вещи обратно в коробку и прячу её под стол. До следующего раза. Когда нахлынут очередные воспоминания.