Прыжок блохи

         1.
         - ...Думаешь, раньше я об этом не думал, да? Думаешь, вот так, с
дурика, вот так, враз, взял, да и решил, да? Вы же там все мозговитые,
голубая кровь и венец творения, последний писк эволюции, одни ж вы умете
думать, все высчитываете загодя, за год и на пять лет вперед, это ж все
вы, а больше ж ни у кого, значит, мозгов не бывает, они все- остальные-
кость черная...
         Сазон и взаправду раскипятился всерьез. Шуток не понимает, не
дано ему, видать, матерью-природой сего ценного качества- понимать шутки,
или хотя бы делать вид, будто понимаешь, все жить легче, шутки- они вещь
сложная, как-никак абстракция, мистерия, материя тонкая, это тебе не мослы
глодать в укромном местечке, это- о-го-го!, а Сазону- ему шуток не понять,
оттого и всегдашняя готовность за пустячную подковырку одним махом глотку
вырвать, вон уже зубищами заскрипел... Банным листом пристал- думаешь, не
думаешь. Все думают, даже у кого мозги только спинные, не все, правда,
абстрактно, но абстракция ведь- это когда жрать не хочется, а когда в брю-
хе потроха утробно урчат, тогда перед взором внутренним (да и внешним, то
есть наружным) маячит раз"единственный примитив- кусок какой ни есть, по-
жирнее, и чтоб не особенно протухлый, а рот слюной забивает, что именуется
мышлением конкретно-образным, и сложно винить вечно голодного в отсутствии
высокого полета мыслей.
         Я, вообще-то, на Сазона не сержусь, вернее, редко сержусь- много
ли с убогого взять? Он бедняга, Сазон-то, его пожалеть надо, потому как
ежели не я, так ведь больше и некому, суки разномастные- не в счет, ему
людская жалость потребна, иди сюда, Сазонище, иди, ну брось, чего уж там.
         Волосня у Сазона жесткая, на затылке космы бурые, свалявшиеся,
паклей висят, драный какой-то, грязный весь, ясное дело- ему ж до загривка
не дотянуться, однако ж и там, где он, в принципе, способен самостоятельно
навести относительный марафет- там он тоже особо не убивается, опрятностью
не страдает. Сазон- он и есть Сазон, без счета блохами меня награждал, и
все по широте душевной, и не усматривал в том ничего особенного, вроде так
и надо- ты мне, я- тебе. С отдачей. Но только нынче мы ученые, оба, теперь
и он попристойнее стал ходить, хоть вычесывается время от времени, мыться,
однако ж, так и не сподобился, да разобраться, оно ему, может, и ни к чему.
         Эх, Сазон, ну чего ты так? Опротивело все, сил никаких нету, так
не одному ж тебе, понимаешь, Сазон,, обрыдло, осточертело, и не жизнь, а
болото, грязь липкая и вонючая, ногу вытянешь- морда увязла, оторвался
вроде бы- глядь, обеими руками увяз. А там- слышь, Сазон- там, вскорости,
утянет с головой и только пузырики- пок!-пок-!пок!- и все, а?!!
         Сазон голову набок скособочил и остервенело заскреб в ухе- малость
пригрело- сера закипела, или друзья детства блошинный футбол затеяли. Завя-
зывай чесаться, по-новой коросту нацарапаешь, придется с завязанной башкой
ходить, давай уж не будем народ пугать, а?
         Он согласно кивает квадратной головой с выступами желваков, зарос-
шими невероятной щетиной, с рельефной, как на анатомическом муляже, раскла-
дкой мышц на лбу и за ушами- он по-своему красив дикой и неухоженной красо-
той- как красивы перекрученные невзгодами стволы столетних деревьев или об-
рывистые приморские скалы... Большая голова не портит его, а уж пропорцио-
нальности телосложения Сазону не занимать, в своем классе у него максималь-
ный боди-билдинг- шея короткая, на зависть мощная, но череп в плечи не втя-
нут и может крутиться, как заблагорассудится, хоть колесом вокруг собствен-
ной оси, мне ни разу еще не удалось его врасплох застать, ни со спины, ни
сонного. Ну и ниже- все, как полагается- грудь бочонком, ребря в два пальца,
бицепсы-трицепсы перекатываются, подрагивают, дышит горячо- со стороны гля-
нешь- ну и зверюга!
         Он и на самом деле почти что дикикй, ни к кому не подходит, разве
только ко мне, да еще к тем, кто из знакомой стаи, а у чужого и куска не
возьмет, скорей с голоду сдохнет- грамотный, нарывался по молодости, когда
ловили их на крючок навроде рыболовного, только побольше...
         Да и то, попробуй, не одичай, если с малолетства, от матерниного
прямо соска, по помойкам, по задворкам, и так всю жизнь, а ведь ему, слава
Богу, четырнадцатый, если только мы не сбились при подсчете- он припоминал
разную чушь, что в памяти его засела- когда казармы строили, или трассу тя-
нули, а я старался привязать все это к нормальному человеческому календарю,
ну и получилось, где-то там, в дальних в самых мозговых углах, на самом
донышке извилин- была там у Сазона в дальнем далеке холодная сырая осень,
когда попередохли красные муравьи, избавив, наконец, округу от беспокойного
своего соседства, ну и еще кой-какие, малозначащие и общую картину не допол-
няющие, детали... Так вот, эту осень я помнил хорошо, я уже работал на мусо-
ровозе, не водилой, ясное дело, баки опорожнял, в два приема- раз- на бок,
выдох, два- на попа, выдох, и эту рыжую мерзость мы не неделю на свалку
возили, забирали прямо с улиц полные баки и делали в день рейсов по пять, а
то и больше, и ничего себе работенка была- баки легкие, только воняли мура-
вьиной кислотой и щипало от этого самого глаза немилосердно, но недолго все
это продолжалось, только попривыкли, а оно раз- кончилось... Ну вот, а было
это аккурат двенадцать лет назад, ну и если накинуть еще год-полтора на то,
чтоб у Сазона память прорезалась- вот и получается, что тринадцать ему уже
минуло, но четырнадцати, вроде бы, быть еще не должно.
         И как только мы до этого дошли, так сразу и число выбрали, когда у
Сазона, значитца, день его родного Ангела, потому как если на свет народился-
день рождения в обзательном порядке должен быть. И все равно- будет день
рождения, даже если на самом деле была родильная ночь. Праздник, стало быть.
         Месяцев Сазон тогда еще не знал, и пришлось мне его просвещать, ну
и дурацкое, признаться, занятие, обучать дикарей премудростям цивилизации и
основам основ, и началам начал, но в нашем случае- не сказать, чтобу совсем
уж неблагодарное, он все месяцы в один прием запомнил, путал только поначалу
с днями недели, но потом и это прошло, исправился он на удивление быстро-
видать все же готовила его природа не для помойки и заложила вполне приличные
способности, да не учла, что судьба-злодейка кроит все и вся по своим меркам
и ничьего совета не спрашивает. Ну а для помойного, собственно говоря, ребен-
ка был Сазон не иначе, как вундеркиндом.
         Короче, где-то вскоре после нашего с ним знакомства, сидели мы
(но если точно- то он, как водится, на боюхе лежал) тут же, или поблизости,
между мусорными баками, и я ему календарь показывал- гляди, мол, вот отсюдова
досюдова- зима называется, холодно когда, снег и шкура к заднице примерзает,
а вот тутова- это весна, птички-бабочки, лютики-цветочки, выбирай, значит,
когда ты на свет появился, потому как на лето и на осень ты не тянешь- больно
стар. Ну, он и выбрал весну, она на моем календарике самая чистая и не захва-
танная была, а на лете- там и кляксы, и пятна от чего смачного, и достаточно
четкий отпечаток селедочного хвоста... А в весне понравилось ему красное
число, моментом мы и порешали- восемнадцатого, стало быть, маманька его на
свет на этот на мерзостный и произвела, а иначе с чего это еще глаз его имен-
но на восемнадцатое лег? Календарь Сазон тогда же у меня и выклянчил, там
сбоку от численника бабенка была намалевана можно сказать- без ничего, а то,
чего на ней было, ничего и не прятало, а совсем наоборот- сплошная соблазни-
тельность. Две загадки загадал мне Сазон с этим календарем, ну, во-первых, я
и посейчас не представляю, где он его прячет, если карманов категорически не
признает, ну и, второе- на кой ему эа шлюшонка? Глубоко сомневаюсь, чтоб у
них чего вышло- Сазон и местных-то все зашугал, ни одной шавки в округе не
осталось...
         Да верю я тебе. Уймись. Не трави душу.
         Обиженные глаза, полные невыплаканных слез, просвечивают из-под
свисающих почти до самого носа свалявшихся волос.
         -...Я давно хотел убежать, а куда? Тут ты, и пожрать завсегда есть,
я уже банки наусился открывать, знаю, что можно, а где отрава, а там, куда я
раньше бегал- так там с едой ой как туго! А тут я и сам найду, и ты носишь,
Пат...
         Вообще-то ко мне нужно обращаться- парт, партеногенет, и это не
имя, а каста, поэтому без большой буквы, парт- и еще номер идентификатора,
хотя это информация совершенно излишняя- настоящие люди в здешних халупах не
живут. Имени нам не полагается. А вот Сазон перекрестил меня в Пата- то ли
от патриция, то ли от патанатома, так что, возможно, я не совсем прав и
ущербность Сазонова юмора не столь велика. Патриций на свалке- куда уж
смешней. Животики надорвешь.
         Правда, живого патриция я тоже не видал, только в газетах, а вот их
в мусоре- не счесть, если кому из людей приспичит чего завернуть, так они
сразу хватают газету с портретом вождя и заворачивают- селедку там, жира
кусок или грязное белье, а то и еще чего, по запаху совершенно не определя-
ется, неаппетитное, случается, но бумага, она бумага и есть, хоть и пресса,
а пресса- в любом состоянии и виде- источник свежих сплетен, именуемых ново-
стями, без которых жить скучно6 если умеешь читать, а если не умеешь, все
равно скучно, потому что картинки можно глядеть не зная ни а, ни б, и можно
мир познать мир в доступном для виде и под тем соусом, под которым тебе
хотят его преподнести.
         А Сазона я завсегда подкармливаю, потому как молодое брюхо голод-
ное, это его естественное состояние, вот как мое нормальное состояние-
это я ем абы чего один раз в сутки, а перед едой еще и раздумываю- а стоит
ли? Опять же, тушу под сто килограмм содержать дело нешутейное, вот я и ношу
ему, что перепадет- мне самому немного надо, лишь бы кофеин имелся, ну а
Зиде- той совсем крохи, ее можно вообще в расчет не брать. Партеногенеты-
они все помалу едят, такими выведены.
         Роба моя чего-то изрядно пообтрепалась, до новой может и не дотянуть.
Придется щеголять в лохмотьях.
         -...Там, около Полей, жить сложно, еды там впритирочку, да и собаки
злющие, тут такие и не водятся, тут разве собаки- тьфу!
         А плюется Сазон артистически, длинной струей сквозь щель в передних
зубах, высоко задирая губу и морща нос, и на удивление точно, бьет без про-
маха. Снайперски.
         -...так по Полям и носишься целый день- туда-сюда, туда-сюда, контей-
неры то привезут, то нету их и нету, надо кучи раскапывать, а кости там идут
редко, все болше тряпки из больниц, а тамошние собаки прямо изо рта рвут...
         Послушать, так нет для него ничегошеньки, кроме желания пожрать,
а больше ничего и не колышет, быдло обычное, на костях повернутое, и в жизнь
не поверишь, что читает Сазон куда больше моего, и философствует- дай Бог.
Ну что ему- набил брюхо, да и читай на здоровье- газет море, и книжки попада-
ются, и журнальчики- оближешь пальчики, случается- и письмецо подвернется-
"Привет, милашки, вчера вспоминал тебя...", и фа-фа-фа, и ля-ля-ля, с картин-
ками и лирикой, а мне работать надо, а потом в очередь- раздатчик- жирная
задница- ждать не будет, разом без пайки оставит, и на все время требуется,
а уж в очереди читать- себе дороже, грамотного парта бы-ы-стренько куда надо
приберут, контролеры заметут, не помилуют, так что все самообразование-
исключительно за счет сна.
         А раздатчик теперь стал приезжать раз в день, и провизии на всех мо-
жет и не хватить. А на диете из об"едков при укороченном кишечнике сложно до-
лго протянуть, парты- они, конечно, многое на что способны, но не железные же,
а вполне из прозаического материала, из костей и некоторого (небольшого) коли-
чества мясца, наш брат ненадолго рассчитан- невелика проблема свежего мусор-
щика вывести! Ясное дело, его еще учить надо и воспитывать в строгости и в
послушании, а это расходы непроизводительные- неотработанная пища, пусть и
дерьмовая, тоже денег стоит, вот и не увеличивают наше поголовье без особой
нужды.
         Еще в начале нашего знакомства, когда Сазон еще и Сазоном-то не был,
а только сопливым подростком-щенком, выкинутым за ненадобностью из-под роди-
тельского крова на помойку- авось, там и подохнет, возникли у нас проблемы в
общении. Он вдруг взял, да и закомплексовал- у меня, вот, хоть каста имеется-
все ж таки парт, а не какое-нибудь "эй, ты, там, наверху!", а у него- ну
ничегошеньки, полнейшая обезличка, хотя и по тем временам был он в наших
пенатах фигурой заметной, на своем уровне, разумеется, остальные-то его и в
упор не видели- что контролеры, что раздатчики, да возьми тех же фрогов-
ведь и те! Только эти парни ему до лампочки, я же говорю- он на своем уровне
лидером был, до других не подымался, а вот там, у себя, прошло его возвышение
ровно и гладко, так что особенно и рассказать-то не о чем, зверюга он и есть,
без лишних слов разогнал местную шантрапу по темным углам. Ну, и до поры,
до времени все его устраивало, просто думал- мир вот он весь, и тут и конча-
ется, а за горизонтом, или за углом- там уже ничего и нет. Но вот завеса
малость приоткрылась, это когда мы подружились, мне приятно осознавать- стал
я ему прямо свет в окошке, и затосковал Сазон- ой, как нехорошо- раздвинулись
шоры, и мир сделался велик и непонятен, и выявилась собственное ничтожество,
да так рельефно...
         Мы быстро сблизились, вот только рудименты животной недоверчивости
долго еще омрачали наши отношения.
         Сазон впитывал информацию, как пьет воду сухой песок- с малолетства
поговорить разу не с кем, уж не подушам, а так- как погода, что пожрал- будто
в бочке какой жил, как ни крикни- только собственный вой в ушах отдается, ну
а когда я подвернулся- вот тут он на меня и вывалил все свои запасы, а как
научился читать, стал валить в одну кучу все подряд, дикую мешанину какую-то,
прошлогодние купальники и очередные перевыборы, женские болезни и аппаратные
игры, раннее христианство и теорию прибавочной стоимости, и все так легко,
играючи, я еще тогда, в достаточно отдаленные времена, смекнул- малыш-то-
уникум, умница, каких мало. Впору становилось закомплексовать мне, да только
я не из обидчивых, нет, так нет, чего уж тут поделать...
         Так вот, когда кругозор его раздвинулся, а раздвинулся он несопоста-
вимо с прежним его состоянием, дикая дикость Сазонова уступила место пробле-
мам иного порядка, проблемам личностным. Короче, после дня его рождения он
потребовал от меня имя.
         Задним числом мне понятно, как ему было трудно осознать себя, свое
единственное и неповторимое "я" при отсутствии идентификакатора. Но, коль
личность родилась, своего она добьется. Главное- определить, в каком месте
зуд.
         И вот, коль скоро проблема определилась, мы совместно принялись ее
решать. Имена римских цезарей из Светония отбросили сразу- к тому времени
Сазон уже был в курсе их милых привычек навроде соловьиных язычков в меду
на завтрак и розовощеких сирийских мальчиков сразу после ужина, а театральная
извращенность римского бытия явно претила ему. Греки казались ему чересчур
наивными, а у индийцев, на его взгляд, чувственность самодовлела иподавляла
все прочее. Впрочем, недостатки он находил в каждой нации, история преломля-
лась в его изложении в этакую цепь идиотизмов, и он ни в какую не желал
отождествляться ни с кем. Он последовательно отверг Фрейда, Ницше, Сталина
и Иди Амина, и, несмотря на утонченность звучания- покойного императора
Хирохито и канувшую с ним вместе Хризантемовую эру. Кажется, Сазон не хотел
именно человеческого имени, да и то резонно- не имелось у него достаточного
количества чисто человеческих черт, чтобы чувствовать особую привязанность
именно к этому роду-племени.
         Без ложной скромности спешу заметить- ему очень импонировала моя
персона (поклон направо, налево и партеру), так что нами всерьез рассматрива-
лась возможность возникновения в пределах одного Полигона двоих Патов- может,
Первого и Второго, может, А и Б. Но, согласитесь, именоваться партеногенетом,
не будучи при этом им- это уж совершенная абракадабра и околесица, дичь
несусветная, что-то наподобие свалки с табличкой "Благоухающие Сады" или
"Ветка персика", тогда Сазон с тем же успехом мог именоваться Непорочной
Девой, что, собственно, возможно, поскольку границ этой самой возможности
вовсе не существует, но такие дела слишком уж диссонируют с общепринятыми
представлениями (хвала привычкам- единственной постоянной вещи), и могут
восприниматься либо как идиотизм, либо с изрядной дозой скепсиса, а какая
ирония спсобна украсить имя и его носителя?
         В поисках имени мы уходили все дальше и дальше, забираясь в самые
дебри языкознания, обращаясь к опыту предков, но и этот путь, нами не от
хорошей жизни избранной, окончился тупиком- ибо как можно было поименовать
Сазона, исходя из его личных качеств- Драный? Грязный? Вшивый? Да он бы
удавил меня за этакие эпитеты!
         ...В тот вечер заметно свежело, поднимался редкий в наших краях
ветер, по всем признакам собирался накрапывать дождь, и суставы поламывало
с самого утра, и нос забился непродыхаемой пробкой. Сазон расположился
с максимальным комфортом на брюхе, а я подпирал стенку мусорного ящика.
Он явно собирался проторчать здесь за бесконечным трепом всю ночь, что в
мои планы совершенно не входило, просто в дрожь бросало при одном прикосно-
вении к железу. Да и голова начинала побаливать, посвистывало этаким ультра-
звуковым жужжанием в ушах, и накатывала апатия- не один ли черт, как назы-
ваться, в конце-то концов? Устал я натурально, как собака и раздумывал, как
бы это поделикатней на сегодня дискуссия свернуть, чтоб и Сазона не обидеть,
и самому лица не потерять, ну и от делать нечего шарил глазами вокруг да
около в поисках какого ни на есть развлечения, и вот тут глаз мой зацепился
за обрывок газеты под ногами, что я мог бы сделать и несколько раньше, чем
здорово сократил бы наши треволнения, кусок как кусок, изрядный клок с махро-
выми краями, мятый и в пятнах, с каким-то текстом и карточки разобрать можно,
и я лихо поддал его ногой. А на карточках скалились всемвсегдадовольные
солдаты, молодые и мордастые, с этими, которые одиночными и очередями, и в
штыковую с горловым придыхом "Ы-ыр-р-ра!", бравые парни, чего там, с аксель-
бантами и лампасами, и под ними под всеми чего-то про долг, совесть и истори-
ческую миссию, и, между прочим словоблудием- "...СА. Зона...", да, кажется так,
с точкой посередке, Но слова, вроде бы, по разные строчки:
                "...СА.
                Зона..."
         "САЗона"- говорю, "Сазона". По-женски получается, но все равно,
красиво, почти Сюзанна, или Сюзане, или Сезанн, впрочем, не надо приплетать
Сезанна, извращенец он, упокой его душу, импрессионист и протчая, а что,
говорю, давай мы тебя Сазоном окрестим, что ли? Сазон- вполне по-мужицки,
звучит грубо и кондово и отдает легким ароматом перегара. А? Соглашайся,
сазон, ночь на дворе.
         -А Сазон- это кто?- спрашивает.
         -Да так. говорю.- Никто, имя такое. Было. Вымерло давно и позабылось.
Нерон вот тоже вымер, но неронами, случается, цепных собак кличут, все больше
черных и больших, хотя сам-то оригинал был рыженьким и слабеньким, что обыкно-
венно для натур, извращение для которых и есть их подлинное состояние. Вот
ведь как- вымер- а нет-нет, хоть в хвостатом образе, а воскресают. А Сазоны-
как попередохли- так и насовсем. Так что цени- станешь единственным и неповто-
римым.
         Ну, он и согласился.
         Ночь окрестила его в купели черного неба с плавающим в ней звездным
мусором, Заместо падикадила смердило помойкой, но, привычные, вони мы не
чуяли, так что, будем считать, все было нормально и торжественно сообразно
моменту. Тут, как говорится, и аминь.

