Битлз, которых не было

О «Битлз» написано так много, что я даже не хочу заключать это имя в кавычки. В самом деле – так много, что в их облике не осталось белых пятен, а их история похожа на цветную мозаику. Их законсервировали за стеной из старых фотокамер. И всё же снова и снова тянет начать их портреты с чистого листа – кажется, на этот-то раз получится лучше… Наверное, каждого подспудно терзает один неспокойный вопрос, и теперь настала моя очередь. Что главнее: то, чем они были, или то, чем они были для меня? Если первое, ну и пускай! Тогда я пишу о

БИТЛЗ, КОТОРЫХ НЕ БЫЛО

Они всегда работали в тесном взаимодействии с публикой. Разумеется, играли больше для себя, потому что не могли не играть, но, не будь того неистового ликования, с которым их встречали неизменно и повсюду, они, может быть, не продержались бы и года. «Куда мы идём, ребята?» – давным-давно спрашивал Джон молодых друзей. «На самый верх» – «А где это?» – «Там, где выше уже ничего нет». Всё, либо ничего. Это счастливая судьба, что битлы не сгинули в одночасье. Зациклив весь огромный мир на собственном творчестве, они могли казаться недостижимо далёкими для всего суетного, мирского, но на самом деле от простой публики зависело очень многое и даже, пожалуй, почти всё. Да и сами они были творческим взбрыком самой обыкновенной будничной жизни, работая придворными шутами-менестрелями для молодёжи начала шестидесятых. Им было позволено насмехаться над политиками, курить травку и совершать турне по родине Будды; меняться, но никогда не отставать. Но прежде всего они должны были петь. Лучше всех. Битлз терпеть не могли конкурентов. Пленники собственного тщеславия, они никогда не отвлекались.
Но порой, как истинные люди искусства, действовали очень решительно и очень сумбурно. Отвергнув компромисс, господа музыканты заставили целое поколение жить лишь ожиданием от концерта к концерту, и за короткие три года смертельно утомили весь мир, а больше всех себя, и наконец стали рассадником всеобщей болезненной нервозности. Пожалуй, потоптанные пластинки и разукрашенные портреты действительно стоило расценить как явный сигнал пресыщения рынка, но тогдашний главный битл, человек весьма импульсивный, наверняка руководствовался своими собственными соображениями. В 66 году, с приходом осени, Джон Леннон прекратил концерты Битлз раз и навсегда.

Они всегда работали вместе, даже если им того вовсе не хотелось. Даже в экстремальных порывах к индивидуализму, когда их начинало уже друг от друга тошнить, было что-то единое. Они могли в разное время выглядеть как «Битлз вместе» или «Битлз по отдельности», но, конечно же, это были всё те же Битлз в разных амплуа. Инициатива того же Леннона могла быть только выражением общей инициативы всей четвёрки, а иначе была бы погашена – или нашла бы другое выражение (в самом деле, вряд ли существовал тогда человек, способный погасить инициативу Джона).
Чудесное единство было и в их музыке – и пока они создавали её, она создавала их. Всё-всё остальное, включая фотографии, киносъёмки и личную жизнь, оказывалось лишь проекцией музыки на повседневность, подобно списку треков на задней стороне пластинки, обычно безликому и безмолвному. Но как каждая их песня имела лицо и душу, так и сами музыканты обретали свои незабываемые лица – лица, которые даже не приходилось запоминать. И их жизнь была простой, красивой и волшебной, и не разобрать, было ли так на самом деле или только казалось со стороны? Да и как могли музыканты быть иными, чем их видели, если только этими чужими восторженными глазами они жили? В их жизни не было будней, не было бесцельных или бессмысленно прожитых дней. Они были самым будничным стремлением к прекрасному.
Впрочем, это не слишком сильно их ограничивало.

Как ослепительная комета, они вместе мчались по звёздному небосклону, проторивая новый Млечный Путь. То, что не было никого кроме них – правда. И что, разумеется, были сотни других, стремившихся к чему-то своему разными путями, в своих маленьких мирках – тоже правда. Но была только одна комета, яркой линией разбивавшая небо пополам и перечерчивавшая его заново, стремившаяся во всех направлениях сразу. Неповторимая. Битлз.

