Поэт Сизов

Сизов был поэт. Он рифмовал слова и считал, что лишь он понимает мир по настоящему. Между сочинительством он пил, курил и иногда ел. Еды всегда было мало. И всегда она оказывалась несвежей. Сизов не отчаивался, его другу бомжу Захарычу было куда сложнее. Он предлагал ему жить у себя. Но Захарыч отвечал: – Лучше на помойке жить, чем у тебя дома.
- Я поэт, - говорил Сизов гордо.
- А по-моему ты дерьмо!
- Хармсу подражаешь?
- Кому?
Сизов злился и не любил людей, которые не знали Хармса и ходили по нужде прямо в его комнате. Захарыч не жил у Сизова. Он жил на помойке, чему был вполне рад. Иногда он приходил к Сизову (всё-таки тот был его друг) и говорил: - Сизов, дай мне три шестьдесят восемь! – Если Сизов находил (даже такое иногда случалось), Захарыч расплывался в улыбке, бил Сизова по спине и жарко благодарил. Правда, перед уходом серьёзно говорил: - А всё-таки ты дерьмо!
- Почему ты не хочешь жить в моей комнате? - обижался Сизов. Ему было жалко друга.
- У тебя дурно пахнет.
- А на помойке хорошо пахнет? - возражал Сизов.
- На помойке благородные запахи! – гордо говорил Захарыч, - к тому же там капканов для крыс повсюду не натыкано. Прошлый раз, когда я спал у тебя. Мне защемило ухо. Теперь я стал глуховат и не смогу петь в академическом хоре.
- А ты раньше пел в хоре? – удивился Сизов.
- Нет, но теперь точно не буду, - Захарыч потёр большое поджарое ухо, похожее на ракушку улитки.
- А как вы на помойке с крысами боритесь?
- Никак, мы с ними мирно сосуществуем…. Когда кушать нечего, их употребляем.
- Гадость какая….
- Лучше чем Краковская колбаса тысяча девятьсот сорок девятого года…
- Колбаса колбасит!
Крысы крысятничают!
Кирпич в небе парит,
Стукачу по башке норовит! – продекламировал Сизов.
- Это ты на что намекаешь, морда рифмоплётская? – сказал Захарыч, прищурившись
- Ни на что, - сказал Сизов, - а кто меня участковому за сорок рублей продал?
- Это я ради тебя же, - сказал Захарыч. – Что бы ты хоть пятнадцать суток нормально поел.
- Как ты смеешь, люмпен несовместимый культуре?! – воскликнул Сизов, - Я поэт! Мне свобода всего дороже, Ну ж, ухмыляйтесь жопы-рожи! Я за свободу – свободу бы продал. А хлеб и гондоны отдайте народу!
Захарыч злобно ухмыльнулся.
- Всё дело в том, - вошёл в раж Сизов, - что я знаю, что нужно народу. Они там, - он вскинул глаза, - не знают. Но что им до слов свободного художника! Им бы главное сделать его несвободным! Негодяи.
Продали Россию загранке!
Я за то, что бы взяли власть панки!

Захарыч развернулся, собираясь уйти. Он очень не любил, когда Сизов «одухотворялся» и начинал декламировать. Эта была главная причина, почему он не хотел жить у Сизова.
- Куда же ты? – воскликнул Сизов, заметив движение друга. - Так ты не останешься?
- Нет.
- Я уберу мышеловки, там где ты будешь спать. – Сизову очень не нравилось, что его друг спит под открытым небом. Он всегда считал, что для человека превыше всего крыша над головой, конечно, что бы не казённая…
- У тебя дыра в стене, - сказал Захарыч.
- Ну и что?
- Туда бродячие собаки лезут.
- Ну приходит Бим - чёрное ухо иногда и что?
- Что-что! Этот Бим твой, нас в прошлый раз чуть не съел. А я не привык быть чьим то обедом. Я сам люблю обедать.
- Ну покусал немного….
- А я не люблю, когда меня во сне за пятки кусают!
- Злой ты, - грустно сказал Сизов, - не любишь животных. А они ведь лучше чем люди. Они не продают друзей участковым……
- Заладил! – воскликнул Захарыч. Сизов грустно ковырялся в куче мусора. – Ладно, - смягчённый Захарыч присел на край сломанного гинекологического кресла. Сизов повеселел:
- Друг – это,
Если бы ты вдруг,
Лишился ног,
Свои отдать смог!

