слабости старушек

Маленькая старушка тянет руку и, не дождавшись одобрительного кивка председателя,  привстает, рассеянно улыбаясь. Ручки сложены на животе, обхватывают ридикюль.

- Мне хочется сделать несколько замечаний, молодой человек. Дело, на мой взгляд, в том, что вы не понимаете сути проблемы. Вы рассуждаете о литературе, а у вас такая каша из понятий. Кортасар, Кузмин и Камю завязаны у вас в тугой узел ложного восприятия. Для вас мировая литература - фантастический срез с размазанными по нему классиками...

Поднимается молодая девушка, быстрым движением вынимает жевачку изо рта и звонким голосом перебивает:

- Да что вы тут несете, извините, конечно. Что вы тут с таким умным видом развозникались - я вот не понимаю совершенно. Не открою страшного секрета, но ведь все же знают кто вы. Сказать? Вы старая лесбиянка, педофилка и онанистка. И то, что вы тут разводите демагогию - мне вообще кажется наглостью..

Старушка добродушно заулыбалась и, повернувшись к девушке, начала говорить снова:

- Мне казалось, мы собрались здесь для того чтобы говорить о литературе, именно литература должна была бы, как мне кажется, стать тем соединяющим элементом, вместо этого дискурс сбился и я право не понимаю какое отношение, какой интерес ваши слова могут пробудить у собравшихся...

Поднялся моложавый мужчина.

- А мне вот интересно. Почему это мы должны вас слушать, когда вот что выясняется. Лично для меня информация от девушки оказалась новой.

Девушка радостно кивнула.

- Именно. Мой отец рассказывал: был он тогда десятилетним мальчиком с карими глазами в оперении пушистых ресниц, носил чистые рубашки и был похож на маленького аристократа. Что-то непередаваемое в движениях, в осанке, в манере поправлять волосы и упрямым движением сбрасывать чужую руку освобождаясь от панибратских похлопываний по плечу. Жили в те годы все небогато, к тому же достаточно тесно - в одной квартире до пяти семей. Родителям моего отца повезло больше: они поселились в небольшой мансарде с единственной соседкой, студенткой и англоманкой, Софьей П. Он запомнил ее всю, в мельчайших подробностях, но отчетливее всего - ее аромат. Пахла она совсем не так как его мать, не было ни примеси кухни, ни работы в ее удивительном запахе. Ему нравилась ее улыбка - медленно растягивающаяся, безупречно любезная и совершенно чужая. да. Однажды его оставили дома одного - родители ушли в театр, какая-то проходная постановка в средней руки театре, но тогда все иначе на это смотрели, так вот. он остался совершенно один, по крайней мере ему так казалось. Включил громко радио - родители никогда бы не позволили одному хозяйничать - качество ужасное, треск, шум. Он подтащил стул к комоду, встал на колени и принялся крутить колесико настройки. Сосредоточился, замер, как вдруг чувствует, что в комнате не один. Ему аж страшно стало: и повернуться боится, и искать уже больше ничего не хочется. Вдруг что-то теплое его шеи коснулось, снова. Как будто кто-то указкой от верхнего позвонка до губ провел. Он тогда еще ничего подобного не испытывал. Потом чья-то рука по позвоночнику вверх медленно поднялась и опять по шее, к подбородку, за подбородок его твердо взяла и мягко развернула назад. Он смотрит - Софья стоит. В губах - мундштук. Ему ни слова не произнести, боится шевельнуться, чтобы она его подбородок не выпустила. А она присела рядом со стулом, смотрит снизу на него, мундштук вынула изо рта, свободной рукой притянула к себе и поцеловала. У него чуть сознание не помутилось: говорит, такого вкуса потом ни на чьих губах не находил. Горечь то ли от табака, то ли от шоколада, аромат чернослива и слегка пряный, может винный привкус...

Все это время старушка продолжала задумчиво улыбаться, как вдруг вздрогнула и чуть громче заговорила:

- Я считаю себя не вправе комментировать ваши слова, но если позволите, я бы сказала пару слов по поводу доклада господина Огеева. Мне показалось, что его юношеская горячность...

В середине зала вскочила еще одна женщина и взмахнув руками затараторила:

- Но послушайте, ведь таких историй масса! Вы, Мариночка, правы, я сама нечто похожее слышала от (Ивановой) Судевой-Глейкиной. Но это же нельзя так оставлять. Это что же получается - она преспокойненько тут что-то плетет нам с умным видом, но ведь тошно слушать! Одно время она у меня снимала дачу. Да какое там, одну комнатку - денег никогда она особенно не имела. Вот и сейчас пришла посмотрите в чем - старые вещи все, а с претензией. Старая женщина, ну куда она!

Старушка смущенно переступила с ноги на ноги, незаметно поправила край блузки и попыталась заговорить снова. Моложавый мужчина поднялся снова и жестом приказал старушке молчать:

- Софья Яковлевна, вы не встревайте, дайте сказать Анне Андреевне. Анна Андреевна, мы вас внимательно слушаем.

