The doors light my fire ophion

печатается по:
http://www.proza.ru:8004/2002/02/12-49
http://www.proza.ru:8004/author.html?ophion





The DOORS "Light My Fire"
(литературно-художественная версия)

Зелёная кожа земли трепещет на ветру, как море рук в порыве экстаза. Солнце стучит лучами по стальной глади пруда, разрезаемой на клочья стаей лебедей. Аллея шелестит жёлтой пеленой листьев. Каменные арки, колонны разбрызгивают, как стекло, искры ящериц и кузнечиков. Собаки, подобно ангелам, летают по лужайкам в эфире росы, вылавливая из неё щебетанье невидимых птиц.
Я и моя подрывная подруга гуляем по парку. Её запах смешивается с витающим после грозы в воздухе алкоголем. Каблуком я отбиваю ритм моей любимой нескончаемой песни. Девушка старается идти в шаг со мной. Её золотистые волосы отливают прозрачной тишиной. Так и тянет броситься в них, как в бездну, и утонуть, навсегда.
Мы поцелуемся, и всё будет как надо. Мы поцелуемся и подорвём своим кайфом весь мир. Мы обнажимся и трение наших лобызаний, тропических фрикций сожжёт эту ночь.
Я притягиваю её к себе за талию. Мне кажется, что прямо сейчас я могу слиться с ней в единого кентавра. Вокруг нас люди - призраки людей - мне хочется подбежать к ним, ущипнуть, укусить или просто развеять их прах - дым - по ветру, чтобы они растворились от зависти к нашему счастью. Мы хотим дематериализоваться. Мы хотим вспыхнуть фиолетовым пламенем в царстве теней. Я столько раз обнимал подругу, что мне кажется наши атомы перемешаны и неразделимы.
Мы поцелуемся, и всё будет хорошо, прекрасно. Мы поцелуемся и смоем мир потоком обжигающей лени и беспамятства. Мы сольёмся в зверском экстазе и освободившиеся бури наши тайфуном сотрут весь страх.
Я нежно кладу руку на струнный изгиб бедра моей подруги. И оборачиваю её спиной к себе. Руки дрожат от нетерпения. Кое-как вылавливаю в прядях тонких волос стальную "собачку", раздавливаю её, словно насекомое, меж двух пальцев и рассекаю молнию, идущую от затылка до самого перехвата духа, пополам. Я томно запускаю обе взвизгивающие руки в эту желанную плоть и медленно нащупываю в трухе и вате свой любименький тесак.
Я оставляю куколку освежиться под осколками тени осины. Выпрямляюсь; глаза, верно, струятся по сторонам раскалёнными потоками. В руках нож, под ногами мусор, вокруг всё разбегается в разные стороны. Большей частью это люди. Вот старая дева пронеслась мимо, обдав меня с головы до голени визгом тухлого адреналина. Я не вижу лица, но её изжога тела обёрнута в те радужные круги, что отчеканивают твист, когда соринка попадает в мой глаз. Я долго тру переносицу и замечаю, как весь мир превращается в старика. Он угловато приближается и уныло погребает меня под лавиной грязи, сходящей из-под его длинных кривых зеленовато-бурых ногтей. Я задыхаюсь, и понимаю, что он хочет только одного - утопить меня. Выхода, как всегда, нет. Но я неожиданно мигаю, и он исчезает. Вокруг никого. И мне ничего не остаётся как только нырнуть в изумрудную вибрацию земли, полянкой щекочущей мне глаза. Я пробираюсь через кусты её пышных чихов. В трёх местах ровное травянистое сопение прерывают жёлтые всхлипы, вытянутые на коричневых нитках слёз. Я втираюсь в её доверие - в грязь - поливаю кровью её шипы. Мы затаились.
Женщина. Медленно покачивая раздражением взгляда, она подходит ко мне. Аллея пуста и заброшена, женщина обнадёжено-безрассудна. Она верит, что здесь её ждёт судьба, приключения, Дьявол, но ещё не подозревает этого. Вот она приближается и… и… ну же… и визавирует мои кусты. Мне остаётся только подчиниться инстинкту чести и броситься на неё. Два истеричных шага ничего не меняют: мы вместе, наедине, в интимной обстановке. Женщина извивается, пытается высвободить ногу из моих объятий, но не кричит. Она встаёт, падает, я прыгаю, следом, ей на живот. Она обезоружена, и мне кажется, что теперь я полностью в её власти. Заметив её взгляд, я поднимаю тесак, хватаю оборку платья. Швы трещат, их заполняет плоть. Она полыхает. Платье готово порваться… - Хватит! Я больше не хочу быть только духом. Призраком, слишком душистым и обнажённым. Могу я стать плотью наконец?! Такой сладостной, лоснящейся плотью!… мне просто необходимо обрасти хоть чьей-нибудь грязью. -Ты станешь мною!- Её тело идеально подходит для переселения моей души. Я поднимаю нож, заношу над её головой и… отрубаю с корнем мизинец на своей левой руке. Ешь, - впихиваю я его в эти судорожно сжатые нарисованные губы. Мой палец - твой палец, ты - это я. Съешь меня, и мы будем вместе, я буду в тебе и никто не различит мой дух и твою плоть. Женщина изгибается и извергает из себя кровавый поток тленного. Её тошнит, она не может принять меня. Бежать, бежать, бежать.