         2.

         Пыля по дороге, петляет между монбланами имонмартрами разной дряни,
ползет здоровенный фургон-мусоровоз, набитый под завязку, урчит и фыркает
дизелем, и говорит "п-з-з-з..."и на последнем издыхании в"езжает в святая
святых- ворота Полигона.
         Собственно, Полигон-название новое, непривычное и прижившееся только
благодаря моде на все иностранное. До того было Поле. Ас-Поле, или Асполе,
ассенизационное, только это уже давно. Потом Асполе переименовали, сделали
Полигон, что, надо полагать, ничего не изменило, потому как хоть сто раз
скажи "сахар", не посластеет. Цены за свалку только возрасли. Ну и еще-
поселок партов, из обслуги региональной помойки, устроили непосредственно
среди отбросов. Нет, его не переносили, просто в ранней молодости он примыкал
к Полю одной стороной, но, став Полигоном, свалка расширилась, и поселок
оказался где-то в середине, в самой утробе, и теперь, куда ни глянь, вокруг
бесконечные завалы хлама, разнообразная дрянь. Да еще колючкой обнесли,
пропустив по ней ток, чтоб любопытные не лезли- ни туда, ни оттуда. Отгороди-
ли от остального мира, обособили. Ну и все. Пайки не пересмотрели. С жильем
по-прежнему туго, а работы море. Зато- Полигон.
         Дорога идет откуда-то от Города, переваливает через невысокий пере-
вальчик, что наподобие перебитой спины чахоточного верблюда маячит на востоке,
и уже оттуда, через зарешеченный тамбур-привратник, ведет на центральную
магистраль, от которой ответвления направляются к секторам. В их числе и к
моему- 34/4, "бытовые отходы и мусор".
         Грузовику тяжело, контейнер тонн на двадцать, не меньше. Оранжевый-
стало быть, химгруз, достанется мужикам. Конечно, они там спецы, парты из хим-
утилизации, говорят, выращиваются по особой технологии, кислотоустойчивы и все
такое прочее, а вряд ли дышать химией им в кайф. Вряд ли. Впрочем, как знать,
живут же. Приспособились метанол глушить, как цистерны зачищают, потом всю ночь
гудят, по улицам с ножами бегают, не сидится в своем блоке. Дуреют от метанола
очень. А так- отдельно живут, только со своими водятся. Непривиычному с ними
рядом просто невмоготу.
         Если глянуть на поселок сверху, замечателен он только лишь ветхостью
своих строений да, пожалуй, редкой безалаберностью их нагромождения- сроили
абы как и из чего попадя. Только кому в голову взбредет лицезреть наши халупы
с птичьего полета? Птицы избегают Полигона, кроме воронья да голубей, а те
от вечного переедания неспособны взлететь выше чердаков, а вертолеты Контроля
патрулируют большей частью прилегающие горы- им нету дела, что творится в самом
поселке, главное, никто бы за ограду не утек. А самим жителям- им-то уж точно
наплевать на архитектуру бидонвиля. И не то, чтобы не знали про другое жилье-
просто все другое- где-то там, на другой планете или вообще в другом измерении.
А параллельные миры, как известно, даже сосуществуя друг в друге, имеют интере-
сное свойство не иметь общих точек соприкосновения, так что нечего и мозги за-
бивать тем, чего, один черт, никогда в руках не подержишь.
         Для некоторой изоляции свалки, место для нее подобрали в котловине
между гор, практически не продуваемой ветрами, чтобы не воняло в сторону
Города, ну а оскорбление нюха партов никого никогда не волновало. Ибо что есть
за птица- парт? Нуль, и еще и меньше, и весь разговор, он на то и парт, чтоб в
дерьме возиться и от этого счастливым быть.
         Если уточнить, и среди партов есть и повыше, и пониже, смотря по
назначению, но и высший предел, те, кто в городах живут, это горничные и лакеи,
и перескочить его не дано уже никому. Кстати, и в эту касту попасть не запро-
сто, а только тому, кто специально для того выводился. Нижнего же предела,
по-видимому, и вовсе нет, доходят слухи, будто есть парты вообще одноразового
применения- попользовался-закинь- для обслуживания ядерных реакторов, теряющих
клочьями кожу и мышцы, когда они выбираются из котла, и живущих после этого
кто двадцать минут, а кто и полчаса. Парт- дешевка, биопроизводство на порядок
дешевле любой механики, да и что за нужда возиться с электронными мозгами- те
изобретай, да учи, да чини, а парта- его просто заставить можно. Промеж глаз-
и заработало. Кислоту, например, сливать или отработанные ТЭНы сортировать.
         Место для свалки, можно сказать, нашли идеальное- основание скальное,
в нем камеры поделаны для особо вредной гадости, никаких грунтовых вод нет,
полтора сантиметра осадкой в год и полное безветрие, все хорошо, только вот
жара кошмарная, от нее ингредиенты мусорки испаряются, сплавляются, вступают
друг с другом в самые немыслимые сочетания, производя немыслимое количество
производных, благоухающих на многие километры вокруг невообразимой мерзостью.
Приходится регулярно опрыскивать всю помойку какой-то химией, она застывает
пленкой и некоторое время удерживает миазмы под собой. Это помогает, но не
настолько, чтобы Город не замечал существования своего соседа.
         В теории, конечно, всякая жизнь есть не что иное как переработка
всяких дельных вещей в отходы, причем именно в ту среду, из которой и берутся
эти самые необходивые вещи. Можно все это дело изобразить и так- любая жизнь,
в конечном итоге, оказывается по колено в собственном дерьме и сталкивается с
достойной участия необходимостью именно собственными отходами и питаться.
Однако ж, при всем при том, даже самая завалящая жизнь стремится развиваться
по восходящей, упорно не желая деградировать.
         И плесень на горбушке мнит себя венцом творения.
         Но вот горбушка в самый неподходящий момент кончается, и оказывается,
что у плесени под ногами уже не вожделенная питательная среда, а куча такого,
которое назвать цензурно язык не поворачивается. Ну и кушать это самое нету ни-
какой возможности. И прожравшаяся жизнь гибнет от тоски и безысходности, созда-
вая своим разложением удобоваримый субстрат для чего-нибудь иного, столь же
напыщенного и бездумного, замыкая круг и подтверждая старую истину о вечности
жизни вообще и о печальной участи индивидуума в частности.
         Полигон огранизован по принципу раздельного хранения отходов, но,
видит Бог, принципы на то и выдумываются, дабы и обходить, нарушать и дискреди-
тировать, и отходы валят кучей, более-менее добросовестно отделяя лишь радио-
активные и особенно едкую химию, от всего остального- от этого никуда не де-
нешься, а в остальном как придется. Всякие излучающие штучки, остеклованные
или в капсулах, сваливают в штольни где-то в горах, и на самом Полигоне не
держат. А химия- она вся здесь, слишком накладно возить к черту на кулички
сотни тонн. Так что с этим соседством просто мирятся.
         Мой сектор- один из самых легких, все же, кроме вони, здесь нет ни
химии, ни металлической стружки, безболезненно рассекающей руку до кости,
ни стеклянного крошева, уберечься от которого нет никакой возможности. У меня-
содержимое контейнеров мусоровозов и мусоросборников. Работа относительно
чистая, и я бы сказал, интеллектуальная, в том смысле, что хватает развлечения
и для ума, будит воображение, благосклонно позволяя домысливать постороннюю
жизнь по слабым следам ее и остаткам неаппетитного вида, но удивительно ценным
информативно. Ну и еще- макулатура тоже вся на моем секторе, и я, похоже,
наиболее литературно подкованный парт на всем Полигоне.
         Вообще-то читать умеют многие парты, но больше интересуются комиксами,
порножурналами и прочими завлекательными штучками, так что у них достаточно
просто выменивать разные полезные для меня вещички. Порнуха идет всегда
высоко, дороже ее только банки тоника или пива.
         Сектор 34/4- зеркало городской жизни, нечистое и искажающее, но верно
отражающее те стороны, что обычно прячутся в глубине темных провалов окон, за
непроницаемой, хотя и прозрачной ажурной оградой коттеджей, за углами, за доро-
гими (натурального дерева!) панелями парадных дверей- как обычное зеркало
неолжиданно показывает спину смотрящегося, стоит лишь отыскать нужный угол
зрения.
         Конечно, кучу мусора воспринимать просто кучей выкинутой за ненадоб-
ностью дряни, и это будет верно, хотя и не вполне, и это будет, что немаловаж-
но, весьма просто, обыкновенно, особенно если нет желания видеть больше, чем
бьет в глаза. Такая точка зрения оправданна, ибо лишнее знание не просто
обременительно, оно потенциально опасно и чревато неприятностями, и не всякий,
обладающий им, счастлив. Риск- он не только пьянит, чаще- пугает. Игра воспри-
ятия увлекает только возможностью увидеть нечто необыкновенное в обыденной
банальности, позволяя голове отдохнуть в свободном парении мысли... впоследст-
вии такие переключения становятся наркотиком, который невесть за какую плату
обеспечивает бегство не то в себя, не от себя.
         Но большинство предпочитает принимать все, как оно есть, не напрягась,
выказывая тем самым леность духа и расслабленность духа, и грех их порицать...

         3.