Кто же были они на самом деле?
Четыре разных человека, четыре разные судьбы, и одна кличка на всех. Божественный ярлык.
Оставаясь вместе, они никогда не сливались в нечто монолитное, питая себя сумасшедшей энергией внутренней борьбы до тех пор, пока могли эту борьбу поддерживать и пока она могла дать силу. Пожалуй, им почти удалось не потерять себя за целых 10 лет в своём собственном королевстве, но как нам различить их – вот вопрос. Нет, не видела различия девочка с большим портретом: «Я обожаю их всех, но Пол – мой любимчик!». Не чувствовал разницы критик, указывавший, что «во всей песне, скорее всего, именно третья строка принадлежит Джорджу, она одна». Не в этом дело. Кажется даже, что острее чувствовали это жизненно важное различие те, кто говорил: «Джон всегда пишет слова, а Пол всегда пишет музыку, и в этом суть», и через вопиющую абсурдность своего предположения вдруг они в самом деле могли подобраться к разгадке очень близко? Что-то нелогичное обязано быть в этой чуждости, скрытой, но исполненной яростной силы, которой обязан своим рождением и распадом самый плодотворный творческий союз своего столетия.
Кто же они были на самом деле, эти четверо?
Конечно, людьми. Конечно, разными и в чём-то совершенно обыкновенными, чрезвычайно ранимыми и немного гениальными, а ещё везучими и внимательными к запросам своего времени. Ведь, как говорил Джон, перво-наперво в далёком ливерпульском детстве он услышал музыку кантри, и, стало быть, была же в нём гениальная самобытность, если это не помешало ему, добравшемуся до самого верха, начать всё заново с «Ticket to Ride». С тех пор он рвался к новому всю оставшуюся жизнь и, кажется, поначалу даже пытался уничтожить саму битломанию, а потом просто забыть её, но судьба посмеялась над ним в который раз, увековечив в смерти, но какой! – от пули сумасшедшего. Да и не мог он одолеть этот остров безумия (он понял со временем), потому что битломания, как и Битлз, как и все 60е, была больше него. И почему теперь так часто на запрос «битломания» можно получить как раз его грустный портрет? Приятная мелочь в копилку человеческих иллюзий и личный рекорд битломании.
Мистер Мартин сказал бы: «Время. Они пришли в своё время и ушли в своё время, сделав всё то, что должны были. Это всегда главное. И время было верным». Время подцепило их на крючок. Просто людей, вдруг ставших королями. Джону пришлось учить правила игры… либо выйти вон.
И Джорж Мартин прав, мы не будем разделять их и время. Их королевство было миром ярких коротких юбчонок, длинных волос и свободной любви. Битлз были символом красоты и свободы движения. Мир без страха, без мыслей. Без сожалений. Как жёлтый целлофановый цветок в воздушном шаре.
Дети цветов не умерли (не могли умереть!), а просто исчезли однажды на закате дня где-то в конце шестидесятых. Их растворил, растопил в себе большой и реальный мир настоящих, крепких на ощупь людей. Цветы исчезли, и Битлз исчезли вместе с ними – быть может, за миг до того, как сами поняли это.
Битлз ушли навсегда и не могли уже собраться вместе. Ведь от уставшей, истеричной, мёртвой уже битломании их король спасался бегством.
Король внезапно осознал, что лицо его покрывает слой помады и воска, что место музыки в зале занимает тишина. И собственные подданные вот-вот сожрут его живьём. Министры, и церемониймейстер, и верные стрелки, и жаркие наложницы – все смотрят на него, на восковую куклу. Его пробудило ото сна дыхание огненного дракона, молодого, с яростными раскосыми глазами. Рассекая мир надвое, чёрная грива, как молния, отрезала его от сотен злобных взглядов, от жадно протянутых рук и фальшивых стонов фанфар.
Король поднялся. Все закричали и забегали, разжигая огни. Пол Маккартни носился повсюду, поспешно сшибая колонны. А король вдруг исчез, запустив пальцы под гриву своему дракону. Он больше не был королём. И время больше не было верным.