Анна Андреевна, полнолицая женщина, уверенно кивнула и начала:

- Мой дом достался мне в наследство от моего супруга, Карла Ивановича (Сенина) Сеенина, человека обстоятельного, с котлетами бакенбардов на пухлых щеках и с поразительно ясным взглядом. Воспитание и природное честолюбие приучили его содержать дела в порядке, поэтому его смерть не разбавила чистое вдовье горе мутной досадой на нерасторопность и недальновидность покойника. Лишние деньги, впрочем, никогда, ни до смерти Карла Ивановича, ни после в нашем доме не водились, поэтому я нашла разумным в своем положении на лето и раннюю осень сдавать свой домик приезжим из города. В третье лето после приезда первых съемщиков, в июле месяце золовка моя поинтересовалась, не занято ли место. И узнав о том, что следующие постояльцы должны въехать не раньше Ильина дня, посоветовала сдать комнату одной девице, вполне, по ее словам, приличной. Зная, что сестра покойного моего супруга имеет правильные взгляды на людей и может отличить человека приличного от пустышки и вертопраха, я приняла предложение долго не раздумывая; сказала, что готова на две недели уступить комнату ее знакомой, как впоследствии оказалось, неблизкой. Должна признаться, первое впечатление Сонечка оставила приятное. Достаточно скромна, в одежде не вызывающа, манеры имела хорошие, к тому же выпускница петербургского университета. Первые дни я нарадоваться не могла на мою постоялицу: вставала она хоть и не рано, но, в общем, придерживалась своего расписания, которое я находила терпимым. Очень легкий завтрак, потом велосипедные прогулки вокруг озера, занятия с книгами, обед и чтение вечером. Была, впрочем, одна странность. Дело в том, что в доме моем была и ванная комната. В привычку Сонечки вошло ежевечернее принятие ванн, что казалось мне подчас излишним: наступил самый разгар лета, вода в озере нашем всегда славилась чистотою, потому-то я и удивлялась, но списывала такие причуды на ее городские привязанности. Летом работы выдается порядком, средств для того, чтобы нанять кого-нибудь в помощь у меня не было, поэтому все дела, как во дворе, так и в саду, приходилось взваливать на себя одну. Я готовилась принять в скором времени большое семейство, и часто занимала ванную комнату, небольшими порциями стирая то занавески, то скатерти. Однажды я решилась наконец перестирать старые вещи Карл Ивановича, сваленные в сундук сразу после его кончины. Пришло мне это в голову с утра, еще до полудня, в то время когда Сонечка обычно еще только завтракала или же гуляла вокруг озера. Я понесла белье в ванную, но подходя услышала легкие постанывания, если так можно назвать те стыдные звуки. Осторожно приоткрыв дверь я замерла, чуть не выронив белье из рук. Сонечка лежала в ванне, раздвинув ноги, запрокинув голову, и именно из ее приоткрытого рта доносились те стоны, что я заслышала еще подходя. Руки ее, тонкие, дивные руки, очень мало загоревшие несмотря на то что сезон подходил уже к концу, блуждали по девичьему, в сущности, телу, спускались ниже, проскальзывали между раскинутых ног и медленно поднимались к груди.

Дама беззвучно заплакала, но нашла в себе силы закончить рассказ.

- В тот же вечер я как можно решительнее высказала Софье Яковлевне свою просьбу покинуть мой дом и вернула большую часть уплаченных вперед денег.

Сидящий рядом с Анной Андреевной пожилой мужчина, всплеснул руками, поднялся и забормотал:

- Ну это же что получается, Анночка Андреевна, не мучайте себя, правильно поступили рассказав нам такую мерзопакость. Но что было - то было, не стоит вам теперь так истязать себя, голубушка вы моя!

Старушка с ридикюлем выглядела грустнее, чем ранее, но на губах ее по-прежнему была улыбка. Она начала было поднимать руку, чтобы обратить на себя внимание, но моложавый мужчина резко вскочил и резким жестом оборвал старушку:

- Софья Яковлевна, хватит! Сыты по горло. Мне тоже есть, что рассказать собравшимся.

Старушка сочувственно посмотрела на него и чуть заметно покачала головой.

- Я пришел сюда со своей супругой, госпожой (Сидоровой) Левиновой. Сразу прошу перед ней прощения за то, что в своем рассказе упомяну события, которые отношу к ошибкам молодости и о которых теперь вспоминаю с нескрываемым сожалением. Вы позволите, Зинаида Николаевна?

Сидящая рядом с мужчиной дама кивнула и произнесла:

- Да, Дмитрий, говори. События прошлых лет сгорают до тла в огне нашей настоящей страсти. Уже над нами есть любовь.

Дмитрий с жаром поцеловал руку супруги и, кашлянув, начал.