         С глухим уханье переворачиваются мусорные контейнеры, вываливая в моем
секторе хлам и отходы, и приоткрывая для меня  картинки совсем незнакомого и
непривычного мира, живущего собственными законами, ничего общего с моими не
имеющими, странная логика заключена в его жизнедеятельности... Будто в зазер-
калье, а ведь до него совсем недалеко, он где-то рядом, и от его непонятной
сущности, от близости чуждого и притягательного еще пронзительнее моя неполно-
ценность.
         Комплексование начинается сразу же, с первого потока хлама- как
только разноцветная куча упаковок, флаконов, тряпья и пластиковых пакетов рас-
текается по вчерашним завалам и сваливается к моим ногам, засунутым в литые
ботинки с металлическими подошвами и пряжками. Задача моя проста, как пифаго-
ровы штаны, и навыков особых не требует, разве что известной ловкости, вырабо-
танной годами бесконечных тренировок, без выходных и перекуров. Ловкость и
некоторые сверхспособности необходимы, иначе запросто прикроет контейнером.
Ну, уьить, положим, до смерти не убьет, но помнет изрядно, а перемажет- вовек
не отмыться. Увечье для парта- слишком большая роскошь... спишут на концентраты
-глазом не моргнешь.
         Как причудливая мозаичная картинка, из отбросов вскоре выкристалли-
зовывается реально осязаемая посторонняя жизнь, сверкающая притягательными гра-
нями битых флаконов и бутылок. Вот из контейнера по крутому склону катится ко-
ричневая пробка с красными по золоту благородного темного оттенка буквами-
н а с т о я щ а я пробка!- и нет нужды поднимать ее и обнюхивать, когда и так
ясно- ликер "Марракеш", а следовательно- ночные бдения изысканного общества,
кто еще, кроме этих, способен выкинутьь полтораста за бутылку, и женщины в
платьях сиреневой ночи с голыми плечами и спинами, с "серебряной пылью" на
кукольных лицах, как в "Фетише" за позапрошлый месяц, обрывки которого очень
кстати сгодились при обмене, в титановых ожерельях, где жемчуга играют по со-
седству с флюоритами.  Мужчины, конечно, в смокингах или в мундирах, лакеи-
парты в ливреях в тон интерьеру.
         Где-нибудь в городских виллах, в Шато-де-флер или Палаццо Арнольди,
музыка а-ля ренессанс, лютни и арфы, щекочущие нервы давно прошедшими времена-
ми, горловое пение хористок, натуральные можжевельники, благоухающие несколько
даже непристойным ароматом, возбуждающее перемигивание огней над столиками,
крохотные такие светящиеся точки, целый рой светлячков, красных, зеленых и
огненно-голубых, цвета горящего спирта на сахаре, разноцветье облаток на апери-
тивах, соломинки в высоких стаканах, ломтики лимона, кубики льда и тартинки,
писк этого сезона- тартинки с рассольным сыром и анчоусами, да, и где-то здесь,
на толстом стекле никелированной тележки- вот, под кружевной полосатой салфет-
кой- пузатый "Марракеш", патриарх в обширной компании ликеров более низкого
происхождения и просто вин, на горячем каменном круге,.. только руку протянуть.
Не ошибусь, заявив, что рядом, или несколько позади маячит узкая черная бутылка
сорокасемиградусного "Аспида" и обволакивает бокалы зеленое маслянистое "Шебе".
         Рука в белой перчатке снимает салфетку, тысячекратно повторенным жес-
том, где каждое па музыкально и изыскано, поднимает бутылку, винимает пробку
(беззвучно!), "Марракеш" неспешно опускается в стаканы, и в суматохе праздника
пробка начинает играть собственную роль- она начинает долгий путь через миллион
препятствий ко мне, избежав рук выдрессированного слуги, попадая под каблуки
мужских ботинок и истекая сладострастием под тяжестью стройных женских ног,
перемещаясь в конце концов в мусорный контейнер, чтобы посреди вонючей свалки
тонким ароматом выдохшегося алкоголя пробудить во мне настоящий водопад ассоци-
ций, позволив на мгновение и мне коснуться чужого праздника...
         Контейнер накреняется сильнее и следы банкета, материальные его
остатки, состоящие из банок, бутылок, одноразовой посуды, порвавшихся в услуж-
ливом раже перчаток и использованных салфеток, довершают картину. Правда, где
именно веселилось общество- сказать сложно, хотя... машина пришла с Юго-Запада,
бесспорно, и вот салфетка тонкого льна с монограммой "Асьенда Греко" и лев на
задних лапах, будто выпрашивающий подачку шпиц- значит, квартал преуспевающей
богемы, то есть золотая молодежь, и уж конечно- никаких фраков и вечерних стру-
ящихся платьев, скорее всего что-нибудь наподобие набедренных повязок "от
кутюр" по две тысячи за квадратный дециметр, уж не знаю, из чего, женщины, вне
всякого сомнения, с открытой грудью, прием, как это и должно быть, совмещен с
небольшой оргией "по-домашнему", впрчем, черт знает, что там с чем совмещается
и что главенствует. Надо бы посмотреть на плане города- где она там, эта самая
"Греко"...
         Длинным металлическим крючком, гордо именуемым "манипулятором", я на-
правляю потоки отходов, помогая тем самым контейнеру освободить чрево от злово-
нной тяжести, и мне кажется, контейнер благодарно вздыхает напоследок, наконец-
то облегчившись. Грузовик рычит, дизель извергает из нутра клубы черного и во-
нючего (но, как пишут, безвредного) дыма, от которого першит в горле и начинает
щипать глаза, и медленно уползает, отправляясь за новой порцией.
         Собственно, с этого момента начинается главная часть моей работы,
мэйн айдиэ и мэйн ворк, ради которой меня произвели и до сих пор кормят- это
сортировка отходов.
         Тем же самым манипулятором мне предстоит разворошить кучу, извлекая
металлы и стекло, которых всегда предостаточно- почти все пищевые упаковки- из
фольги, их следует собрать, ну и еще- банки, бутылки, коробки, много чего.
Наоборот, текстиль и пластик, а также все, что когда-то было с"едобным, моих
работодателей не интересуют- их нет смысла перерабатывать, только время и
деньги тратить, проще новое сделать. Ну а для меня, напртив, эта категория
наиболее привлекательна, нет, отходов я сам не ем, хотя среди партов это зазор-
ным не считается и практикуется достаточно широко, дело обыкновенное- сунуть в
рот кусок поприличнее и пахать дальше, или же набрать побольше и устроить мини-
пирушку с некоторыми возлияниями, говорю- все это в порядке вещей, просто мои
потребности мизерные и с годами только уменьшаются, хватает пайка, который не
просто так, а вроде как жалованье. За честный и добросовестный труд. Ну чего?
Так на пакетах и пишут.
         Но если что поинтереснее попадается, не пропускаю. Или Сазону, или
прибираю на обмен. Особенно пиво котируется, хоть и вспухшие банки, а его
бывает и по пять штук в день, после приемов там, или вечеринок. Кстати, всего
пару банок стоил мне путеводитель по Городу, довольно старый, однако, но и то-
хлеб, могу бродить по улицам закрыв глаза. Шутка.
         Не забыть. Посмотреть "Греко". Если в новой застройке, может и не
быть.
         Нет, сегодня, похоже, не фартит. Подобрали подчистую.
         Часто попадаются газеты, вернее, то, что остается от них, клочья и,
реже, разрозненные листы, ну, новости от этого мало страдают, время тут у нас
движется несколько иначе, с запозданием примерно на неделю. На эти вещи спросу
нет. В нашем блоке газеты читаю, кажется, только я. Слышно было, в секторах
промотходов тоже один есть, газетчик. Вроде как тоже интересуется. Но мы с ним
не контачим. Тут вообще, если и сходятся, так на другой почве- побалдеть
вместе, вмазать, как правило, чего же еще? Другте интересы как-то не в ходу.
         Здорово, когда книги случаются. Газета, журнал- это ж однодневки,
прочитал- закинь, бабенок поглядел, для полного кайфа погладил каждую- пальцем
по странице- шикарные они, человечьи бабы, и одежда на них, и белье- мрак,
приятно глазу, не чета тутошним стерьвам, которые на мойке контейнеров; те неж-
ные, надо думать- не похабничают и комбинезонов с керзачами не носят, и кожа
на лице, да и везде гладкая, без морщин и без мешков, и цвет у нее, у кожи,
ну, человеческий, одним словом. Боязно и подойти. Да и как предложить такой?..
А, наверное, сдери с нее кружевное белье и засунь в негнущийся комбинезон, да
поставь на мойку- полдня со шлангой- чего, интересно, из них выйдет? Неужели
не стерьвь?!
         Книги я собираю все. Просто собираю, даже на заглавия не смотрю,
потом, вечером, разбираюсь. Большую часть обратно в мусор- непонятные, будто
по-ненашему писаны. Остается мизер, но какие! "Силь, победитель драконов"- это
про космиков, как они какую-то там планету завоевывали, не то для себя, не то
еще для кого-то, от разной нечисти освобождали, пушки лазерные, генераторы
антиполя, гравитоны и протоны, все подряд взрывается и летит в тартаррары, под
конец Силь остается один с белокурой девушкой, которую эти драконы (они только
так назывались, на самом деле что-то еще) у себя держали, изучали ее там по-
всякому, улетают они потом вдвоем, на чем книжка и кончается. Картинки клас-
сные, цветные, только обложек нету. Есть еще несколько похожих, тоже девушки,
только других мастей, которых спасают разные герои, крушат направо и налево
кого ни попадя, врагов, в смысле. Там, кстати, и парты бывают, наши и не наши,
те уж особенно кровожадные, особенно, когда дело до девушек доходит, но герой
как начнет их лазером! Я, впрочем, всегла за героя, парты- что в книжках, что у
нас на Полигоне, до того противные... Большей частью- сволочи.
         Еще беру одежду, бывает неплохая и почти что новая, ну а зачем-
другой вопрос. Щекотливого свойства. Надо.
         Раньше, бывало, Контролеры проверяли, чего домой тащишь, или же
секция внутреннего порядка (говорю же, сволочи они, местные парты!) шерстила-
снять правый ботиной, снять левый, комбинезон- стоишь нагишом, а тем все не
набаловаться, ну а когда Полигон огородили, стало всем до фени, хоть всю
помойку к себе унеси, и даже спирт разрешили пить, потому как пользы от этого
стало больше, нежели вреда- спокойствие и послушание стало...

         4.

         Ближе к вечеру поток машин с разноцветными, в зависимости от характе-
ра груза, контейнерами, но очень похоже проржавевшими и помятыми контейнерами,
постепенно сходит на нет, а потом и вовсе прекращается. Лавина отходов город-
ской жизнедеятельности истощается, но не навсегда, в отличие от истинных лавин,
которых только и хватает на десять-пятнадцать минут да на несколько километров
пробега, а потом- только ровное снежное поле может указывать на усопшую тут
силищу, и лишь наметаный глаз увидит лавину, тысячелетие по снежинке накапли-
вавшую массу, покуда достигла она критической величины, и вот-растекшуюся, по-
терявшую свою неистовую ярость... Другое дело- хлам. Мусорный вал собирается с
силами всего , за одну ночь, чтобы с рассветом хлынуть на Полигон и развернуть-
ся на нем вонючим морем... Вот только справиться с Полигоном, придуманным как
раз для того, чтобы справиться с мусором- дело сложное; рассортированное по
сортам, видам и размеру дерьмо деятельно осваивается муравейником партов,
уплотняется, перерабатывается на заводах и заводиках, пакуется и отправляется
назад в Город в виде готовых к новому потреблению изделий, а место освобожда-
ется для очередных контейнеров.
         Поселение партов на Полигоне- настоящий Антигород, уравновешивающий
своим существованием существование Города, предназначенного для жизни.
         Скованные единой цепью причин и следствий, Город и Полигон пребывают
в глубочайшем взаимослиянии, как в едином потоке страсти сливаются, растворя-
ясь в общем чувстве, души любовников. Нет? Да причем здесь поэтика? На свалке
тоже можно писать стихи, я пробовал. А, с душком... Вот тут ничего не поде
лать.
         Город и Полигон, испытывют настоятельную потребность друг в друге и,
при этом, относясь друг к другу не иначе, как с холодным презрением- прак-
тически так же уравновешивают людей особи партеногенетические, людьми созда-
ваемые и подкармливаемые, и предназначенные для выполнения работ, в том или
ином унизительных, или просто неприятных.
         Город дает Полигону жизнь в виде энергии и продовольствия, освобождая
место для собственной жизнедеятельности, и не вина задумавших Полигон, что он
получился более искренним, нежели чистый и прибранный фасад.

         5.

         Сазон тыкался мне в ладони мокрой мордой, кололся жесткими усами и
поскуливал:
         -Ночью, да? Ну скажи, ночью? В полночь, когда темнота, никого не
видать. Под проволоку...
         Об"яснять прописные истины дуракам ой как сложно, ничего не желает
слушать.
         -Понимаешь, не ты же один в темноте видишь, Контролеры глазастые-
не хуже тебя. С вертолета засекут- и хана, шваркнут лучом, хвост-то поджарят.
         Сазон опять затевает бесконечное:
         -А как? Не хочешь, да? Так и скажи, один уйду. Под проволоку, и
пошел...
         -Никуда ты не уйдешь, болван. Не дадут. Торопишься, когда не надо.
Ограда- это что, просто так? Ее дураки строили, ага?
         -Люди строили. Когда я тут еще не жил. А партов с ними не было. Мне
жрать хотелось, я и прибежал. У-у-у, жрать хотелось, сил нет! А ты уже тут ра-
ботал, только ограды не было...
         Сазон встретился мне года два назад, а вскорости Полигон закрыли, зам-
кнув ограду справа и слева, и с тех пор- ни туда и ни оттуда, не считая ворон
и голубей, но и тех легко перехватывал санитарный Кордон, тем более, высоко
ожиревшим птицам просто не взлететь. Закрыли наглухо, всякие инфра- и ультра-
системы промашек не делают, пяток недоверчивых заживо зажарили на колючке,
оставляя там для вразумления остальных на несколько дней, так что наобум со-
ваться резону нет. Понял, Сазон?
         -Если не хочешь, так бы и сказал, давно бы один ушел...
         -Хватит, Сазон, хватит. Всему свое время. Время собирать и время
разбрасывать, время бегать и время прятаться...- Нужно чем-то переключить
его, заклинило ведь, теперь надолго.- Лучше скажи, чего ты в пути жрать ста-
нешь? Там помоек нету.
         Сазон оживился, сел, стиснув узкие бедра и заглянул мне прямо в
глаза.
         -Сазон не дурак,- и глупая ухмылка растянула его пасть, даже на
заросшей диким волосом морде это читалось безошибочно.- Консервы я тебе пока-
зал, да? Показал?
         Сущая правда. Банок тридцать у него в заначке, половину можно сразу
выкинуть- вздулись, да Сазон не дает.
         -И еще кое-что, прыгай, Пат, прыгай, а то не скажу!
         -Кончай, Сазон, ей-Богу, упрыгался я сегодня, спину не разогну...
         -Але... Вот!- Сазон торжественно выгреб из хлама здоровенную сумку,
почти что новую, с блестящими замками и кучей карманов, перевязанную какими-то
хитроумными шнурками, продетыми в обтянутые металлическими колечками дырки, и
с двумя широкими ремнями, удобно ложившимися на плечи.
         -Из машины вывалилась, а я в зубы и тикать, потом, знаешь, там, где
химия, у меня в берлоге, я ее полдня открывал, когтем не зацепишь, зубом не
возьмешь, ушко у замка ма-а-алюсенькое, я зубами, а не получалось, полдня...-
захлебываясь, тараторил  Сазон.- Я сразу почуял, что там, ну и дергал, дергал,
а потом зубом ушко зацепил, и потянул, и открыл... Вот...
         Сумка была замечательная, вместительная, приятного зеленого цвета с
бессмысленными белыми надписями- "супер" и еще что-то, и совсем немного гряз-
ная. Сазон, несомненно, заслуживал похвалы, и я притянул лохматую голову на ко-
лени, зарылся пальцами в сальные, спутанные пряди. От удовольствия глубоко по-
саженные глаза накрепко зажмурились, уши задвигались, вздулись желваки железных
мушц на челюстях.
         -Сазон у меня молодец, умница...- и Сазон завозился, засопел.- Ну,
так что там, внутри?
         -Я сразу знал, что, я же почуял. А когда открыл, там мешок, такой,
знаешь, из белой пленки, а там какие-то тряпки, и потом еще мешок, и еще,
кажется, и все это завязано, только меня не проведешь, я-то знаю, что к чему,
вот, там еще кровью пахло, ага, свеженькой, ну...
         -Ну?!
         -Я же говорю- сразу знал. Там детеныш был, человеческий, дохлый уже,
но недавно подох, сразу видно, даже не засохший еще... Мне и раньше такие
попадались, только не в сумках, просто в мешках, и все... Красный такой,
сморщенный и без волос, понял?
         Мне тоже попадались младенцы, выброшенные за ненадобностью, неожи-
данно выкатывались из-под банок и комков бумаг, тащились за крючком моего
манипулятора. В общем-то, достаточно ординарное событие. Раньше, помнится,
Контролеры требовали сдавать всех младенцев им, а потом это всех перестало
интересовать. А младенцы, кто в тряпках, кто в мешке, удавленные материнскими
колготками или утопленные, если женщина страдала известной брезгливостью,
нечасто, но продолжали поступать, и Полигон служил им местом последнего
пристанища. Здесь и прекращалось их земное существование, потому как голодные
собаки, промышлявшие почти исключительно свежениной, в тот же день безвовратно
скрывали куски разорванного тела в вечно голодных утробах, и вот это был уже
окончательный конец для некстати рожденных. Все я знал, как-никак мотал на
Полигоне ветеранский срок. Поэтому спрсил больше из потребности поддержать
разговор, нежели любопытствуя:
         -Ну а младенец?
         Сазон малость замешкался, но врать не мог, не присоблена его натура
для такого полезного дела.
         -Пат, а Пат, а я еще не всю сумку открыл, там, сбоку, еще что-то есть,
Паи, у тебя пальцы тонкие, блоху словить можешь, ты бы открыл сумку, Пат,
посмотри в карманах, может, чего интересного найдешь...
         Увиливает, ну и ладно, не столь уж и занимает меня судьба этого
младенца, да я и так догадываюсь. А сумку и вправду стоит хорошенько рассмо-
треть, карманы-то явно чем-то набиты. Топорщатся. Ни разу мне не попадалась
этакая сумка!
         -Ну-ка, Сазончик, давай ее сюда...
         Вначале расстегиваю длинный замок сверху и сумка разваливается попо-
лам. В самом деле, новая! Крови внутри нету, уже прекрасно, просто замечатель-
но, вот только запах, ну, это не беда, выветрится, или возьму какой-нибудь
Зидин дезодорант повонючее, у нее какой только дряни нет, все собирает. Сазон
от щенячьего своего любопытства только что внутрь сумки не залез. Погодь, Са-
зонище...
         Хорошо, мягко закрывается замок. С торцов по карману, без замков,
вроде пустые, а нет, в одном на дне крошки какие-то и две монетки. Ерунда.
А боковые отделения, с замочками, они набиты битком. Ну, гляди, Сазон.
         Из первого отделения мы вытаскиваем бумажник, маленькую сумочку с
порошками, флакончиками и красками для разных частей тела- подарок Зиде,
ей такое понравится, гляди, какие ножнички маленькие! Еще платочек, тонкий и
душистый, и какие-то конверты, это потом прочтем. Записные книжки в добротных
кожаных переплетах, а в каждой еще и по золотому карандашику на веревочках,
и не до конца исписаны, в одной адреса, а в другой записи какие-то, места
много осталось, можно и мне попользоваться. На самом дне узкий белый пенал
с таблетками эростимулятора. Сексфиниш. Пофартило, только... Мне так уже,
наверное, ни к чему, а у Сазона и без стимуляторов...
         Грязным широким носом Сазон тянет воздух- женщина!- и сладострастно
жмурится.
         В другом кармане ключи неизвестно от чего, целая связка, еще бумаги,
похоже, на машину права, и небольшой баллончик с газом, классная штука, четыре
сотни, как дашь в нос- не продышится, а если увлечься и хорошо попрыскать,
так и вовсе ноги протянет. Си-эс называется.
         Самая ценная вещь из доставшегося нам добра, безусловно, бумажник.
Дороже баллона, хотя и он весьма кстати. В бумажнике очень приличная пачка
сотенных купюр, счет на тысячи пошел, да еще карточки идентификатора, те,
что дают если не право, так возможность жить в Городе.
         -Молодец, Сазон!- глажу его жесткий загривок. Ости позвонков торчат
из-под кожи, можно считать, и так уж ему нравится, когда их пальцами переби-
раешь!
         -Молодец, Сазон. Только, знаешь, порченные консервы закинь. А не то
я с тобой больше не вожусь. Сдохнуть захотел? Квадратная голова отрицательно
поворачивается. Очень даже энергично-отрицательно. Жить хочется!- Выкинь
банки, ладно?
         Все вещи, кроме книжек и других бумаг, аккуратно рассовываю по местам.
Если эту сумку под завязку провизией нагрузить, прикидываю, хватит на троих на
неделю, никак не меньше. Впроголодь, ясное дело. Ну, может, по дороге чем
разживемся. Подумав хорошенько, можно найти дорогу поспокойнее, а не переть по
трассе напрямик, но еды нужно взять как можно больше, а вот смогу ли я все
унести? Сазон не помошник, разве что в зубах, а про Зиду нечего говорить- ее
самое временами нести придется.
         -Молодец, Сазон. Сумку припрячь, чтоб ни одна живая тварь не знала,
понял? Вот так, в мешок и закопай где-нибудь. А банки закинь. И пошли спать,
голова гудит, а мне еще Зиду кормить. Идем, Сазон.
         Со скрипом и хрустом распрямляется усталая спина. На прощанье Сазон
скребет мою куртку лапой с короткими, будто обрубленными, почти негнущимися
пальцами, а я приглаживаю его торчащие веером вихры, освобождая от лохмотьев
глаза. Он подхватывает зубами сумку и легим галопом уносится по тропинке.
Недолго я смотрю ему вослед и тоже, только значительно медленнее, иду домой.
         -Пат!- доносится со спины.
         -Пат!- уже издалека.- А детеныша я сожрал, Пат!
         Я машу ему рукой и иду дальше. В наклонностях Сазона у меня никогда
не было сомнений.