Но верно то, что порой люди остаются навсегда в тайниках сердца, убегая от времени. Всё в дымке, всё искажено с расстояния нашей огромной любви – с расстояния безвременья. Битлы навсегда. Пусть и время вспоминает их с тем же безмерным благоговением, которое пришло годы спустя на смену крепкой дружбе, влюблённости и оглушительному восторгу, которым мы их встречали, живых. Но мы никому не отдадим Битлз. Мы все подарили им крошечный уголочек сердца и от того бываем так счастливы, вспоминая их. Когда в моей душе звучит Битлз, там нет грусти, и если я вам незаметно подмигну, мы поймём друг друга. А если и будет грустно, подмигни мне всё же! Ты ничего не потерял, ведь это не только твои воспоминания, это твоя жизнь тоже. Живые Битлз вечно будут играть нам с крыш лондонских домов. Битлз в нас. И трудно понять, где кончаются они и где начинаемся мы, в этой любви не разобраться. Мистер Мартин хитро улыбается, потому что он скрыл от нас секрет. Но в душе мы всё равно его знаем. Да, мы подозреваем, что когда Джон, Пол, Джордж и Ринго касались гитар, флейт и барабанов, когда пальцы опускались на клавиши, пальцы ловко дотрагивались до дужки очков или гитарного грифа, а включённые микрофоны тихо шептались – мир исчезал. И наши Битлз были богами. Они становились богами, чтобы наполнить мир музыкой и переделать его заново, вселяя ритм и восторг в наши сердца. И тогда Пол садился за чёрный рояль, а Джон брал бубен и маракасы. Магистр Хрипа и магистр Музыки Летящего Мгновения, они творили. Творили чудеса. Вселенная сжималась от восторга, и в небе вырастали звёздные цветы, кружились в хороводе нездешние планеты. А мы замирали и слушали. Мы освобождались, раскрывали наши души и попадали в совсем новые миры. Мы пели вместе с ними – мы пели для них. И песни наши были разными, и их мир был каждый раз иной, но несколько минут мы жили только музыкой. И что ни говори, эти прекрасные минуты были вне времени. Время вернётся, когда боги ему позволят.
В общем, нам было немножко скучно видеть в них всего лишь людей… Всего лишь люди так бы не смогли, да и мы – мы тоже не смогли бы доверить им столько… Да что там говорить, может быть, это естественно. Всё с лёгкостью вставало на свои места.
Мы сочиняли мифы. Наш мир был легендой. И раз легенда о Великолепной Четвёрке столь правдива и хороша, мы отлично сделали наше дело.
Сказка так хороша, что я почти начинаю верить небылицам. Я верю в усталость, я верю в неудачи, верю в их злобные пикировки. Почти поверил, что не всё было так здорово у чудесной четвёрки – убедили те, кто всегда хотел копать глубже. Что, может, и не было этой блистательной великолепной четвёрки. Я почти верю в будни и в собственное недоверие.
Вот наш миф; правдивый, бессовестный. Всего лишь миф. Сказка для взрослых, сказка-ловушка, сказка-заплатка. То, что казалось всего-то шуткой, стало страхом, бегством от правды. Устало копайтесь на кухне и в грязном белье.
Но я-то не хочу верить в кухню, не побоюсь идти не с вами. Ведь где-то ещё должно остаться окошко в другой мир? В том мире больше правды, а Джон всегда пишет стихи и Пол всегда пишет музыку, если только им не станет от этого скучно. Впрочем, конечно, им станет. И они покажут нам миллион способов творить чудеса. И в этом правда.
Они блистательны и совершенны. Быть может, они и пытались стать нам ближе, оставаясь такими же, как мы, но забросили попытки. Это бесполезно. Это не нужно. Их неудержимо тянет сильный и свежий восходящий поток. Битлз взлетают выше и выше.
Слава, золотые горы, бессмертие – всё это скучно. Всё это в прошлом. Забудьте всё, что вы знали о битлах раньше, и ждите великих сюрпризов. Они скинули пиджаки, оставшись в жилетках и белых сорочках. Они неожиданно внимательно и хитро рассматривают нас из своего рабочего кабинета, отвернувшись на время друг от друга, опустив руки в карманы. Они стоят в разных углах фотографии на белом фоне. И вот они уже сгрудились прямо перед объективами, касаясь щеками, они смеются, смотрят мне прямо в глаза. Это радость узнавания! Ребята, айда! Да ведь это они, те, для кого мы пишем! Йахуу, эй там!.. И бородатый мистер Джон выглядывает из-за уха Маккартни, потому что ему не хватило места. Он тоже улыбается, как большой сытый кот. Эгей, мистер Джон!..
А через секунду – перетасовка…
Они меняются местами. Ветер бьёт им в лицо. Харрисон озлобленно косится с самого края фото – теперь он занял место довольного Джона. Сам Леннон улыбается нам прямо в лицо, и в этой улыбке есть что-то по-лошадиному доброе. Маккартни вторит ему какой-то заячьей ухмылкой. Ринго примостился между ними, да просто лёг на них, он доволен, как никогда в жизни. Он счастлив.
Закрыть глаза.
Перетасовка.
И вот: улыбка лошадиная и пьяная. Улыбка от уха до уха. И ухмылка идиота. Плюс горький смешок от Харрисона с краю.
Джон и Пол просто-напросто держат Ринго, чтобы то не свалился вместе со своей улыбкой от уха до уха.
