Ленинградское время Катится автобус

Катится автобус
118

…По вечернему городу. В автобусе пахнет соляркой и осенью. По грязному стеклу стекает вода и голос в динамике хрипит – «Следующая остановка улица Шелгунова». Но зачем только хрипит, напрягается, людям плевать на его реплики, все и так знают куда едут. В этом маленьком, сдавленном соляркой мирке все знают, что будет дальше. И я. Но я смотрю в окно. И за окном ползут тощие облезлые берёзы и низкие хрущёвки. И колёса подминают перерытый гравий улицы Шелгунова и тянется вдаль высоковольтная линия на огромных чёрных треуголках. Вороны парят над проводами и поглощает их серое вечернее небо.
- Что это? – спросила кондуктор.
- Деньги, - сказал я, высыпая в её сухую ладонь горсть мелочи.
- Это не деньги, - сказала она с отвращением, - это ****оворотня какая-то.
Я молчал. Она недовольно смотрела на пятикопеечные монеты из-под толстых очков и свернула губы в трубочку. У неё был морщинистый маленький подбородок и ярконакрашенные губы.  Я отвернулся, когда она отдала мне билет. Это мой счастливый билет. Он откроет мне двери в новый мир. Но пока я буду довольствоваться этим. Кончилась остановка с решётчатым ларьком с дешёвым пивом и карамельками чупа-чупс. Поползла дальше разбитая улица Седова под колёсами. Клацнула моей дешёвой памятью старая детская площадка со сломанными качелями и руинами деревянной горки. Два пропитых человека на скамейке разливали из маленькой бутылочки жидкость в одноразовые стаканы. Ещё один ларёк–остановка и маленькие знакомые бутылочки технической жирорастворимой «Снежинки».  Замыкает движение глоток спирта и бульвар Красных Зорь. Опускается вниз острый кадык алкаша напротив.
- Катька – сука! – услышал я хриплый голос рядом. Долговязый, с огромными карнизами надбровий, мужик смотрел на меня. – Все Катьки суки, - сказал он, - понимаешь?
- Да, - сказал я.
- Ты молодец, - сказал он, - ты понимаешь. А я вот не понимаю! – вдруг воскликнул он. – Как можно быть такой сукой? – Он хлопнул кулаком по коленке. Ноготь его большого пальца был обглодан, маленький и розовый на тёмной заводской коже. – Зарубить её, суку, - он ещё раз хлопнул по коленке. Скулы на его лице встали под кожей, как мосты. – Как она могла? Знает же, что зарублю её!
- Да, - сказал я. Он немного успокоился.
- Где мне в КВД вылазить?
- Это вам сейчас выходить, на Ивановской, - ответил я, - а там до Железнодорожной на восьмёрке доедете.
- А, знаешь? – ухмыльнулся он и подмигнул мне. Я отвернулся, когда он вывалился из автобуса. Я не только это знаю, я знаю, как устроен мир, что сейчас автобус свернёт на короткую сталинскую улицу Полярников.
Минует высокое осыпающееся общежитие, где из окон вечно торчат пьяные головы и смятые голые тела. Со стороны двора у этого старого сталинского дома отвалилась одна стена, обнажила нищие комнаты, засаленные обои и плакаты на стенах. Приезжали телевизионщики, снимали это чудо ленинградской природы. Но не такое уж и чудо, это происходит довольно часто, не держит болото каменных стен… Этого не видно из автобуса, но я и так знаю.
Заскрипела рваная резиновая гармошка Икаруса. Автобус медленно, как старая гусеница, свернул на Бабушкина. Выползла «Ломоносовская» со струпьями одноликих ларьков. Бесконечная вереница людей из метро. Штурм во внутрь. Люди заходят и люди выходят – вечный конвейер. И бабка из касты собирательниц бутылок, жадно высматривает жертву, стоя у пивного ларька. Он пьёт светлую, как моча, «тройку» и ни о чём не думает. Думать он будет позже, когда вернётся домой и жена закатит ему истерику, куда он дел зарплату. А он скажет, что завод встал, да! Он скажет, что работы нет, что задержка, задержка. А у неё тоже задержка… и она будет плакать. Но он не думал об этом, он будет думать позже. Он пил пиво.
Заскрипел перекрёсток. Кто-то испуганно воскликнул. Медленно, под тарахтение  моторов покатился Володарский мост. На чёрную воду падал дождь. И где-то там, в серой дождливой пелене у речного вокзала стоял одинокий теплоход. Скоро и он покинет причал и всю зиму будет пусто и только рабочие будут возиться на гранитной набережной, чиня портики и резиновые упоры. Но сейчас в теплоходе были люди, иностранцы, русские, москвичи. Они приехали в северную столицу на экскурсию, а здесь дождь…
На набережной, напротив театра Буфф была огорожена рабочая площадка. Ремонтный вагон и грузовик-кран. На площадке стоял высокий прожектор, который бессмысленно светил на воду. Яркий свет вырывал кусок Невы. Здесь Нева пахнет заводами и огуречной свежестью. Мазутная мелкая корешка рассекает по весне воду, но сейчас она пуста…