         6.

         Вскипятить на крохотном нагревателе воду для вечернего чая весьма
проблематично, однако же не невозможно, просто нужно малость исхитриться, ну
и знать некоторые нюансы, к примеру- донышко кастрюлбкт ни в коем разе не
должно быть больше самого нагревателя, в противном случае вечерний чай превра-
тится, в лучшем случае, в чай к завтраку. А при наличии в комнате одной розет-
ки, некуда подключить вентилятор на ночь, а без вентилятора и мокрой тряпки
около него нельзя- Зида задыхается, когда спит.
         Утром она проснется и сама отключит вентилятор, я ее не бужу, пусть
поспит девочка.
         Вот именно поэтому мы пользуемся для чая узкими и высокими банками
из-под консервированного пива, в каждую как раз помещается на две чашки, и
сплошное удобство для заварки- всыпал щепотку, размешал, накрыл блюдечком и
завернул одеялом, чтоб настаивалось, и пожалуйте кушать, быстро получается,
только алюминиевые банки быстро прогорают, прямо не напасешься, а как прогля-
дел- кипяток выливается и лопаются раскаленные спирали, и тогда два-три дня
без горячего и утром, и вечером, и если я стерплю, хотя от еды всухомятку или
под холодную воду опять потянет поджелудочную, Зиде этого вовсе не перенести.
         Она сидит на лежанке, нечто вроде дивана, только без спинки. Заместо
спинки на стене приспособлено старое одеяло, сложенное пополам, а оставшейся
частью накрыты ящики, из которых состроена основа лежанки. И получается вполне
приличная мебель темно-вишневого, местами в пятнах, цвета. Зида хозяйничает,
тонкими паучьими ручками передвигает чашки, теребит мешок рациона- я-то ужинаю
дома, мне надо Зиду покормить, а те, что помоложе, не в силах совладать с голо-
дными спазмами, опоражнивают мешки не отходя от раздатчика, а едва добравшись
до постели, засыпают, вернее, впадают в забытье. Ясное дело, открыть мешок
Зиде не под силу, но и сидеть сложа руки- тоже невмоготу.
         Как обычно, днем она почти не ела, и теперь наклоняет головку набок,
виновато заглядывая в глаза- "Зида плохая, да?". Буду строжиться, а может
приму ужасно разобиженный вид, как под настроение. Разговаривать не стану.
Главное, не переборщить бы, не то наказание незаметненько перейдет в истязание,
а потом закончится неизбежным стрессом, результаты которого абсолютно непред-
сказуемы. И будут слезы в подушку, и бессонница, и опухшие веки с непременным
диатезом, и страшная безысходность, и непреодолимая апатия, когда ни есть, ни
пить, ни жить. И только ужасная пустая чернота в глубине зрачков, налитых
прозрачной болью.
         Дуюсь. Молчу. Забираю из тонких пальчиков пакет, отрываю горловину.
Раскладываю по чашкам сою- всем поровну, ломтики капусты, которые она не тер-
пит, сверху, как в ресторане, кладу кусочки соевого мяса. Поровну, так у нас
заведено- сколько с"ешь ты, столько и я, чтоб никому не обидно. Чувствует
себя виноватой, так что должна с"есть все, не капризничая. Иногда закрадывает-
ся крамольная мысль- может, почаще сердиться? Ложь во спасение...
         Из ящика, который называется у нас "шкаф" (а на верхней его крышке
у нас расположен и стол), впрочем, вполне добротного и сработанного на совесть,
с дверцами и замком, и с полочкой внутри, достаю початую баночку кетчупа. Серый
ноздреватый хлеб пытаюсь нарезать одинаковыми ломтиками, и если нож недавно
точеный, это удается. Потом подаю на стол на картонной тарелке с фирменным
лейблом бара "Алагува".
         -Приступим, миледи?
         Обычно она большей частью молчит, а когда говорит, почти не шевелит
губами, во всяком случае, движется они незаметно.
         Не смотрит в мою сторону.
         Встаю,обхожу шкаф-стол. Нужно помыть Зиде лапки, а заодно- помириться.
Ритуал омовения рук- наша традиция, почти как у Папы римского под пасху, только
он своим клевретам ноги омывает и целует. Я тоже целую, и ничто нашей традиции
не помеха, разве что землетрясение. Я сажусь перед ней на пол в позе раскаива-
ющегося грешника, насколько позволяет мне площадь нашей берлоги, беру в ладони
хрупкие узкие трехпалые кисти, покрытые зеленоватой кожей с чуть приподнятыми,
будто вз"ерошенными, роговыми чешуйками, и дышу на тонкие суставчатые пальчики,
трогательно оканчивающиеся крохотными черными пластинками ногтей. Прохладные
лапки покорно лежат в моих руках и только чуть вздрагивают, когда прикасаюсь
губами к коже.
         И, следом, круглая головка тычется мне в плечо и губы, щекоча ухо,
не то шебечут, не то шелестят сухим тростником на ветру:
         -Я больше не буду... Буду хорошей...
         Пожалуй, труднее всего ей привыкалось к пище, даже сдыханием дело
обстояло куда проще- главное, что от меня требовалось- понять ее потребность
в потоке влажного воздуха ночью, без которого пересыхала мембрана и начинался
мучительный сухой кашель. Откровенно говоря, по сей день я не разобрался, для
чего потребовалось выводить такого странного мутанта, как Зида. Бог знает,
что преобладает в нет- человек или рептилия, или же коктейль из разнородных
организмов дал миру нечто качественно иное. Если придерживаться сугубо
научных определений, Зида- вообще не мутант, и не парт, хотя не обошлось и
без них, а комбинент, сам не ведающий, из чего он выкроен, и главное- для чего.
Единственный факт налицо- работа не удалась и производственный брак вывезли на
Полигон, как свозят всякий прочий мусор.
         Производственные отходы утилизируют в специальных секторах, а отходы
биофабрик, серийно штампующих партов, должны обязательно сваливаться вместе с
химией, где никакой микробе не выжить- все для того, чтобы какой-нибудь неу-
дачный эксперимент не оказался череcчур ретивым и не натворил чего-нибудь
этакого, не предусмотренного программой. Их не перерабатывают, просто уничто-
жают, сваливая в сверхагрессивные стоки химбассейнов.
         Уничтожаются, как правило, нестандартные эмбрионы партов, по тем или
иным стандартам не вытягивающие по основным показателям, и это зрелище никоим
образом не относится к тяжким, поскольку вся процедура состоит в выливании
физиораствора, где зародыши еще не сформировались, а то и вообще находятся в
стадии бластомера и просто не видны, в крепкую кислоту, моментально обугливаю-
щую биомассу. Работа, как работа, ничего сверхестественного.
         Несколько неприятнее, в основном с эстетической стороны, захоронение
тел мутантов, производимых для нужд центров трансплантации. Но и к виду пустых
оболочек, в буквальном смысле выпотрошенных, зачастую без конечностей, порой
без кожи и костей, привыкнуть не проблема, биомасса и есть, разве что размером
покрупнее. Мутантов тоже сжигают кислотой, и совершенно непонятно, почему, ведь
никакой биологической опасности они не представляют.
         А Зида- ни то, ни другое.
         Я нашел ее в каких-то неприглядного вида отходах, когда перехватил
взгляд, живой взгляд страдающего существа, полузадохшегося, засыпанного тряпьеи
и обрывками проводов, и прочим хламом, вполне естественным на Полигоне. Не могу
сказать, почему она не попала в кислоту, и почему приьыла на Полигон живой-
живыми привозят только эмбрионов, но уж никак не сформировавшиеся организмы, а
сама Зида ничего не помнила, что, впрочем, к лучшему. Где ее сделали и зачем,
мы не разобралдись и позже, хотя прошло достаточно много времени. А, с другой
стороны, никто ее не разыскивал, знать и в самом деле она не представляла
никакой ценности, однако же была сделана мастерски, сразу видна классная
работа- и в тщательности отделки, и в непостижимой гармоничности нескладного
тела, в его своеобразной милой пластике, отмеченной признаками утонченности,
вроде старинной безделушки из слоновой кости, привлекающей как раз своей
нескладностью.
         Достаточно будет сказать, что ее чешуйчатая кожа, оливково-зеленая,
нежного, пастельного тона, черные коготки и роговая чешуя на затылке не
поднимали во мне неуправляемую волну брезгливости, хотя я совсем не так кре-
пок на желудок, как следовало бы быть ветерану Полигона. Странное дело, меня
все привлекало в ней, хотя ничто не укладывалось ни в какие, пусть отдаленно
знакомые, образы. Разнородные элементы комбинированного существа, соединенные
прихотью неизвестного творца, создали новую сущность, наделенную помимо формы
собственным неповторимым имиджем, характером... Душой?
         -...Давай кушать, маленькая...

         7.

         Блокноты как блокноты, кожаные корочки и белейший пластикат для
многоразовой записи внутри, алфавитка и индексы неотложных служб, кредитные
карточки с голограммным ключом и карточки идентификации личности, обычный
набор, но исполненный добротно и со снисходительным изяществом, я бы сказал-
на пределе добротности, на самом верхнем пределе, сделанное любовно и со
знанием дела, взять хотя бы ажурное тиснение по глянцу, фантастически вычурное,
раньше мне такие вещи не попадались.
         Зида забралась ко мне на колени и водит пальчиком по бесконечной вязи
орнамента, и что-то мурлыкает потихоньку, что называется, себе под нос, если
можно назвать носом ее анализатор запахов, вернее, его приемное устройство- две
дырки в роговом щитке. Приходится прислониться спиной к стене, чтобы устроить
для нее удобное, а главное- теплое ложе и взамен получить благодарный взгляд
огромных- на поллица- серых глаз. При некоторой натяжке можно расценить его
как ласковый, но это совершенно суб"ективное восприятие, когда веришь только
в то, во что хочется.
         Зида играет с блокнотом, а я пытаюсь разобраться в записях. Почерк
на страницах неразборчив, буквы спешат опередить друг друга и в конце строк
устраивают натуральную кучу-малу, грифель дрожит и соскальзывает, загибая
строчки боиже к обрезу. Окончания слов утрачивают форму и превращаются в
бессодержательные волнистые линии. Рука торопится, и торопятся мысли, записы-
ваемые вслед, не обращается внимание на построение фраз, и они корявы, звучат
отрывисто и, часто, откровенно грубо, совершенно не по-книжному... Несомненно,
женщина, только женщина обнаруживает при письме нервозность так откровенно.
         На листе черным, сплошной вязью: "Немогунемогунемогунемогунемогу...",
и резкий причудливый росчерк, который не смог остановить даже край и он куда-то
летит, рванув из книжки в бесконечность.
         "07.03".
         Больше месяца назад, а если по календарю и точно- месяц и неполная
неделя.
         "07.03 Болею. Плохо. Похоже на ЭТО."
         "Это"- крупно, с нажимом и подчеркнуто.
         "Боюсь. Нужно что-то делать."
         И дальше- линии, сплетенные в немыслимые завитушки, заполняющие лист
до предела- бессмысленность, рожденная подавленностью духа.
         За окном быстро стемнело и штрихи букв растворились в стремительно
сереющем пространстве комнаты, уходя из-под восприятия.
         Желтый шарик светильника выхватывает тусклым светом кусок моей комна-
ты. Зида завозилась, устраиваясь поудобнее, и вот маленькая головка нашла
удобное местечко на моем угловатом плече и глаза не мигая уставились на свет-
как ворон, она способна не мигая смотреть на солнце, только зрачки сократятся
до почти незаметных точек, правда, при мне местные вороны никогда не занимались
созерцанием светила. Зажравшейся сволочи нет смысла вглядываться в бездонность
неба.
         "18.01
         У Марата празднество благонравия. Ореанда в длинном и полупрозрачном,
соски под темной вуалью. Пошлятина. Зато четыре с половиной и "от кутюр". Может
себе позволить. Безумные орхидеи в рыжих локонах и серебряный обруч на талии.
Впечатляет. И Рамон опять с ней. Сходит с ума, дурак. Мое сиреневое не хуже,
но не фирма. А элегантней, точно, и не так безмозгло заголено. У нее- явная
приманка, видать на сто шагов, но находятся- и клюют. У Оре прет наружу пле-
бейство, кто так ходит, выворачивая носки наружу? Говорят, ее отец состряпал
свои денежки на коммунальных перевозках. Тона кричащие- красное и серебро,
белое на кроваво-красном. Как выдранные зубы в плошке у стоматолога. Рамон
все поймет самым последним, пока раскачается, недоумок чертов. Ушла до тре-
тьего коктейля. Назавтра журфикс у Бороды Вайнберга. Надо быть на высоте."
         Зида лежит почти неподвижно, лишь немного поднимается грудь, дыхание
редкое и поверхностное. Бодрствуя, она не высушивает мембрану, вовремя закрывая
ее, однако нужно поглядывать, хотя ей и не нравится, когда трогаешь кожные
складки на шее, закрывающие мембранные щели.
         Переворачиваю пластикатовые странички. Январские записи, очень много
мартовских. Есть прошлогодние, очень разрозненные, практически не связанные
друг с другом. Имена, скорее- клички, какие-то малозначащие события, встречи
и праздники, совершенно ни на что не похожие. Терминология- будто иностранный
язык: "бодрячка пузырная", "обдолбались вмрак", "реститутнулись"... И кое-где-
рисунки, пустые силуэты с черными пятнами глаз, какие-то диковинные цветы с
корнями наподобие щупалец, с присосками на причудливо изогнутых стволах,
цветы, растущие не из земли, а сами по себе, даже не касающиеся почвы, отрицаю-
щие ее необходимость, цветы просто черные или же намеченные еле видимым конту-
ром, где в переплетении лепестков возникают какие-то нереальные, неживые лица.
         Зеленая лапка обвилась вокруг моей шеи и сухие губы горячо зашелестели
в ухо:
         -Я боя-а-алась... Там кричали. Там бойня, да?..
         У соседей за стеной и в самом деле назревали какие-то события, звенела
посуда и кто-то бессвязно и с редким однообразием тянул- О-о-ох! Собственно,
ничего сверхестественного там не происходило- и в нашем секторе умельцы исхи-
трялись гнать спирт из подручного сырья, а потом употреблять его под немудрящую
закусь и без оной, что непременно сопровождалось разнообразными эксцессами.
Обычная локальная оргия, стало быть. Вот как только это растолковать Зиде, и не
напугать при этом? Описать в подробностях- язык не повернется, и все равно- не
поймет, как с живыми такое можно проделать, а сказать, мол, для своего удоволь-
ствия отраву пьют и друг дружку убивают- так кто ж в такое поверит?!
         Зида еще что-то щебечет, я почти не улавливаю и не отвечаю, или скажу
что-нибудь невпопад, хотя я неправ, потому что вечером, в темноте, когда хочет-
ся спать, она искренна, и надо, просто необходимо выслушивать все, что говорит-
ся на ночь, другого способа понять друг друга нет, но голоса из-за стены меша-
ют, не дают сосредоточиться, и еще назойливо звучит голос из блокнота, бьется
мухой в стекло и пронзительно жужжит- куда бежать, куда бе-ж-ж-жать... где
спрятаться, где приткнуться, никому не нуж-ж-жна...
         Потихонечку укачиваю Зиду на руках, малышка пригрелась и шепчет просто
чтобы не молчать, баюкая себя звуком своего голоса. Теперь нужно дотянуться до
розетки и включить вентилятор... Как бы не испугалась, когда щелкнет выключа-
тель. Впрочем, рев за стеной скрадывает все звуки, создавая, так сказать,
шумовой фон, и он не окончится до самого утра...
         Засыпает. Отяжелела во сне. Ручки ослабли, приходится поддерживать
локти, чтобы не свалились.
         Укладываю на "диван", головка поворачивается к стенке. Еще нужно
расстегнуть комбинезон (переделанный из найденного в мусоре, очень удобный,
молния до самого подбородка и кармашки на липучках, ей очень нравится. Почти
что новый.), укрыть потеплее. Тряпку намочить и положить под самый вентилятор.
         Теперь убрать со стола и вымыть ночной горшок.
         И попробовать заснуть.