Ничего страшного, это случайность. Я ещё найду свою избранницу. Вокруг сколько угодно женщин, которые запросто впустят в себя всего меня разом. Это же совсем не сложно. Мы ещё попируем. Всё будет как я захочу.
Бежать, бежать, бежать. Через остекленевшую копоть, через расползающееся марево пыли. Бежать, бежать, бежать. Через крики, мечты, видения. Бежать.
Стон цикад переполняет опустошённость моей боли. Зёв раны роняет капли заката. А впереди растёт красный амбар. Вывеска "Бар". Кровь насквозь пропитала левую штанину, и теперь она так неуютно пристаёт к ноге. Всё время представляется, будто кто-то ползёт по ней: тысячи маленьких безнравственных существ. Я стряхиваю их и вхожу в покосившуюся, полузаросшую мхом и землёй, арку. По комнате мечется зеленоватый, прыщавый свет. Кажется, что здесь собрались все хомусы с окрестности, видимой невооружённым глазом. В дальнем углу, вперемешку с шипением, кто-то неумолимо и нескончаемо захлёбывается. Мельтешащие ноты булькают, подбадривают его, но никак не могут оборвать насилие. Я останавливаюсь в дверях, какая-то пьяная тварь хочет проползти мимо меня наружу. Я поднимаю тесак и с воплем -Пошёл прочь!- обрушиваю лезвие в трёх сантиметрах от его горла. Все оборачиваются в мою сторону. Вот я, наконец, и в центре внимания. Неужели! Всех интересую только я - я один. Все они передо мной и никто не смеет даже встать. Больше мне ничего не нужно, минуты через три я молча и просто уйду. Шипение. Справа ко мне подползает и выгибает свою горбатую спину мелкозубое шипение. -Что это за психоватый уродец?!- -Какой-то плешивый (паршивый?) карлик- -Вы только посмотрите: нож больше него самого- Я резко озираюсь, замечаю стайку матовых мужичков, склонившихся над липко-пустым столом, и улыбаюсь. Я начинаю дико хохотать, у меня подкашиваются ноги. Я падаю на пол, тело сворачивается в клубок и корчится в судорогах смеха. -Карлик? Карл? А может я гном, или местный тролль? Тогда ведь я могу сделать с вами всё что угодно, не правда ли?! Я гном и могу превратить всех вас в таких же ничтожеств, как я сам. Много хуже меня. Я могу сотворить с вами всё что угодно- Они глумливо молчат. Я медленно опускаю руку в карман и выхватываю оттуда, как револьвер, некий контейнер, формой и размером с мой отрезанный палец. Манекены неподвижны. Горстки тумана, принятые мной за людей, даже бояться колыхаться. Из перламутрового бутона я выкручиваю спираль помады. Она такая густая и настоящая! Передо мной вполоборота стоит старая обвислая официантка. Щёки, грудь, живот, веки - всё в ней стремится к земле. Плоть, наверное, хочет просто умереть со стыда. Как же я мечтаю сорвать эту уродливую маску, стянуть, скомкать тонкие плёнки лиц человечества, отдёрнуть, как занавес, все плевы, отпечатанные штампом при рождении, и уничтожить раз и навсегда гадливость во всём мире, а на пустоте, затаившейся под маской, нарисовать прекраснейшие картины. Я уже протягиваю руку к женщине, ладонь зудит от нетерпения перед наступающим торжеством, но официантка отшатывается и всем видом показывает мне, что не желает быть исключительностью. Можно принять это за страх перед совершенством… Но я-то знаю, что передо мной только туман, совсем пустой дымок. Я - творец, я всемогущ, и сейчас на ваших глазах я сотворю человека практически из ничего. В два шага я прижимаюсь к официантке, но тут же отгораживаюсь от неё факелом помады. Сначала была тьма, но вот по мановению волшебства, будто из неоткуда, появляются зияющий огонь глаз, лакированный клюв носа, сетка морщин, губы, волосы, шея, клокочущее паром адамово яблоко… Красный человек, словно вулканическая магма, выходит из небытия. Он раскинулся пред нашим взором всеми своими маленькими недостатками и огромными уродствами, подобный матери-земле. Синклиналь, антиклиналь, грабен…
Не останавливаться. Не время любоваться своими чудесами. Теперь я Бог и настала пора мне сотворить жизнь. Я подхожу к стене и начинаю чертить на ней всё, что мне известно: круг лунных мечтаний, круг солнечных страхов, круг бесконечности мыслей, круг пропасти фантаз… Я не успеваю охватить самого главного. Жаль, ведь теперь они этого никогда не узнают, они так и не оживут… Тьма охватывает меня сзади своими потными щупальцами и выбрасывает в промозглое одиночество. Только лампочка, изъеденная оспинами комаров и мушек, освещает, меркнущие где-то глубоко подо мною, мысли и тяжёлые удары по почкам.