- Годы моей юности пролетели стремительно, оставив ворох воспоминаний, беспорядочно сметенных в самые отдаленные уголки памяти. Как старые фотографии, перелистываю я время от времени страницы тех дней: иной снимок выгорел настолько, что ни лиц, ни даты написанной карандашом - не узнать; все, что получаю я от его разглядывания - обрывок южного дерева, упирающегося в самое солнце, поразившего меня еще когда я был ребенком. Иные же потеряв яркость фона сохраняют очень верными выражения лиц, доподлинно запечатлев взгляды, что не единожды украдкой бросались в то время. Как сейчас помню я мою Лизоньку Нагибину. Как молоды мы были! Как пылки! Какие обещания вырывались порою у нас, когда сходя с ума то ли от близости, то ли от смелости что позволила эту близость, мы прикасались губами к самым запретным частям тел друг друга. До сих пор помню, как путаясь в словах, перемежая французский с русским я строил планы на наших детей, покрывая поцелуями ее еще совсем мало развитое тело. Странно думать что было мне тогда целых девятнадцать лет, а Лизоньке моей семнадцать. Кто знает, не отступила бы с приближением суровых петербургских морозов моя решимость, но суждено было нам расстаться уже тем летом. В дом Нагибиных приехала Соня - тоже юная, как-то не по-петербургски жаркая, с непонятной мне таинственностью, совсем не такая как моя Лиза. Та ведь в ту пору была совсем ребенком, таким же искренним и пылким, как и я. В том, что Лизонька и Соня быстро сдружились, ничего удивительного не было, удивительна была та перемена, что не замедлила сказаться в наших отношениях. Все чаще и чаще на мои восторженные речи Лиза ничего не отвечала, а только пожимала плечами, изредка роняя ,,посмотрим". Все чаще я с ужасом не находил ответной страсти в своих поцелуях, да и сами поцелуи стали разбавлять наши разговоры куда реже, чем ранее. Я утешал себя тем, что Лиза расстроена скорым окончанием лета и неминуемым расставанием. Но вскоре я смог убедиться в том, что все было не так радужно, как то рисовалось мне. Нам с Лизой нравились вечерние прогулки по парку, после которых я провожал ее до дома, а затем садился на велосипед и ехал к себе. Одним вечером, дней через десять после приезда Сони, мы как обычно прогуливались с Лизонькой по нашим излюбленным тропам. В тот вечер она была как никогда холодна со мной. Я был готов заплакать от отчаяния прямо у нее на глазах, но нашел в себе силы сдержаться. Доведя ее до калитки, я получил краткий поцелуй и вот уже смотрел на то, как удаляются ее обнаженные голени, которые совсем не так давно я имел счастье целовать. Я сел на велосипед и медленно поехал домой. Мне было нестерпимо больно, но я убеждал себя в своей же вине и в том, что стоит мне доказать Лизе серьезность своих намерений, как наша идиллия возобновится. Внезапно я решил, что должен немедленно повернуть назад, найти Лизу и с нею рука в руке отправиться объясняться к ее родителям. Я поехал обратно и вскоре уже был у знакомой калитки. Прислонив велосипед к забору, я вошел в сад Нагибиных. Был теплый вечер, трава мягким ковром расстилалась под моими ногами делая мои движения бесшумными. Я крался к веранде, зная то, как любит там вечерами сидеть Лиза. К моему удивлению на веранде никого не было, свет в комнатах Лизы и Сони был погашен. В гостиной же царило веселье, играли на рояле, много курили, но, зная, что Лиза избегает подобных вечеров, я даже не стал заходить в дом. В растерянности я принялся бродить по саду. В одном из отдаленных углов ее находилась старая увитая диким виноградом беседка. Подходя к ней я подумал о том что возможно Лиза находится в ней, о том как обрадуется она, увидев, что я пришел к ней. Я подкрался к беседке и заглянул внутрь. В первый момент я обомлел: откинувшись к стенке и запрокинув голову, на скамейке полулежала Лиза. Соня же склонялась над ней, покрывая поцелуями шею и грудь моей ненаглядной! Голова моя закружилась. Не разбирая дороги и не сдерживая слез, я выбежал из сада.

Мужчина глухо закашлялся, по-видимому, скрывая слезы. Марина, так уверено говорившая в начале, выглядела теперь совершенно растерянной. Анна Андреевна вытянулась со своего места вперед и беззвучно шептала что-то, сжимая руку своего соседа, благообразного старичка. Старушка с ридикюлем по-прежнему стояла, улыбаясь и чуть склонив набок голову. Ее лицо выражало умиротворение и удовлетворение. С окончанием последней речи, она, помедлив, села на свое место. Сидящий в первом ряду мальчик поднялся и бойко сказал:

- Если больше вопросов к господину Огееву нет, то мы можем поблагодарить докладчика и закончить заседание. Всем спасибо!