         8.

         За стенной перегородкой не спали и спать не собирались. Там орали и
взвизгивали бабы, ржали мужики, кто-то выколачивал на барабане джигу, пытаясь
обвалить стену или, хотя бы, пробить в ней дыру. Стена дрожала и прогибалась,
но падать, видимо, не собиралась, да и чего ей, ведь не впервые, ученая-
главное, сопротивления не оказывать, трахнули- прогнись, от тебя не убудет,
опосля выпрямишься.
         Никакими особенностями шум за стеной не отличался, но, внимая ему
достаточно продолжительное время, можно было в реве и гаме уловить некоторую
систему, а по ней, привлекая воображение и жизненный опыт, достаточно достове-
рно реконструировать все, происходящее у соседей. Понятно, лиц участников
оргии не разглядеть, но, с другой стороны, образ хозяина- здоровенного Чистиль-
щика третьей категории припомнить нет проблем, как и бабу его- каждый день на
лестнице сталкиваемся, вот и сегодня тоже, они вдвоем волокли жратву- баба
сумку с банками и чего-то в пакетах, а сам- никому не доверяя, облапил нежней,
чем милашку, канистру, утробно булькавшую на каждом шагу. И морды у обоих
умильные- разжились... Теперь гудят, спать не дают.
         Сон не шел, заблудился где-то на Полигоне, что немудрено, особенно
в новолуние, какое там, раздражение от головы волнами раходилось по всему телу,
прогоняя прочь блаженную дремоту, и возвращалось в череп глухой болезненной
злостью. Через дырки занавески уличные фонари испятнали комнату желтыми кругля-
шками, вздрагивающими при каждом уханье барабана. Черт бы с ними, захлебнись,
но мне совсем не слышно вентилятора, а Зида по ночам дышит плохо, забывает
дышать, и если вентилятор заклинит, может до утра и не дотянуть- ночью окно не
откроешь, туман и холодина, а без вентилятора ее мембраны высыхают за полчаса.
Просыпаясь, как заведено, через час мне достаточно уловить треск моторчика- и
порядок, можно забыться дальше. Дыхания ее все одно не услышать, оно беззвучно,
а может, моя тугоухость не позволяет, но мотор стучит, стало быть, нормально.
А когда не спит, она умница, нипочем не забудет- надо дышать.
         Попробуй сейчас разбери, работает вентилятор или нет, если лежанка
скачет подо мной, стена трясется, а бабы верещат- чокнуться можно, а может, это
и не песня вовсе, что-то слов не разобрать, это, наверное, Чистильщик баб
лапает, у него сегодня их две, не считая ту, которая жена, та никогда не
визжит, даже когда он бьет ее смертным боем, она только ругается по-черному...
Собственно, он и не лапает ее никогда, без надобности ему эта стерва затаскан-
ная. Приходится хвататься за ящик, на которомм вентилятор стоит- если мелкой
дрожью трясется- порядок, пашет. Можно, ясное дело, пощупать, дышит Зида или
нет, но тогда она сразу проснется, ежели ей на грудь руку положить, не любит
онаэтого, когда во сне ее трогают, пугается очень, и потом вовсе не спит ночи
две-три, все боится... Ох, и тяжко ж было с нею поначалу, это сейчас приспосо-
бился.
         Ну а за стеной, окромя Чистильщика, кто-то еще из мужиков, наверное
Возчик, что слева живет под ним, нверное он, кому ж еще, больше в этот вертеп
никто не ходит, брезгают, а я и в другие компании раньше нечасто попадал, а
как Зиду взял, так вообще нигде не бываю... Точно, Возчик, его хрипатый голос,
на бабий похож, вон, орет чего-то, громко, но все равно не разобрать, по всем
признакам- делят, кому какую лапать. Опять бабы завизжали. Посуда гремит и
что-то бьется... Нет, сегодя точно не уснуть.
    Может, встать? А чего в темноте делать?! Еще Зиду разбудишь...
         Хорошо Зиде, она, бедняжка когда спит ничегошеньки не слышит, она в
темноте уши закрыает, голова делается круглой и гладкой, как бильярдный шарик,
она спокойно спит, бится только, когда трогают, даже тепло от руки чует.
Отключается напрочь, вот только дышать забывает, а это куда как плохо...
Нельзя без этого. Дышать даже по ночам требуется, не то помрешь, как пить дать
помрешь.
         Сосед с Возчиком сейчас допьют, а потом подерутся, это обязательно.
Это все равно как нету дыма без огня. Только под утро угомонятся. Долго еще,
темно еще совсем...
         За стеной, прямо около моей головы, в пьяной похоти завозились тела,
то ли хозяин, то ли гость ползал по бабе, бухались в перегородку локти и
колени, лежанка у них по ту сторону аккурат против моей. Сопят, сволочи, и
даже свет не гасят... Ну, положим, этим их как раз и не удивишь. Вот еще шарах-
нули чем-то в стену, и тотчас кто-то высоко, по-щенячьи, заскулил, с подвыва-
нием, покуда не захлебнулся тонким детским воплем...
         Как там вентилятор?
    Заснуть удастся на рассвете, и будет сон мой краток, и вместо облег-
чения приносет он тупую боль в самой середине головы, а тяжелые веки будут
упорно отказываться подыматься. А как откроешь глаза- так будто горячий песок
скребет с хрустом по нежной роговице...
         Зато за стеной окончательно охмелевшие гуляки перешли, наконец, к
заключительному номеру программы- совокуплениям, и все подробности этого дела
прекрасно передаются сквозь перегородку, почти осязательно. Ну, это уже сравни-
тельно ненадолго, потом партнеры затеют финальную драку, вот уже и окно,
вернее- дырки в занавеске заметно посветлели, оранжевый свет фонарей ослабел,
будто бы разбавили его мутной водичкой...
         Совсем непривычно в наступившей тишине раздается шелест вентилятора.
    Предстоит что-то около двух часов сна.
    И то- благо.
   
         9.
   
    Вприпрыжку, совершенно по-щенячьи занося задние лапы вбок, по мусорным
кучам несется Сазон. На мой сектор машина еще не приходила, а Сазонова болтов-
ня- чем не средство забыть про боль, изнутри взламывающей череп?
         Заросшая волосатая харя лучится удовольчтвием- еще бы, ясное дело, я
стану его хвалить и чесать за ухом, и трепать по загривку.
         Одним длиннющим прыжком гибкое тело преодолевает разделяющую нас кучу
хлама и с разбегу тычет меня квадратным мокрым носом в грудь и я валюсь прямо
на банки из-под пива, с утра собранные мной в довольно аккуратную горку- чтобы
сдавать в переработку. Намахался манипулятором до легкой одури.
         - Сазон, чтоб тебе!..
    Довольный, заливается. Выгребает меня из-под мусора и, пока я пытаюсь
хоть немного почиститься, скачет вокруг, как дикарь около тотема.
         - Выкинул!.. банки!..,- как ненормальный орет.
    - Сазон умница, молодец, Сазон,- а лохматая голова тычется в руки- ну,
погладь! Что с тобой поделать, Сазон...
         Туман, под утро заполняющий всю котловину, в которую втиснут Полигон,
рассеивается с трудом, место практически непродуваемое, а миазмы от мусора
слишком плотны, чтобы нежаркое утреннее солнце было способно основательно их
разогреть. Ближе к полудню, но никак не раньше, туман наконец развеется,
поддавшись наступившей жаре, и над Полигоном застынет глыба прозрачного, но
совершенно непригодного для дыхания для непривычных, воздуха. Под прикрытием
тумана можно чувствовать себя в относительной безопасности- пока не придут
первые контейнеры, ты решительно никому не нужен.
         Захлебываясь словами, Сазон трещит, как ловко он запрятал сумку:
    - ...никто и не найдет, а найдет- так вовек достать не сможет, знаешь,
где камни, там закопал и сверху валуном прикрыл, здо-о-ровенный каменюка, тебе,
Пат, не под силу.
         - Слушай. Нужно много еды...
    - Консервы, Пат?!
    - Мало. Нужно полную сумку. Ты поищи хорошенько, и еще- пить. Банки,
те, что с соком- они желтые...
         - Пиво?
    - Нет. Развезет, далеко не уйдешь.
    - Пиво есть. Тут рядом видел.
    - Набери побольше, попродую махнуться.
    Сазон напрыгался, но дышит на удивление ровно, и бока его опускаются
плавно и спокойно, будто и не носился, перемахивая через двухметровые ямы,
будто и не гонял все утро свору собак- за просто так, от избытка чувств.
         - Главное- все припрячь. А после работы начнем укладывать сумку.
    Новый взрыв восторга и щенячьих нежностей, теперь по поводу скорого
отправления.
         Мелькнули лохматые лапы и уже где-то вдалеке- хриплый рев и лай, Сазон
занимал промысловый участок, и горе тому, кто посмел бы нарушить его границы!
         Накануне ночью, страдая от бессонницы, я мысленно уже укладывал сумку,
и втиснул в нее столько всяких необходимых штучек, что сам удивился. На деле
все, разумеется, произойдет совершенно не так, однако воспаленный мозг упрямо
требовал хоть чем-нибудь облегчить его мучения, иничего не оставалось, кроме
как снова и снова проигрывать возможные перипетии нашего бегства.
         Самое сложное- ясное дело, Зида, какую-то часть дороги (и отнюдь не
самую большую!) она конечно проковыляет, но путник из нее аховый, и что с ней
потом делать- ума не приложу. Проблема для меня почти неразрешимая.
         Из поредевшего тумана, утратившего особенно яростную утреннюю ядови-
тость, доносится фырканье и надсадное сипение дизеля и на удивление неприличные
(но ничего такого в себе не заключающие) звуки открывающегося клапана, сбрасы-
вающего излишнее давление в тормозах.
         Ну вот, начинается один из последних дней, прожитых мной на Полигоне,
и, честно признаться, он ничем особенным не отличается от тысяч предыдущих.

         10.
   
    Ближе к вечеру пара фрогов приперлась на мой участок за пивом. Самим
фрогам пиво до фени, им чего покрепче давай, но аборигенные дамы, дамы с Поли-
гона, соглашаются продавать свои прелести исключительно за пиво в невскрытой
банке и ни о каких иных напитках знать не желают, оттого на жаргоне Полигона
"пиво" и "секс" суть синонимы одного и того же, и сам черт не разберет, об чем
речь, когда слышишь- "пару банок за ночь" или там "ничего пивко", или другую
галиматью. Собственно, полчаса местной эротики можно приобрести и на другую
валюту- на лифчик или другую тряпку понарядней, если не особо драная, но это
дело на любительницу, из тех, что помоложе и которым требуется что-нибудь еще,
кроме как отключиться и уснуть. Опять же, на кой бабам с Полигона тряпки? А
вот есть такой фольклор у них, и амбец. Похлестаться на пьянках, ощутить себя
чем-нибудь исключительным, а не только третьей категорией, манипулятором-то
орудовать, когда пополам бюстгальтером перетянута, как-то не  вполне сподручно.
         Фроги, прозванные лягушками за зеленые прорезиненные комбинезоны,
неуклюже топтались на месте, никак не решаясь начать разговор. Треп у них
какой-то особенный, не наш, все по-своему, и понять их трудно. Оттого они
и смотрятся ублюдками- пялятся на тебя и молчат, и взгляд исподлобья. А это
у них так раскачка идет, внутренний переводчик работает. Переведут и ляпнут,
и опять застрянут на полуслове.
         Ну и смердело же от них! Наконец один откашлялся, зачем-то плюнул мне
под ноги и пробурчал :
         - Есть?
    Я пожал плечами- на кой черт вас звали, если б не было?!
    - Кажи товар.
    Дураки на Полигоне повывелись достаточно давно, чтоб я вот так запро-
сто выложил пиво под нос двум молодым партам (на химочистке подолгу не живут),
снедаемым вожделением, а потом, получив по зубам, смотрел бы, как они уносят
все мое добро! Как же!
         - Чем платишь?- спрашиваю, на всякий случай переместившись так, чтобы
открыть себе дорожку между контейнерами. Фроги- народ неповоротливый, а плохо
удирать завсегда лучше, чем хорошо драться. Фрог, похоже- главный, засопел.
         - Хорошо платишь. Вот,- и вытаскивает из-за отворота комбинезона аж
шесть продуктовых пакетов. Рацион "С", не бог весть что, все та же соя, но и
жиры есть, пусть растительные, но натуральные, и еще по куску настоящей мясной
(но дерьмовой) колбасы. И хлеб. "С" тут идет по банке за пакет. На мой "Е"
банку не укупишь, надо отдать три за две.
         - Клади сюда.
    Законы рынка на Полигоне тоже в местной интерпретации- положил товар-
отойди. Я издали гляжу (мне подходить к ним покуда нельзя)- вроде, не старые,
выкапываю из хлама шесть банок и ставлю их поодаль. Теперь они пойдут туда,
а я заберу пакеты. Это такой, дикий рынок. А у Хромого Пру в лавке- там все
честь по чести, и прилавок в наличии, и полки с разной дрянью.
         - Есть еще.
    - Чем платишь?
    - Картинки кейфовые.
    - Без интереса.
    - Тряпки берешь?
    - Покаж.
    Одежда- это интересно, иной раз такие любопытные штучки попадаются.
И очень удобные.
         Легкая куртка, предложенная старшим, как я его мысленно окрестил, фро-
гом, мне мала, но Зиде придется впору и очень кстати- по утрам становится все
прохладнее, а она редкостная мерзлячка.
         Сошлись на пяти банках, я умышленно не давал больше, имея в виду со-
хранить кое-что про запас и, в конце концов, фроги, обалдев от торга, согла-
сились- время достаточно позднее, может статься, свободных дам и не окажется,
разберут все до единой, а пиво без толку пропадет- все одно не утерпеть, к утру
будет выпито.
         Фроги вперевалку затрусили в сторону поселка, к той его части, где
салун, об"единенный за недостатком помещений с веселым домом, а я уложил куртку
и пакеты в пластиковый мешок и зарыл подальше от любопытных глаз, приметив
здоровенную цветную жестянку ("Ойл стандардз", кажется) в качестве ориентира,
и пошел в лавку Пру.
         Забегаловка его, гордо именуемая "магазином", размещалась в автобусе
без колес и прочих излишеств, но с крепкой крышей, торчавшем на некой гипотети-
ческой линии, что, вроде бы, отделяла поселок от свалки, хотя, строго разо-
браться, границы никакой не было, да и быть не могло, поскольку новые дома
росли прямо из развалов мусора, а старые и вконец обветшавшие незаметно пере-
ходили в мусор, разрушались и растворялись в нем. И если на улицах мусор имел-
ся в меньших количествах, нежели собственно на свалке, это не означает, что его
там не было вовсе.
         Пру обосновался в автобусе давным-давно, если верить ему на слово- лет
около тридцати тому назад, "когда тебя, жабья кровь, еще и в пробирке не зачи-
нали", как он немедленно сообщал вам при первом же знакомстве, а дальше,
естествено, шли ругательства, в коих вы уведомлялись, откуда вы, кто вы есть
на самом деле и где он вас видал. Впрочем, ясно, как день- врет, как сивый
мерин. Да и черт с ним. А лавка его стоит таким макаром, что не разберешь- то
ли в поселке, то ли все же на свалке, закопашись в отбросы с трех сторон по
самую крышу. Но тропинка к ней протоптана широкая, так что народ Пру не забыва-
ет, а если совсем точно- валит валом, чуть стемнеет.
         В сумке у меня лежала толстая пачка картинок "для кейфа" и сигареты
россыпью, разных марок и без пачек, но Пру брал и россыпью, брал и бычки,
потому как считал- торговать пачками- себе в убыток. Заодно я выгреб из заначек
все наличные деньги, набралось около полусотни, но из Сазоновой добычи не взял
ни единой бумажки- слишком велики они по меркам Полигона, а это возбуждает за-
висть и завсегда найдется охотник до твоих денежек, а в таком случае уберечь
голову очень и очень проблематично.
         Пру сидел за прилавком и задушевно трепался с живущей поблизости
Зеленой Ведьмой, тоже торговкой, но особенного свойства, ибо товар ее сугубо
специфический- это бабы, которых она поставляла всему жаждущему местному кон-
тингенту, имея за посредничество недурные комиссионные.
         Колоритная парочка. Как сейчас передо мной- костлявая старуха, с иссу-
шенной какой-то свирепой хворью мордой, и вправду смахивающая на сказочную
ведьму, на злую и безжалостную тварь. Говорили, в прежние времена она была хоть
куда и сама обслуживала партов-мужиков, и вроде бы даже жила в Городе в горнич-
ных, но я сам застал ее уже здесь и именно в роли сводницы, а верить всем
сплетням, что носятся по Полигону из конца в конец по меньшей мере неразумно.
Одета Ведьма была довольно опрятно, стандартный комбинезон практически новый,
а под ним чего-то яркое и цветастое, не чета Пру- в засаленных до несгибаемости
штанах и куртке без пуговиц прямо на голое тело, и вообще, весь он какой-то
жирный и грязный с заросшей седой щетиной мордой. Соединенные в одной конуре
киками-то совместными тайнами, пышущий через край здоровьем мужик в лохмотьях
и высохшая карга, принаряженная, по меркам Полигона, почти роскошно, являли
удивительный и зловещий диссонанс, и скрытая в них угроза излучалась наружу
наподобие радиоактивности.
         При моем приближении они разом умолкли и, пока я тащился по дорожке,
пиная банки и коробки, сидели, будто в рот воды набрав.
         Как принято, я оскреб ботинки об решетку, брошенную Пру специально
для посетителей, приличия тем самым были соблюдены, и вошел в лавку.
         Ни Ведьма, ни Пру ничего не сказали- обязанность произнести привет-
ствие первым лежит на клиенте.
         - Салам, Пру!
    - Ну, привет.
    Я не стал разглядывать хлам на полках, как это делают зеленые новички,
мне-то прекрасно известно, что выставка Пру не меняется годами, это вообще не
товар, а что-то подвид вывески или, вернее, рекламного проспекта, настоящий
товар он прячет где-то в глубине своей конуры, а может, вообще не в ней, у Пру,
как ног у змеи, правды не сыщешь.
         - Еда-то есть, Пру?
    - Чем платишь?
    Я выложил на ящик, служивший стойкой, пяток порножурналов, довольно-
таки в приличном состоянии, и пара из них ну просто на редкость похабных,
прямо-таки натуральный экстракт этого дела стоградусной крепости. Пру сразу же
лапы протянул, но со мной такие штучки не проходят.
         - Сначала товар, Пру!
    Окончательно в хама превратился, сукин сын, приспособился обирать
салажат. Забыл, я ведь скоро двадцать лет на Полигоне!
         Пру зло сверкнул глазами из-под нависших косм, но смолчал. Коль на то
пошло, его партию прислали сюда незадолго до моей, так что мне он известен, как
облупленный. Похоже, Пру тоже это сообразил и руки убрал. Нечего щупать- издаля
видать- плата что надо.
         Засопел, покопался в ящике и выбросил на прилавок три "А"-рациона.
Ты чего, Пру, за дурака меня держишь!? Если б я не так торопился, ей-бо, Пру,
натравил бы Сазона на бесстыжую твою физиомордию! Конечно, в рационе по катего-
рии "А" шоколадка из сои и кой-чего из местных деликатесов, да ведь за версту
заметно- пакетам-то в обед сто лет!
         - Ночью дождь пойдет,- говорю.- Мошкара гундосит. Ну ладно,  пошел я,
Пру, недосуг мне играться-то,- и журнаоы, стало быть, по одному в сумку пихаю,
и, будто ненароком, показываю, что в сумке у меня еще и пиво, и еще кой-чего.
Ну, глазенки у Пру так и забегали, заметались, как пара тараканов в банке-
туда-сюда-обратно, туда-сюда!
         - Слышь, Лысый, ты погодь, ты, может, бабами возьмешь?- кость мне
кидает.- У Ведьмы, вон, свеженькие есть. Из последней партии, скажи, Ведьма,
ведь нетронутые же еще?
         Ведьма послушно кивает, а меня это отчего-то сразу насторожило- чего
это мне такую цену предлагают? Да еще ведь Пру сам назвался, я-то у него ничего
не выпрашивал.
         - На два дня, а, Лысый? Даже на три?!
    Этак, малость поторговавшись, можно бабенку вообще купить.
    Сожительство партеногенетов практикуется, хотя и не распространено.
Для женщины этот вариант, особенно, если она и в самом деле не тронутая (что,
впрочем, практически исключено)- наилучший. Несколько позже она, разумеется,
пойдет по рукам, это неизбежно, но, по крайней мере, не сразу станет обслужи_
вать весь Полигон. Да и Ведьма не будет драть с нее диких комиссионных, и Пру
не потащит за кучи за сомнительного вида и происхождения трусы и драные чулки.
Для женщины это- вариант, но у меня, к сожалению, сегодня другое на уме.
         - Старый я, Пру, бабы мне разве что только поглядеть,- говорю, а сам
сумку закрываю и нарочно в завязках путаюсь.
         - Слышь, постой,- нервничает Пру, ой как нервничает!- Ну еще малость!
    - Глядь, Лысый! Берешь?
    Теперь моя очередь куражиться и я выкладываюсь на всю катушку- мну
пакеты, перебираю в пальцах, на свет гляжу, нюхаю- полный цирк!- рацион,
правда, "Б", без излишеств, но сбалансирован прекрасно и, главное, свежак!
Два пакета за журнал, полпакета за банку доброго пива, доброго, заметьте, а не
какого-нибудь дерьма!
         - Пойдет.
    Опять вытаскиваю журналы- пять штук- как раз блок из десяти рационов.
Пру, ясное дело, в накладе не останется, завтра с лихвой обдерет органиков или
тех же фрогов, но мне это совершенно до лампочки.
         Пиво ушло на разные мелочи- на ремень из настоящей кожи, за мягкие
тряпочные туфли моего размера, а за сигареты удалось махнуть классный ножик,
складной, с бритвой, ножницами и разными вилками-ложками. А под конец уже не
составляло особого труда выпросить у размякшего Пру банку повидла. Зиде.
         - Дури, Лысый?
    Мужики с химутилизации наловчились стряпать какую-то адскую смесь,
шибает по мозгам вроде наркотиков, и многие из местных мало-помалу к этому
делу пристрастилдись. Меняли порошки только на самую котирующуюся валюту- на
на порно да на крепкое спиртное. Стало быть и Пру... вон как вцепился в картин-
ки! Честное слово, не похоже на этого волкодава... Может, приторговывает?
Предложил же мне...
         Дури мне не надо, своей хватает. Пошел-ка я домой, ребята.
    - Не лезь ты к нему, Пру,- скрипит за моей спиной карга.- Не надо ему
дури, и баб ему не надобно. Он со своей яшшеркой трахается!
         А вам чего, холодно от этого или жарко? Мне-то плевать, с кем вы!..
    А в автобусе Пру и Ведьма, тыкаясь лбами, разглядывают голых человечь-
их баб и гладят нечистыми пальцами оттиснутые на глянцевой бумаге розовые
гладкие телеса.