Маккартни в бледно-розовом пиджаке, а у Ринго жёлтый воротник. И Леннон в чём-то чёрном. Они как цветы или как связка фломастеров. Ветер бьёт им в глаза. Ветер, ветер развевает их волосы. Смеются нам в лицо – они пьяны, величайшие из музыкантов всех времён. Они по-прежнему велики, но пьяны, и гитара валится из рук. Ещё лишь секунду оцепенело лицезреть нам эту свалку, прежде чем ветер разнесёт их в разные стороны, как осенние листья.
Улыбки гаснут, фотоснимки летят в воздушном водовороте, как вырванные страницы… У меня в руках остаётся лишь один, тот, где четверо стоят, картинно не касаясь друг друга, и руки в карманах. Их рабочий кабинет – это белый фон, белая тишина – зародыш звука. Они как четвёрка честных работяг в своих белых сорочках и жилетках от Пьера Кардена. Их волосы уложены, у них холёные взгляды и рабочие руки музыкантов – а у мистера Джона есть даже круглые очки! Один, два, три, четыре – фотогеничнейшие Битлз в полном комплекте на своей самой музыкальной фотографии. Рассматривают нас с плохо скрываемым любопытством, как дети. Им интересно, даже не сидится на месте. Хочется показать себя со всех сторон.
Я знаю, почему они так стараются: ведь лучший отдых – перемена действия. Они не просто создают себя заново с каждым днём, их работа – быстрый бит нашей жизни. Они работают быстро, а работы невпроворот, им ведь и правда, как говорят англичане, нужно сделать «целый мир»! Работают начерно, но ведь наши восторги им и шлифовщик, и аккомпаниатор.
Да, Битлз только что оттуда, из своей мифической, безгранично таинственной студии, где каждая пылинка знает всё о полутонах и эоловых каденциях. А фотосессия коротка. Без лишней спешки, но с полным достоинством – заскочили всего на минуту. Может быть, для них это момент истины! Гораздо интереснее, чем писать музыку. Сейчас они с отменным вкусом рисуют заглавие; а в заглавие ставят себя. Они заслужили это, но разве они просили у кого-то одобрения?! Здесь всё создано их руками: и сухие страницы гитарных аккордов, и томики глупых стихов, и живая музыка песен, и эта фотография, и даже белый фон. Первейший образец рекламного искусства. Без отрыва от жизни. Без лжи, без умалчивания. Только правда и музыка.
Чего порой стоит музыка без взгляда музыканта? Если во взгляде битла я увижу насмешку, высокомерие, усталость, грусть и отрешённость, я прощу ему. А его злость только сильнее меня возбуждает, и хоть сейчас я готов сразиться с ним за что угодно. Ведь в минуту, когда музыкант играет, он живёт только для меня. Это его крест. Когда он молчит, он волен уйти в себя. Джон Леннон смотрит на мир через пластиковые лепёшки. По дороге из лимузинов ко входу в концертный зал Битлз как на параде. Они высокомерны и опьянены успехом, и позволяют себе подъезжать поодиночке в белых костюмах. Они жмутся к жёнам, их ослепительные взоры бессильны даже перед частоколом микрофонов. Все они одинакового роста в своём величии.
Единственное, чего никогда нельзя простить музыканту, – это равнодушия.
Не думаю, что Битлз вообще когда-нибудь были. Либо были они очень давно. Уж точно до того, как я родился. Я не застал даже обломков этого великого корабля, занесённых морским песком. Я видел по телевизору магистра Пола Маккартни,  он махал мне рукой из чёрного автомобиля. Я думаю, что это было даже до того, как родился он.
Есть какая-то маленькая деталь, и она делает Битлз более легендарными, чем все остальные. Они – первые и единственные «легенды рока», их странные песни будут петь папы своим маленьким детям, собравшись у тёплых ночных костров, перевирая гитарные аккорды. Чем дальше, тем «страньше и страньше». От Битлз веет старинной блюзовой красотой, ещё чистой и незамутнённой, они – дети рок-н-ролла Маленьких Ричардов, Битлз пришли из времён, когда мир был юн. За ними тянется звёздный шлейф – шлейф имён и стилей, которым нет конца. Но ещё огромнее человеческое растревоженное сердце.
Мы плачем и смеёмся по воле того единственного художника, который коснулся струн нашей души. Шум в голове, и пустота, и подавленность овладевают нами – на короткий миг мы сами художники, и всякий осознаёт себя тем, кто он есть на самом деле, – усталым путником, прислонившимся к двери в ночном вагоне. Мы чувствуем грусть и пустоту. Путь долог, далёкая звенящая граница жизни проступает в тёмном, вперевалочку покачивающемся окне, и пустота огромна. И вдруг мы рады людям, рады мыслям, рады именам. Мы внемлем новой музыке, потому что музыка Битлз никогда не остановится.
Впрочем, я не имею в виду ничего нового; нет, блюз шестидесятых ушёл слишком давно. Не было никакой «эпохи Битлз», нет и не было в жизни абстрактных понятий – а была только музыка, только. Музыку нельзя датировать: мы имеем дело с совсем иной историей. Но такая история существует. Мир не состарился, а Пол Маккартни не рождался дважды, просто что-то меняется, верно? Никто не умер, никто не вышел покурить. Но то, о чём пишу, – было, прошло. До того, как родилось что-то новое. Новое не может не родиться. В нём нет угрозы, сменившихся не ждёт небытие. Разве могут раствориться в белом фоне эти замечательные люди в своих чудных жилетках? Когда рождается новое, старое становится ближе.