Захарыч фыркнул. Оставаться он, всё равно, не был намерен.
- Ничего ты в поэзии не понимаешь! – сказал Сизов. – Поэзия это путь к познанию!
- Чего? – вяло спросил Захарыч.
- Мира! – Сизов обрадовался интересу друга, поставил ногу на троллейбусный аккумулятор и громко прочитал:
- Мир мирился с миром.
Но мир не помирился.
Взял и удавился.
- Ну всё, мне пора, - сказал Захарыч.
- Как же так? - взмолился Сизов, ты же обещал!
- Ничего я тебе не обещал!
- Значит ты так?
- Так!
- А я тебя так!
Сизов ударил Захарыча по голове хоккейной клюшкой, которая, как говорил сам Сизов, являлась клюшкой Харламова, когда тот играл за СКА.
- А всё-таки, - медленно произнёс Захарыч, очнувшись, - Харламов никогда за СКА не играл. Импульсивность друга раздражала его. Он лежал между разломанным бобинным магнитофоном и большим рваным альбомом (в связи с этим непродаваемым) «Справочник атеиста». Захарыч смутно раздумывал, как уйти от друга и не обидеть того.
Сизов посмотрел на клюшку и забросил её в дальний угол комнаты. Со спортом у него всегда были проблемы. В детстве он написал в бассейн, в чём честно признался тренеру и был с позором изгнан. А несколько лет назад он случайно обесточил кафе-бар, где по большому телевизору транслировали матч «Зенит – Спартак» и обиженные люди побили его. Тогда он написал стихотворение:
В кабаке сидит дурак,
Смотрит матч «Зенит-Спартак».
Или:
В кабаке сидит дурнит
Смотрит матч «Спартак – Зенит».

- Мне пора, - сказал Захарыч и хлопнул Сизова по плечу.
- В жизни всё случается не так, - грустно сказал Сизов.
- Се ля ви, - сказал Захарыч, - у тебя всю жизнь так.
- Что?
- Всё.
- Жизнь игра
В крестики нолики
Люди сначала нолики,
А потом крестики.
- Это точно, - вдруг согласился Захарыч. Сизов встрепенулся, редко Захарыч реагировал на его творения.
- А у меня есть юла! – сказал Сизов, - настоящая советская юла!
- Зачем она тебе? – спросил Захарыч.
- Лицезреть вращение природы.
- Твоя природа рахитична, как ты сам!
- Ну и что? Зато бесконечна и постоянна. Видел? Она всегда крутится с одной скоростью!
- Где ты её взял?
- Мотов дал.
- Кто это? – спросил Захарыч.
- Как? – удивился Сизов неведенью друга, - художник концептуалист, он ещё на унитазах рисует.
- А… это тот, у которого голова, как горшок?
- Да! Я про него поэму ещё сочинил…
Мотов любил детей,
А они его нет.
Тогда Мотов стал
Убивать людей.
Или:
У Мотова было три стакана.
В одном лежал таракан,
Во второй он яд подливал друзьям,
Из третьего пил сам.

- Что мне этот твой Мотов?
- Ничего, просто хороший человек, он умеет говорить по-японски «кукиш».
- Нет в японском такого слова.
- Есть, - сказал Сизов, - спроси у Мотова.
Захарыч, решительно поднялся и сказал:
- Всё, всё, всё, теперь я точно ухожу.
- Подожди, - взмолился Сизов, - я тебе ещё что-нибудь покажу.
- Нет.
- Я тебе стихотворение прочитаю….
- Не-ет! – взвыл Захарыч, - только не это. – Он быстро побежал к двери. Но Сизов ловко нагнал его и ударил железным трамвайным костылём по голове.
- «Я так и знал», - быстро подумал Захарыч перед тем, как умереть.
Сизов ухватил бездыханного, ещё тёплого друга за ноги, оттащил в комнату, прислонил труп к гинекологическому креслу и грустно вздохнул:
- Эх Захарыч…. Ну ничего, теперь я тебе все свои произведения покажу!
Он вдохновенно закинул чёлку назад, поднял подбородок и начал:
 
Настоящий друг
Смог бы прожить и без ног…

12.02.