         11.
    За дымчатыми стеклами окна , переливающимися перламутровыми бликами,
высится непроницаемая глянцево-зеленая стена ни на что не похожей растительно-
сти, не ветки и листья, а плотная аморфная масса, будто крепостной вал окружает
виллу, и в памяти всплывает беспросветная банальщина- "мой дом- моя крепость".
В некоторой степени это и в самом деле- крепостная стена, в смысле- надежный
барьер от непрошенных гостей, напичканая четырьмя системами защиты и предупре-
ждения и, отчасти, абсолютно непроницаемая. Отчасти- потому как к каждому
неоткрываемому замку, включая заржавевшие столетней ржою и заваренные автоге-
ном, имеется комплект отмычек, а для умельца непроницаемость стены- условность,
не более, и вся она усеяна разного вида и калибра дырами, щелями, замочными
скважинами и прочими уязвимыми местечками, просочиться сквозь которые вовнутрь-
дело ловкости рук и некоторого везения, и только.
         Свойство непроницаемости стена имеет лишь для дилетантов, коими мы,
собственно, и являемся.
         Три дня назад, вернее, два дня и три ночи, мы всеж-таки просочились
в Город и, клянусь, именно тогда, в момент пересечения кордона, мне стало ясно,
в чем заключается наша самая главная ошибка. Мы пролетели в основополагающем,
в краеугольном камне и глубинном корне, мы пролетели, как фанера над Парижем,
как раз в том самом месте, которое всем нам представлялось вожделенным и не-
погрешимым. Видишь ли, в чем дело- мы стремились в Город, можно сказать- рва-
лись попасть в него, не отдавая себе полного отчета- а на кой нам это нужно?
А это, видит Бог, (а ныне- и я), совершенно излишнее развлечение, и единствен-
ная серьезная цель, лежащая в пределах городских границ- это относительная
возможность разменять сотенные купюры на тройки и пятерки, столь ценимые на
Полигоне. В конце концов- это стоящее дело, ведь даже по людским меркам мы
представлялись вполне обеспеченными, а для аборигенов, не приведи господи
узнать им про наше благополучие, наша кампания мультимиллионеров вызывала бы
непроходящую зубную боль... Хотя и операция размена- весьма призрачное дело-
сомневаюсь, найдется ли в Городе хотя бы в единственном экземпляре идиот,
заинтересованный в ведение денежных дел с партеногенетом, тем более- с парте-
ногенетом при больших деньгах неясного происхождения, поскольку таких сумм
у него никак не должно иметься, да еще и не чеки, а наличные- откуда у нелюдя
наличные?! Ах, какие красивые домыслы возникли бы в человечьих мозгах, стоило
бы мне приоткрыть карманы! Да нас угрохали бы, не затрудняясь выяснением,
не так ли?! Просто краткая вспышка лучемета- и все, и no problem.
         Теперь же я просто не знаю, зачем нам требовался именно Город,
расстреляй меня на месте- не представляю.
         Почему-то казалось, что там, на обетованной земле человеческой зоны,
все наши метания и душевный зуд разом прекратятся, в трам-тарарам провалятся
заботы, существовала какая-то дурацкая уверенность- все будет хорошо, именно
все- и без исключений, и накатывала сладкими волнами эйфория, как после первого
стакана, а второе "я" где-то в глубине извилин, все твердило придурковатым
попкой: "все нор-р-р-рмально, старина, все в пор-р-р-рядке!.." Просто жуть как
замечательно!
         Таким-то вот образом, ни у кого из нас никакой определенной цели в
Городе не имелось, разве что возможности, предоставленные мне невесть откуда
хлынувшими деньгами и, впридачу, документами, требовалось реализовать с большей
отдачей, нежели пропить их у Пру с парой-тройкой ведьминых "дочурок"; уж тем
более нечего было тащиться в Город Сазону- там собак мало и все породисто-
хозяйские, тем более, Сазон сучонками интересовался не так, чтобы очень,
выказывая явную тягу (совершенно неясно, на чем основанную) к самкам человечь-
ей породы. И, наконец, что взять с Зиды- существа бессловесного?
         ...Плотная зелень маячит в окне совершенно безжизненным предметом,
словно пластиковая пена кипела на неправдоподобно ровной лужайке, а потом
неожиданно застыла упорядоченным ковром. Тем не менее, кусты или что там,
живые. А деревья- одно у стены виллы, белой и нарочито грубой (рустика!), и
второе, склонившееся над бассейном в виде неправильной серебристой кляксы,
ажурные ветви полощутся в воде, листья шелестят, нет-нет, да и опадают- когда
одно, когда два, и кора на стволах такая коричневая, глубоко растрескавшаяся,
как будто застарелыми шрамами покрытая, вот эти-то деревья- они и есть нату-
ральная пластиковая подделка, запрограммированная на изображение жизни.
Естественно, хреновина безумно дорогая, дешевле было бы отыскать и посадить
подлинные, но- принято пудрить мозги сходством.
         Сам я сижу в кресле, утопая почти с головой в пушистой цветастой
обивке. На столе передо мной- початая бутылка подогретого, как полагается,
"до теплоты руки влюбленного мужчины", ароматного "мандрагора", терпкого и
безумно крепкого, если пить его не разбавляя (что я и делаю), отражаются в
стеклянной столешнице два стакана и кувшин с лимонной шипучкой. Телевизор в
углу выключен, я смотрю только городские новости, а все остальное время экран
мертв, потому что Сазона раздражает ультразвуковой писк развертки, просто раз-
ламывает ему голову, проникая через сверхчувствительные уши-локаторы. Когда
начинаются новости, особенно раздел происшествий, Сазон забивается куда-то
в подвал и там спасается от вездесущего визга, закрывая голову подушкой с
дивана, которую дала ему Ведия.Я стараюсь не злоупотреблять теликом, хотя и
не прочь посмотреть чего-нибудь пикантненького, там швыряют торты прямо в
кретинические морды, падают полосатые штаны, обнажая когда неглиже, а когда
и запросто голую задницу, и женщину хватаются за сползающие кружевные панталоны
и орут, как резаные, вот только крови совсем не переношу, худо мне, когда по
всему экрану только кровь и кровь... Правда, кроме новостей мне почти ничего
не достается, Сазона жалею. Разве что мельком...
         Сазон растянулся на ковре во всю свою дикую длину и, надо сказать,
очистившись от разной дряни, прочно застрявшей в его лохмах, он смотрится
вполне аристократично. Чего не скажешь про Ведию- они совсем сдала, круги
черные вокруг глаз, волосы растрепались- не дать, ни взять Сазон в пору бурной
молодости, пожелтела совсем, кожа не то что нездоровая, а какая-то совсем
заношенная, и грим трехдневной давности расплылся и растекся по лицу, да к
тому же не первой свежести белье- ничто не напоминает Ведию, шикарную Ведию,
какой она предстала перед нами всего-то неделю назад, не осталось никакого
шика, а что такое Ведия без шика?!- сидит передо мною грязная курва, шлюха,
ничем не лучше ведьминых девок, усталая от алкоголя и оргий, в задравшемся
халате, бесстыдно заголившаяся, но не от избытка сексуальности, а так, от
полного безразличия и душевной пустоты...
         Сазону-то конечно, наплевать- лежит, стерьвец, на ковре и нежится у
инфракамина, переворачиваясь, как на вертеле, то одним, то другим боком к
теплому излучателю.
         В шестой раз за вечер Ведия тянется к "мандрагору" и наливает на два
пальца себе и мне. Собственно говоря, мне больше и не надо, мой стакан почти не
тронут, я символически пригубливаю (Бог мой, как быстро в"едаются в кровь
человеческие условности!), стараясь проглотить минимальное количество жидкого
огня, я бы и вовсе не пил, но- приличия требуют!, когда дама поднимает... А
дама-Ведияплевала на приличия, пьет, скотина, как лошадь, залпом проглатывая
все, что есть в стакане, в один прием, а моя деликатность полностью игнориру-
ется, похоже, она точно также пьет и в полном одиночестве, а может, и похлеще,
впрочем, наша кампания ее нимало не смущает.
         Записные книжки Ведии и документы в сумке, а сумка в шкафу под замком,
а ключ от шкафа на шнурке от жалюзи я повесил на шею Сазону, а Сазон не пьет
и почти не спит, и хотел бы я глянуть на того, кто осмелился бы ключ оттуда
позаимствовать. Железная логика!
         Конечно, избушка у Ведии что надо, что снаружи, что внутри, какая-то
ломаная, но уравновешенная композиция, наклонные плоскости стен, темные оконные
стекла от пола до потолка, металлические двери, закамуфлированные под благород-
ный палисандр, выдержат прямой удар лазерной пушки, да к тому же способны с
завидной точностью отразить луч в сторону орудия, но мне более всего по душе
электронная ограда, не пропускающая ничего, крупнее воробья. Не будь у нас
карточки идентификатора Ведии, эта самая ограда наделала бы в нас изрядное
количество мелких, но очень неприятных дырок...
         Ведия в запое дней около пяти, как только окончился шок после нашего
появления. На шок потребовалось около суток, а потом на столе появилась бутылка
и понеслось... Вчера я выкинул из бара все запасы, а они, поверьте, были при-
личными, даже при нынешних темпах их потребления хватило бы на месяц, но я
решил дело это прямо в корне пресечь, да и свалил все в мусорный контейнер и
рассмеялся, представив как парни на Полигоне будут кайфовать за мой счет,
вернее, за ее... Да только Ведия не дура, а в ее спальную я забрался только
сегодня, помещений в доме- пропасть, так вот, у постели пристроен еще один бар,
и тоже не пустой, а спрашиваю- зачем?- так она худыми плечами пожимает, куда-то
сквозь меня смотрит и говорит, принято, мол, трахнуться и выпить, выпить и
трахнуться... Ну, эту заначку я тоже разгромил, сегодня же, как нашел, так все
склянки в простыню, один черт, она у нее затасканная, говорит, еще до нас не
меняла, когда младенца выкидывала, не до марафета было, и я ей склонен пове-
рить, все же курва она неопытная, без стажа и навыков, и даже в теории все зная
в совершенстве, на практике впревые самостоятельно вызвать выкидыш довольно
сложно, хотя бы чисто технически, ну и плюс всякие там эмоции, переживания-
этого вообще через край, так вот, сгреб я все спиртное в один узел, добавил
туда же все грязные трусики из-под кровати, ночнушку в крови- один черт, у
Ведии этого добра- на женский батальон, завязал- и тоже в мусор, кайфуйте,
мужики, не поминайте лихом, а я помню про вас, хотя Полигон- где-то там, в
другой жизни, в другом мире...