Потекла улица Народная. Кинотеатр «Невский», который состарился и бросил дурное занятие показывать людям кино, стал дешёвым кабаком и рынком. Много лет я не вылезал отсюда. Особенно когда открыли видеозал. Я смотрел фильм «Инопланетяне», и когда у героини вылезал из живота большой чёрный кот, я отворачивался. А теперь смотрю… смотрю в окно.
Завопила бабка в конце салона, послышался визжащий голос кондуктора. Заскрипела гармошка, зашумел Дальневосточный проспект. Я протёр запотевшее окно ладонью. Оно было холодным и мокрым. Я убрал руку обратно в карман. Сквозь влажное стекло на пустыре показалась нелепая новая церковь. Раньше это были ангары. Но их выкрасили, приклеили небольшой купол и повесили у входа крест. Склад душ человеческих. Технология проста, как жизнь современного города.
На другой стороне проспекта, за мемориалом жертв блокады тянуться длинные стерильные здания пивоваренного завода «Бочкарёв». К высокому административному зданию прикреплено изображение огромной бутылки пива. На этикетке написано «правильное пиво». Правильное пиво для правильного мира. Я всем вру, что пью «Бочкарёв», потому что живу рядом с заводом. Но на самом деле до завода от моего дома целых семь остановок. Я считал. А пиво это пью, потому что оно дешёвое.
- Дешёвым людям дешёвое пиво, - сказал мужик в чёрной  кожаной куртке. От его резкого небритого лица несло перегаром. Он обернулся, проводил взглядом огромную бутылку и повернулся ко мне.
- Никогда не пей «Бочкарев», - он держал в руках полупустую бутылку «Балтики 6», жадно присасывался к горлышку и делал большие глотки.
Я усмехнулся.
- Знаешь, что мы туда подливаем?
- А вы думаете в «Балтику» ничего не подливают? - кивнул я в сторону его бутылки.
- Я этого не лицезрел, - вдруг сказал он, а на «Бочкарёве» я сам работаю… - Он откашлялся, в его груди затарахтело, как в моторе, - точнее работал…
Мой попутчик пивовар вышел из автобуса, когда тот свернул на Искровский. Я прильнул к окну. Но шёл дождь, хотя и вялый, жидкий. Проституток на дороге не было, к тому же они собираются ночью. Побрели однообразные серые девятиэтажки. Вселенная блоков и дождя, длинная, искрящаяся серостью панель. Почему проститутки выбрали этот проспект, я не знаю. Хотя, конечно, это не Старо-невский.
Автобус набирает ход, переваливается под колёсами унылый проспект. И снова остановка. За ларьком, в луже, на тротуаре лежит парень. Сверху, на нём сидит его пьяный друг и бьёт его по лицу. Лицо парня в крови, его друг устал и он еле машет руками. Он что-то хрипит, но за стеклом автобуса не слышно. Люди проходят мимо. Они спешат домой, к тёплым экранам. У них есть свой целлулоидовый герой, в потрёпанной белой майке, со строгим обаятельным лицо и непременной фразой - «я вернусь». А друзья разберутся сами. Люди проходят. Парень лежит в крови и ему не подняться. Кровь смывается дождём и она становится розовой и блёклой, как акварель.
За улицей Дыбенко вырастает красный корабль Правобережного рынка. И грузовики вокруг, хлебные ларьки, люди и трамваи дребезжат подковами по улице Дыбенко. Уплывает рабочий день, рынок закрывается. У въезда во двор рынка стоит омоновский грузовик. Шофёр сутуло сидит за рулём и читает газету.
Ещё одно пересечение, ларёк. На остановке стоят две нетрезвые женщины. Они пьяны и заигрывают с молодым человеком. Он пьёт пиво и смотрит в сторону. На одной мутно-жёлтого цвета куртка и чёрные колготки, другая, словно сошла с фильма «Побег из Нью-Йорка». Она одета  в ярко-красный дешёвый комбинезон из латекса. Пудра, как старая штукатурка присыпает дряблую кожу её лица. Она не молода, вытягивает припухшие губы, пытаясь флиртовать. Разное бывает… Я не хочу знать, что за её спиной. Я отвернулся и посмотрел вперёд. Наконец кондуктор выгнала неучтивого безбилетника. Автобус снова поехал.
Почти у самого перекрёстка с улицей Коллонтай я заметил её. Она одиноко стояла у дороги, под дождём. В чёрной стёганой куртке, в короткой юбке, на высоких каблуках. Её волосы намокли, и чуть потёк макияж. Она попыталась изящно вытянуть руку и подняла высоко подбородок. Я проводил её взглядом, автобус свернул на Коллонтай. Всё. Сейчас мне выходить. Где вокруг мутной, мелкой речушки Оккервиль выросли современные шестнадцатиэтажные дома, тысячи квартир и миллионы человеческих ног. Тонированный Ледовый дворец, стеклянное чудо. Где сборная России по хоккею несколько лет назад завоевала почётное одиннадцатое место. Метро проспект Большевиков. Ларьки, маршрутки и лужи. Невский район.
Я еду к Кире пить водку. Если бы я жил в Красногвардейском районе я бы, наверное, пил Кальвадос, или в Петроградском  приторное молдавское вино «Земфира». Но я живу в Невском районе, я еду пить водку.

28.11.02.