Гроздья заката свисают с веток узких туч, словно мясные вырезки на рынке. С них капает гранатовый сок, он просачивается сквозь разбухшие облака в невидимое, вечно ускользающее, море. Вокруг всё тает и расплывается, будто труха раздавленного дождевика. Последние лучи стекают по моим ресницам. А из пены, плещущихся на горизонте огненных волн, подобно Афродите, выплывает обнажённая Луна, подмигивая мне багряным полумесяцем огромного незрячего века.
Я снова обнимаю свою маленькую подружку. Такую жалкую и счастливую. Безучастно-нежную и ароматно-прекрасную. Я не могу оторвать от неё взгляд, мне хочется запомнить каждую пору, каждый оттенок, расцветающий на ней цветами света, тьмы и сумерек. Её глаза такие зрелые, как тёпло-чёрные вишни. Губ почти нет, но их легко выдумать и выгрызть любую припухлость из тонкого марева заиндевевших щёк. Мне хочется плакать. В горло закатывается неотёсанный остроугольный камешек. Дыхание перехватывает и ему всё реже удаётся вырваться хлопком наружу. Губы дрожат, я слепну. Слёзы капают на лохмотья ваты и смывают мой искусный макияж. Я прижимаюсь к её лицу и наши рыдания сливаются в одно. Как же мы с ней похожи!
Я заключу её в жаркие объятия и мы потечем единым ручьём. Я проникну в неё, и мы будем вместе неразлучно. Включим музыку, встанем, рука к руке, щека к щеке, мы будем танцевать вечно, никто не заменит нам друг друга.
Я обожаю её. Эта девушка - самое прекрасное, что осталось в моей жизни. И самое дорогое. Моё влечение к ней переходит все границы, ведь кукла - единственное, что завещала мне любимая мать. Это всё её наследство. Моя нежная родительница просила, а я, стеная, клятвенно обещал, связать с этой женщиной всю свою жизнь. И это последнее, что есть у меня. Но она тает, растекается по моим ладоням, увлекаемая хлёсткими каплями ветра. Жена, мать моих детей - мечтаний - покидает меня, отдаваясь всему свету, смешиваясь с воздухом, превращаясь в него. Без неё меня тоже нет. Разъединены - знак того, что нас никогда не существовало: мы были только прелыми листьями, пронзёнными шипами каменной решётки.
Я порву верёвки и встану с холодной кожи металла. Я порву оковы на руках и ногах, переоденусь и стану обыкновенным человеком. Я порву окутывающие меня путы и создам свой мир, выбросив пустое небо на помойку. Я встану и побегу от видения этого ненавистно-прозрачного неба, а потом разобью вдребезги всю вселенную. Я найду то место, где прятались от меня облака и перережу их все по одному. Я никогда не буду таращить остекленевшие глазницы на это чистое, пустое, убогое, безжалостное небо; я буду видеть!
Пустырь. Пыль. Мусор. На серой площадке для игр, змеящейся струйками песка и шипением разносимых порывами ветра бумажных и целлофановых клочьев, лежит, упавшая на спинку, инвалидная коляска. К ней привязан растрёпанный старик. Пальцы сведены судорогой, глаза закатились, из уголка рта свисает тягучая капля. Он что-то непрестанно бормочет про себя. Оторванное ухо плюшевого медведя безуспешно бьётся о стальную сетку, огораживающую пустырь. Сумерки. Начинает темнеть, но кажется, что это лишь непроглядная стена за колючей проволокой растёт и затемняет собой весь свет. Тишина. Только где-то далеко, или совсем близко, словно порывы ветра, завывают, забившись в тёмные углы своих камер, бессонные больные.