         12.
    Вечером мы встретились, была уже почти что ночь, я с Зидой и Сазон,
он сумку в пасти припер, сумка набита битком, еле-еле замок закрылся...
         Это произошло всего-то неделю назад, семь дней или чего-то около
полутораста часов, черт его разберет, много это или нет, особенно если учесть
время, покудова мы собирались с духом... По сравнению с двумя с небольшим года-
ми, в течение которых мы с Сазоном только толковали про Город, одна неделя-
сущий пустяк. Сазон тогда совсем еще щенком был, угловатым и неуклюжим, с длин-
ным обороданным хвостом и клокастой шерстью... Масть-то у него и посейчас не
поменялась- этакое что-то подвид чего-то, грязно-серое, вроде помоев, небрежно
выплеснутых в придорожную пыль, но сам он возмужал, приобрел животную тяжело-
весную грацию и даже малые его телодвижения, наподобие поворота головы или
шевеления ушами, стали выказывать скрытую мощь, почти наверняка- жестокую и ко
всему враждебную, хотя ко мне лично это пока не относится. Как бы то ни об"-
яснять, щенок-Сазон вымахал в здоровенного, с теленка на низких ногах, пса,
по-звериному сильного, по-человечьи хитрого и безжалостного, в грозу всех оби-
тателей Полигона (опять-таки- кроме меня, да еще, пожалуй, Зиды, только ее, как
мне кажется, он вообще всерьез не воспринимал, не считал за что-то такое, что
могло у=бы удостоиться его внимания). И то, что был Сазон обидчив и раним и,
вдобавок, прекрасно говорил, его совсем не украшало, напротив, придавало его
собачьему облику черты коварства... Чего уж доброго ждать от гибрида животной
силы и людского непостоянства! Впрочем, в радиоактивных штольнях Полигона
мало ли кошмаров плодится?..
         ...Мы встретились почти что в полной темноте, но не в той ее стадии,
когда "глаза коли", а в нормальной черной бархатной ночной теми, как и пристало
натуральным заговорщикам. Правда, заговора как такового у нас не имелось,
поскольку имея общую цель, мы слабо представляли себе, каким образом будем ее
реализовывать, а также, что на сегодняшний день совершенно очевидно, понимание
общих задач и грядущих последствий различалось настолько же, насколько способ
передвижения на задних конечностях отличен от четвероного аллюра. Соответствен-
но, не наличествовало программы-максимум, оценок перспективы, распределения
ролей, боевиков и фракционной борьбы, т.е. всей чепухи, отличающей заговор от
обычного времяпровождения...
         Тем не менее, события в какую-то сторону развивались, и наша кампания
непосредственно в них участвовала, порой даже пытаясь в пределах собственного
интеллекта воздействовать на развитие обстановки. Так вот, мы подошли почти
одновременно к повороту на центральную трассу, расчленяющую Полигон на неравные
половины, как раз в том месте, где поселок партов боковиной прилепился к проез-
жей дороге, и ни в одном окне не горел свет, все население, включая Ведьминых
шлюх, потом отработавших свое пиво, дрыхло без задних ног, отрубившись бесчув-
ственным забытьем до рассветной побудки, и висела над крышами хрупкая тишина,
в ту знаменательную ночь не нарушаемая, как ни странно, ни перепившими фрогами,
ни побитыми бабами, вообще никем, не считая далеких-предалеких завываний соба-
чьей стаи, загнанной Сазоном в химическую трясину еще позавчера и с той поры
исходившей перепуганными воплями...
         Я приоделся что надо- ботинки новые, купленные у Пру, намазаны марга-
рином от щедрости последнего дня слоем толщиной в палец, и кожа немного все-же
помягчела, стала сгибаться на ноге, так что можно и бежать, и прыгать. Толстая
рифленая подошва способна выдержать долгий переход по острой щебенке и колдоби-
нам горных тропинок. Джинсы, как положено- тертые и по низу трепаные, достались
мне по наследству от какого-то забулдыги насквозь обмоченными и облеванными,
так что я потратил массу усилий и прорву времени, дабы привести их в мало-маль-
ски пристойный вид да избавить от удушливой вони полупереваренного спиртного и
несвежего желудочного сока, но проветривание на чердаке моей хибары, летнее
солнце да непреодолимость временного потока свое дело сделали, штаны стали при-
годны для надевания... А при всем при том к штанам в комплекте прилагается ши-
карный ремень, широкий, всяко по-разному простроченный, с сияющей бляхой, на
которой голая баба не то плывет, не то летит, и, могу дать на отсечение больную
мою единственную голову- кожа натуральная, хотя и сложно определить- чья. Курт-
ка и полосатая рубашка не первой молодости, но моего размера, а с сумкой на
плече, с великолепной сумкой в замках и карманах с карманчиками, я вполне схо-
дил за человека, только прическа малость подкачала- глубокие залысины уходили
слишком далеко вверх и предательски обнажалась желтая кожа головы, а уж по
одной моей плеши за версту чувствовался парт, отчего мне позарез необходима
кепка с длинным козырьком- тоже загодя припасена, как средство от самых
любопытных.
         Для Зиды я выбрал куртку, пушистую, как подушку, набитую синтепоном,
и как только застегнулась она под самое горлышко, так сразу и превратилась в
настоящую подушку, разве что без наволочки. Из пышной массы свешивались вниз
две тонкие ножки в лыжных брючках в обтяжку и в больших (даже и по двум носкам)
кроссовках. Руки пришлосб глубоко засунуть в карманы, подходящих перчаток так и
не сыскалось, а могло резко похолодать, все ж таки горы. Вязаная шапочка завер-
шала наряд, так сказать, сверху, оттеняя зеленоватую кожу ослепительной белиз-
ной искусственного волокна, отчего лицо Зиды стало глубокого изумрудного тона
с каким-то непередаваемым отливом. Свитеры, штанишки и прочую мелочь для нее
разыскиваать не пришлось- мои запасы разного добра достаточно обширны (были
достаточно обширны и, по меркам Полигона, даже богаты, и все в прошлом ныне),
уж чего-чего, а детских обносков на свалку попадает предостаточно.
         Сазон в одежде не нуждается, перед выходом я помог ему привести в по-
рядок шкуру (т.е. продрал скребницей из доски с гвоздями дремучую волосню) и
окатил из шланга водой с пеномоющей гадостью, что вызвало у него прямо-таки
поток брани (и ведь прекрасно лается, стерьвец, оперируя при том абсолютно че-
ловеческими понятиями просто виртуозно), ну а потом Сазон затянул бесконечное-
мол, его нарочно струей по морде и в уши налилось, и глаза выест, и вообще...
Слушать собачье нытье мне невмоготу, потому я молча перекрыл вентиль, шланг
свернул, да и ушел, нервы и без того на пределе, к тому на сотый раз все обго-
ворено- место, время и все такое прочее, и ничего не изменится, если то же
самое да еще на раз повторить. Шланг так на площадке и бросил, да еще ногой
наподдал, на Сазона озлясь, и потопал домой малость соснуть, да только сна не
было, к тому же Зида перебралась на мою лежанку и залезла под одеяло- погреть-
ся, ну, я все-таки как-то дремал, и мелькала перед глазами какая-то сексуальная
чушь, скалились морды с вывернутыми веками и слюнявыми ртами, похожие на меня,
на Зиду и на Сазона сразу, и что-то гудело и орало, и с кем-то спорил я,словом,
звонок будильника был для меня натуральным спасением.
         Голова, понятно, болела, но усталость несколько прошла, какой ни на
есть, а отдых, а голова один черт будет гудеть, покуда в один прелестный миг не
шарахнет кондрашка, и ничего поделать нельзя... А если чем-нибудь заняться,
боль забудется и пройдет, что, впрочем, не обязательно.
         Ну, после звонка я первым делом Зиду поднял и догола раздел, и все
домашнее бельишко и халатик, и тапки- все в мешок засунул и закинул на шкаф,
подальше и с глаз долой, ничего из домашних вещей нам более не потребуется.
Соседи за стеною нынче спали, через стену вполне отчетливо прослушивался храп
Чистильщика и астматическое покашливание его бабы, днем они явно не квасили,
да не беда- метанол подолгу держится, до трех дней ломает... (Этот жалкий комо-
чек белья, еще хранящего ее живое тепло, останется в нашей неуютной норе
последним Зидиным следом.)
         Господи, как влекла ее нагота, но не одни только эротические пережива-
ния пробуждали во мне складки нежно-зеленоватой кожи в развилке сухих бедер и
надежно укрытый плотной роговой чешуей лобок, по-настоящему бронированный, и
когда ласкаешь ее, чешуйки немного царапают подушечки пальцев, цепляются за
ладонь и тихо-тихо шелестят... На человека (и даже на парта) в общепринятом
смысле Зида не похожа абсолютно, тем более на женщин из порножурналов- почти
что плоская, как из картона, фигурка, и не грудь вовсе, а лишь легкий намек,
не то плавно поднимающаяся неровность, не то слабо выраженная опухоль с твер-
дыми косточками сосков, к тому же болотного цвета,( наподобие статуй, которые
из камня или чего там, дерево или, может, металл, дрянь какая-то, на Полигоне
этакого добра завались), а вот надо же, будоражит воображение формой или чем-то
еще, и рождает мысли вполне земные, с материалом никоим образом не связанные,
и желания отнюдь не только лишь невинные или, к примеру, эстетические, хотя,
разобраться-то- статуей овладеть- ну и бред!- как только такое в голову придет!
         Зида для меня- совсем не неодушевленная статуя, однако, если откровен-
но, у меня такая каша в голове, такая бредятина... только нравится она мне, сил
нет как нравится, ее нечеловеческая утонченность и хрупкость, и неповторимость
линий тела, а может, в фактуре ее чешуйчатой кожи или в глубинах продолговатых
зрачков, или особенности непредсказемой ее души, специфическая прелесть мыслей
и слов, а может, что-то нечто совсем иное влечет меня и я проваливаюсь в безд-
ну чувственности... непонятно, ЧТО влечет меня... не знаю, КТО влечет меня...
Это так неоднозначно, так сложно... И так всеоб"емлюще, бесконечно и безыс-
ходно. И духовная близость совершенно не исключает влечения физического, может
даже- предполагает его...
         Короче, во многом Ведьма права, и я спал с этим зверенышем или кто она
на самом деле есть (была?!), о чем нетрудно догадаться, не так ли? И довольно-
таки систематически. И если в начале ей явно было не по себе и она через силу
уступала, потом все стало не так, и она не притерпелась, уж такое-то я бы
засек, нет, ей стало нравиться, чтоб я сдох, да, Бог знает, стоило ли перехо-
дить границы и стирать всяческие грани, но было, было... Чувство ли, потреб-
ность ли связывала нас...
         Правда же, что-то непредсказуемое сокрыто в самом половом инстинкте,
противоречие, ведь вроде бы и цель конкретно определена и альтернатив не суще-
ствует и быть не может, и только один пол противоположный... Но на самом-то
деле, к чему только не тянет, черт возьми! Верно, наисладчайший кайф не в про-
тивоположном, а в чем-то соверщенно невероятном...
         Остановимся.
    Переждем...
    ...Потом мы одевали тонкие шерстяные штанишки, и еще гетры под лыжные
штаны, вернее, эжто был комбинезон, и тонкие носки, и еще толстые- чтоб не
болтались кроссовки, а потом на хлопчатобумажную майку прямо на голое тело,
благо формы ее позволяют (позволяли?!) экономить на бюстгальтере, (она такая
смешная, когда напяливает его на себя, просто прелесть), натянули свитеры- один
тонкий, другой лохматый с большим воротом по самый подбородок, чтобы не путать-
ся в шарфе. И все это сложное хозяйство я застегнул в комбинезон, и перекрес-
тил на спине лямки- песть не сползают с плеч, и нагрудник с карманом очень даже
замечательно укрыл ее от ветра... Потом куртка и шапочка, только вот без перча-
ток, ну да ладно, как-нибудь обойдемся, ей же ничего в руках не тащить, спрячет
в карманы, ей ничего не нести, лишь бы шла сама, большего не надо...
         Я рассовал по карманам всякие дорожные мелочи- нож, фонарик, бинты и
много прочего, погасил ночничок, будто лампадку у иконы задул и, как маленькую,
за ручку, за узкую сухую зеленую лапку, вывел Зиду на лестничную клетку. Дверь
следовало запереть на замок- пусть меня хватятся не раньше, чем к вечеру, а
лучше бы- завтра поутру, но только это как повезет, а то ведь открытая дверь
сразу в глаза бросается, непременно отыщется зануда, которого хлебом не корми,
только бы в чужую дверь сунуться, а мне это сейчас ну как ножом по горлу, и по-
тому будем терять минуты и закрывать дверь по всем правилам, как бы ни тряслись
при этом руки...
         Слава Богу, фонарик не требуется, без того руки помнят, (руки все пом-
нят, не только дверной замок и выключатели, и кожу помнят, и шерсть, и зубы, и
много еще чего), так, на ощупь- замочная скважина, бородка ключа, сейчас с ти-
хим звеньканьем врежется металл в металл и произойдет невзрачное соитие, коим
некоторая часть жизни отсечется и завершится, и возврата к прошлому не произой-
дет, даже если и снова придется открыть эту же дверь этим же ключом... Все
течет.
         Зидины глаза и в полной темноте прекрасно видят, и она с любопытством
озирается, разглядывая  загаженные стены и дверь Чистильщика, и крутит носом
от вони из его логова, я ж не разрешал ей носа казать из нашей конуры, иначе
несдобровать, и она прекрасно усвоила местную мудрость, на всю жизнь.
         Наконец, я осилил замок, взял узкую прохладную ладошку и мы вышли на
ночную улицу, мертво-безлюдную, что нам только на руку, и пошли на перекресток.
         И никто не повстречался нам, так что никаких происшествий не случи-
лось. Звучит это, вероятно, достаточно скучно, но мы были довольны и не собира-
лись жаловаться на судьбу.

         13.
    Три дня назад, вернее, два дня и три ночи, мы все же вошли в Город,
нет, не так, как вступают в поверженные города победители, на белых конях через
триумфальные арки, увитые плющом и лавровыми листами, под грохот барабанов и
литавр. У нас все происходило совершенно иначе, хотя мы входили тоже через
Главный вход, через Главный вход Северного жилого сектора, один из двадцати
семи Главных Городских входов.
         Нам везло с самого начала, и ни разу фортуна не повернулась к нам
спиной. Что, по всей вероятности, в конечном итоге нас и погубило. Когда все
катится без сучка и задоринки, никогда не радуйся, потому как чуть позже судьба
не упустит случая наверстать упущенное и приложить фейсом об тейбл. А потом
приходится долго-долго приходить в себя. Что до меня, я-то предпочитаю кучу
мелких неприятностей в начале, разбавленных изрядной дозой накладок, но чтобы
не все сразу, а постепенно и вразрядку, не более трех в сутки; только это я
сейчас такой умный, а в момент, когда следовало насторожиться, вот именно тогда
я и отключился, сам не знаю почему.
         Во-первых, мы не встретили ни единой души, пока тащились через весь
поселок. Этого не могло быть даже чисто теоретически, кто-нибудь да должен был
шарахаться по дороге- либо пьяный вдребезину фрог, либо избитая очередным
фрайером шлюха- но в ту ночь не было никого. Даже окна в хибарах не светились.
         А потом, уже на Трассе, (а нам из-за Зиды пришлось топать добрых пол-
часа и опять же, безо всяких приключений), не было ни поломанных мусоровозов,
ни спящих шоферов, ни ночных Контролеров, которые время от времени патрулируют
под"ездные пути. Все было, безусловно, нам только на пользу, но это же самое
должно было быть крайне подозрительным, а мы и ухом не вели.
         Ну и, напоследок, на выходе стояли грузовикки с пустыми и уже продез-
инфицированными контейнерами, и никакого труда не представляло, даже имея в
виду Зиду с ее способом передвижения, подлезть под колючку нескколько в стороне
от поста (внутреннее проволочное ограждение не под током) и в "предбаннике", в
переходнике между Полигоном и выходом в сторону Города, влезть в контейнеры.
Доставшиеся нам контейнеры были небольшими, из тех моделей, что используются
в индивидуальных коттеджах, и приятно попахивали озоном после плазменной чистки
и облучения. Мы разместились по-одиночке со всем мыслимым в данной ситуации
комфортом, я сунул Зиде шоколадку, накрыл контейнер довольно тяжелой крышкой,
потом перешел к Сазону и оделил его колбасой "от Пру", но ему порция, естест-
венно, показалась невообразимо малой, о чем он и заявил мне немедленно, прове-
рил над ним крышку и (пора уж!) сам залез в облюбованный контейнер- последний
в левом ряду и, отего-то, синий среди остальных красных.
         Повторюсь, совершенно ничего не пробудило моей всегдашней подозритель-
ности, и я даже сумел задремать и спал довольно долго, почти ничего не слышал и
разбудили меня отнюдь не предчувствия (черт бы их драл!), а только толчки- ког-
да машина вовсю уже катила в Город, да скрип рессор мусоровоза. В щель между
крышкой и контейнером, предусмотрительно оставленную мной над головой, я видел
только голубое небо да легкие облака, и еще клочья зелени по краям дороги (в
моем положении- ветки по краю контейнера), информации, ясное дело, совершенно
недостаточно, но и по ней можно было определить- машина покинула территорию
Полигона и теперь катит где-то по трассе, вполне вероятно- под"езжает к Городу.
         Особенного волнения я все еще не испытывал, колыхалась где-то в серед-
ке какая-то нервная легкость и возвышенность, воспаренность, что ли, нечто тру-
дно описуемое- мандраж, одним словом, колотуном меня не било и руки не дрожали,
но внутри все подобралось и заледенело, в животе явственно похолодало, и мороз
то опускался в промежность, то подымался почти под самое горло, но внизу мне
было стократ непереносимее- снег в штанах!
         Мандраж от близкой опасности не был чересчур навязчивым и, собственно
говоря, способствовал концентрации- обострял зрение и слух и раскручивал мозго-
вые шестеренки с бешеной скоростью- и прокручивались в голове куски сценария
нашщего бегства, что вначале и что потом и, ей-Богу, не имелось никакой возмож-
ности тормознуть все это бесконечное кино. Возможно, именно повторяемость моз-
гового процесса снова погрузила меня в блаженную дремоту и я едва не проспал
самого главного! Все, что случилось после- семечки, а до того- вообще игрушки.
         А не случилось ничего экстраординарного, просто я не знал и не мог
знать элементарную процедуру, не то излишнюю предусмотрительность каких-то
городских бюрократов, не то гениальное предвидение нашего случая с их стороны-
при в"езде в Город контейнеры обязательно еще раз проходят плазменную чистку.
         Когда грузовик плавно затормозил, а потом втянулся в какой-то туннель,
сразу же потемнело и, кажется, стало похолоднее, а может, это чисто психологи-
чески. Машина полегоньку продвигалась вперед, а я, как полнейший идиот, с любо-
пытством ожидал, чем все кончится. Контейнер дергался, пол на одно мгновение
уходил из-под ног, потом краткое движение и снова остановка минуты на полторы.
         Не могу сказать, что конкретно подтолкнуло меня выглянуть наружу, но
только не разум, по-моему, моя способность соображать в тот момент утратилась
окончательно. Да я и не ожидал увидеть что-нибудь интересное- один черт, кругом
непроглядная тьма, глаз коли... И вот, только я открыл крышку, вижу- в неверном
отсвете непрерывного коронного разряда лапа трехтонного манипулятора с подве-
шенным к нему парным плазменным стерилизатором! Словно в немом фильме один
манипулятор снимает крышки с контейнеров, точнее- откидывает их на петлях, а
другой, что справа, с завидной точностью опускает стержни разрядников в нутро
контейнеров, словно пересчитывает парами, запуская в каждый ряд неправдоподобно
длинные пальцы, окутанные голубым сиянием, будто огнями святого Эльма...
         Инстинкт вышвырнул меня из синего контейнера, я мигом взлетел на него
и прямо по крышкам помчался сначала куда глаза глядят, лишь бы подальше от
излучателей, но тут, на полдороге, вспомнил- ведь не один!, и, сдирая ногти,
давай отковыривать крышку над Сазоном, и все никак не врубался, что стою на
ней, потому и не поднимается, а когда сообразил и вытащил его за шкирку наружу
(откуда только силы взялись, от злости, не иначе, было уже поздно- контейнер с
Зидой беззвучно раскрылся и необычно яркая вспышка возвестила- все кончено...
         ...
         Ни Контролеры, ни Возчики не встретились нам в туннеле.
    Нам еще раз повезло в тот проклятый день, только Зиде все равно.
   
    14.
    ...Всего-то вспышка света, страшной силы поток лучистой энергии- и нет
жизни...и даже малейшего осязаемого следа нет, хотя бы отпечатка хрупкого угло-
ватого тела, обтянутого зеленоватой кожей, нету ничего, из чего состояла непов-
торимая Зидина индивидуальность, нет капризов и вечного желания приласкаться,
требовательных сухих ладошек и эротических роговых чешуек на холмике лобка, нет
и не будет никогда больше, пусть хоть небо упадет на землю и Город с Полигоном
поменяются местами и назначением, а парты- с людьми, и вдрызг поразбиваются
контролерские вертолеты, а возчики начнут править миром, а Пру подарит за про-
сто так лавку фрогам, а Ведьма откроет институт благородных девиц, все равно-
не вернуть, не вернуть, не оживить, даже следа не отыскать, нет, словно и  не
было никогда, и только бьется неприкаянной бабочкой светлая Зидина душа, нежная
и хрупкая, и она уже тает, тает, тает...
         ...И проходят дни за днями, и мне самому все меньше верится в истин-
ность ее существования. Но меньше и меньше уверенности- а боль не унимается,
да, согласен, тупеет, но уходит в заповедную глубь души, и продолжает свербить,
болит, не позволяя наступить всепоглощающему забвению, как фантомная боль дони-
мает инвалида, потерявшего руку или ногу, и страдания его- не в реальной при-
чине, которую,в конечном счете, можно и истребить, а лишь в неосязаемой и недо-
ступной материи сознания (или подсознания? или в таинственном alter ego? или
в ощутимо реальном гипоталамусе?), и все болит и болит...
         Стискиваются пальцы и ногти мои впиваются в ладони, но не приносит
облегчения боль физическая, ибо терзания тела несопоставимы с муками души,
запертой в герметичной телесной облочке, из которой не существует иного выхода,
кроме смерти.
         Словно канатами стянута грудь, и не дышится, и обезумевшее от тоски
сердце драной ослепшей птицей колотится в ребра- отпусти! Но, и слабого намека
на ответ не добившись, на мгновение умолкает, стихают беспорядочные толчки, но
одно мгновение- Пусти!!!
         Блеклое небо почернело и все изменило цвет, предметы утратили опреде-
ленность собственных оболочек, стали расплывчатыми массами, потерявшими имена
и не имеющими предназначения, а потому свободно перемещающимися в пространстве,
перетекающими с места на место без всяких усилий- и я везде натыкаюсь на них,
и с каждым толчком всплывают в памяти кусочки прошедшего- вот она играет со
своими бутылочками, движения замедлены, как при кинос"емке, плавные, круглая
ушастая головка поворачивается вслед за взглядом; а вот тяжесть ее тела и сухие
твердые губы шепчут на ухо нечто очень важное, вот только не разобрать, что...
теплый клубочек удобно, по его пониманию, устраивается на коленях... а теперь
она со мною, глаза закрыты, затянуты зеленоватыми веками, лежит на моей груди и
я согреваю тонкие пальчики дыханием... Зида переодевается, сбрасывает домашнее
бельишко, и сейчас мы уйдем, потому что уже наступила наша последняя ночь дома,
а для Зиды- вообще последняя в жизни ночь.
         Боже мой, как больно мне! и нет способа уменьшить боль или хотя бы
приглушить ее чем-нибудь, ведь боль излечивается только временем и новой болью,
но мне не вынести ни ожидания, ни новой боли, новых потерь, да и нечего более
терять, а потерять себя- утрата невелика, и как знать- облегчение ли в измене-
нии формы осуществления собственного бытия.
         Мне было плохо, очень плохо, кошмарно плохо, только никакими словами
 моего состояния не передать.
         ...Туман вокруг нас не рассеивался, и я совершенно автоматически пере-
ставлял ноги, целиком положась на Сазонов инстинкт, на звериное его, а стало
быть- сверхчеловеческое чутье, ну и действительно, сазон не подвел, вывел точно
на место и сумел не попасться на глаза ни Службе чистоты, ни Службе порядка.
         Мне представлялось, как перегретый плазменный шар, отделившись от эле-
ктрода, опускается в контейнер, заполняя все внутреннее пространство, прикаса-
ется к голове (может, к коленям? Она ведь лежала в уголке, свернувшись калачи-
ком) Зиды, и сворачиватся тонкие чешуйки на темени, сгорая в адском огне, испа-
ряется мозг, потом солнечный жар опускается чуть ниже и наступает черед глаз,
они вскипают, выскакивают из глазниц и на наносекунду повисают на ниточках нер-
вов, и тут же лопаются, осыпаясь невесомыми углеродными пленками, и горит рот,
сухие губы, нашептывавшие мне, грудь, пальчики и лоно, горит, закручиваясь в
угольные трубочки, зеленая кожа, спичками вспыхивают, выгорая, крохотные мышцы,
плавится и пузыритсяярко-желтый, как у всех рептилий, жир и порошком рассыпают-
ся обуглившиеся косточки...
         Да нет, конечно, умом я понимал умозрительность нарисованной мною кар-
тины-в действительности все произошло совершенно не так и, главное, одномомент-
но, без этапов и периодов, все проще и, наверное, много страшнее, потому что
мгновенно и быстротечно, когда нет никакой возможности вмешаться. Похоже, неиз-
бежность, предопределенность и независимость от тебя и есть самое страшное...
электрод над контейнером- символ неотвратимости, да?
         Все было не так... Плазменный шар (это так и есть- коронный разряд
срывается с электродов именно в форме шара) со световой скоростью заполняет три
кубометра об"ема контейнера и не сжигает, нет- испаряет всю органику, до после-
дней молекулы. Она даже не проснулась, а если и не спала- ничего не почувство-
вала... как говаривали греки, высшее блаженство- смерть во сне... Ее не стало
прежде, нежели мозг способен осознать происходящее.
         Но моя боль от этого не становится менее мучительной, нисколько не
менее...
         Я тащился, буквально падая вперед и еле успевая подставлять ноги, воз-
можно, Сазон меня волок, не помню, досталось ему, бедняге, и я в шоке, и сумка.
Окрестности, правда, загодя изучались по городскому путеводителю, но карта кар-
той, выручала зрительная память Сазона- не хуже компьютерной, доведись мне вы-
бирать, я от машины откажусь. Я падал, вставал и падал снова, а когда поднимал-
ся, оказывалось- пройден еще один шаг... Туман не проходил, висел плотной пеле-
ной у самых глаз, наполненный бесформенными пятнами... как будто клочья ваты
плыли в грязной воде, и кажущаяся форма предмета совершенно ничего не говорит о
его собственной, вероятно, что тень в тумане не более, чем обман зрения.
         И до сих пор в точности не знаю я, где и как мы пробирались,а из Сазо-
на много информации не вытянешь- стоячка на проволоке, а от нее мимо дырок в
горе по кустам, потом где ограда, по ней еще лампочки растут, после дневной
лежки поснедали кой-чего- черт разберет собачий его арго, но ближе к вечеру
Сазон вывел меня точнехонько к Вединому дому, будто шел он по навигационному
спутнику и имел регулярно снимки приближающегося тайфуна, не просто привел, а
вышел прямо к самой калитке с щелью идентификатора, а поскольку проку от меня
было мало, надавал вначале пощечин (что малость помогло, но не вполне), заста-
вил напиться из лужи и умыться,и сам вылизывал бесчувственное и соленое от слез
лицо, я не в обиде на Сазона, тем более, что после перечисленных процедур не-
много пришел в себя, можно сказать- стал человеком, в смысле партеногенетом, и
уже мог сносно соображать, хотя и невозможно сказать, что здраво. Однако до-
стигнутого уровня мышления оказалось достаточно, чтобы при помощи карточки
идентификатора Ведии открыть калитку и войти во двор, минуя четырехкратную
систему защиты безобидной на вид зеленой живой изгороди (счастье, не была еще
подключена ночная степень, времени было около девяти), а потом насмерть перепу-
гать саму Ведию, когда мы, променжевавшись с полчаса перед дверью, вдвоем вва-
лились в ее гостиную. Ясное дело, видуха наша соответствовала обстановке- неу-
правляемы парт на поводке у мутанта-кобеля, которы, впрочем, не растерялся и
моментально предложил ей "заткнуться и не высовываться, курва, не то младенчик-
то твой в сумке, враз пред"явим Контролерам, взгреют тебе задницу", и далее в
том же ключе без падежей; в результате меня отпустило, зато начался шок у Ве-
дии, и она начала растворять его в неразбавленном "марракеше", а когда запасы
коричневых бутылок истощились- в других видах спиртного, уже без разбора,
надеясь утопить в вине совершенно некстати появившиеся проблемы...
         В эту ночь мы все вместе вповалку (не придумывайте только свальный
грех) спали там же, в гостиной, где придется, причем Сазон улегся таким мака-
ром, что проскользнуть мимо него незамеченным не стоило и пробовать и, по-джен-
тльменски, всю ночь провожал Ведию в туалет.

         15.
    ...А в постели Ведия куда как изобретательна, даже и не разберешь,чего
же ей требуется, но когда не догадаешься, она и сама популярно об"яснит, не по-
стесняется,не надейся, все вещи назовет своими именами и покрепче обложит непе-
чатным языком, если на проявляется должной сообразительности. Опять же, выпить
и трахнуться. Трахнуться и по-новой выпить.
         Начать с того, в тот же день, в ту же ночь, вернее, как наша веселая
кампания заперлась в ее дом, она умудрилась затащить в постель меня и, похоже,
Сазона, а ведь как перепугалась, увидев у меня свои собственные документы!
Гибкая, сволочь, будто змея, как кинется на меня, дай волю- сожрала бы, не по-
брезговала и партятиной, только тут Сазон и влез (вечное он ейное проклятие,
не его б нюх- и кто бы нашел сумку?), и сел, к ноге моей прижался, как взаправ-
дашний сторожевик, а угловатый его череп аккурат напротив Вединой торчащей
груди (я бы, задним числом, сказал бы- вызывающе торчащей), и верхнюю губу так
медленно, с подергиваньем, вверх задирает, а нос от этого самого собирается в
лохматую гармошку с мелкими-мелкими мехами, навроде аргентинского бандолеоне,
а зубы сияюще-белые, и бегают от уха к глазу желваки, и челюсти потихоньку-
клац!клац!- как автоматный затвор, ну и Ведия моментом поуспокоилась, и когтищи
накрашенные убрала, заткнулась напрочь и отступила в глубь комнату, даже спиной
повернулась к нам, прямо показала полное безразличие, и пошла, а мы, естествен-
но, за нею, естественно, без приглашения, но уже и без особенного противодейст-
вия.
         ...Задрав юбку, и без того мало чего прикрывающую, заголившись, как
будто мы с Сазоном пустое место, Ведия свернулась тугим клубком на диване и
сосала через соломину неразбавленный "марракеш" из круглого пузатого бокала,
из которого пьют пунш или глинтвейн, но никак не сорокасемиградусную отраву,
только ей хоть бы что, даже и не окосела нисколько, только как бы остекленела и
застыла. Беднягу-Сазона передергивало от спиртовой вони,это он сейчас попривык,
ну а тогда мутило его немилосердно, как будто надирался он сам, но оставить
меня наедине с этой зверюгой он не мог, не позволяло его преданное сердце бро-
сить друша на произвол судьбы, а в том, что силы мои Вединым не равны, он не
сомневался. Да и вправду, против поддатой Ведии долго не продержаться, это как
сражаться нагишом с грузовиком- сколь не верещи, исход предрешен, и потому Са-
зон морщился, но терпел.
         Она сидела, подтянув под бороду острые коленки, и юбчонка сползла
вверх, к поясу, полупрозрачные, в кружеве трусики открылись, да ей наплевать и
растереть, и то, что левая грудь у нее наголе, так то тоже ей до фени (так
себе, в общем, ничего особенного, слабое подобие тех, что в журналах- там пре-
лести ярко-розовые, цвета отварного свиного окорока, с небольшими аккуратными
сосками, почти идеальные по форме, прямо учебник геометрии, а тут торчит из
расстегнутого ворота маленький с"ежившийся комочек, как перепуганная зверушка,
с коричневым носом пуговкой, что-то неопределенное, так что никаких эмоций,
кроме жалости, только руку протянуть и погладить-приголубить, только неразумно
весьма поддаваться эмоциям, оттяпает руку по-локоть, пикнуть не успеть).
         Ну, вот, сидит она и пьет. Ну и я плюнул, сел напротив. Плеснул и себе
на два пальца и лизнул. С непривычки как кипятком плеснул в желудок, и дальше,
глубже, по всем потайным закоулкам тела и тупикам и проходным дворам кишок и
обратно прошла горячая волна, вернулась вверх, миновала кадык и ударила в голо-
ву и отозвавлась легким колокольным гудением и головокружением, на миг закача-
лись в глазах стены, и Ведия, и растянувшийся по моим креслом Сазон... но лишь
на миг, а там я уже выровнялся и взял себя в руки, и даже приобрел некоторую
уверенность, замедленную четкость в движениях рук и самодовольное выражение
лица...так что Сазон моментально насторожился и поглядывал на меня снизу вверх
с беспокойством и ощутимой настороженностью. В конечном итоге, козыри у меня
на руках, и с каждым глотком, который Ведия медленно всасывала сквозь зубы, мы
проникались общим пониманием- никуда ей не деваться, голубушке, надо принимать
мои правила игры, потому как нету крепче цепей, нежели уличающих тебя в гнус-
ности фактов... так что хочет она или нет (ну и бред- хочет ли!), только отныне
и до веку нету на свете лучших друзей, чем мы с Сазоном да Ведия впристяжку, и
жги ее огнем или другую пытку выдумай (следует обратиться к опыту инквизиции,
лучше испанской времени расцвета), только как не изощряйся, молчание ее обеспе-
чено, и Соломонова печать на ее устах. Омен.
         Она не спорила, только по-временам плечами так передергивала, будто
холодом охватывало полуголое ее тело, а может, могильный холод в самом  деле
во всей реальности предстал перед нею, когда выложил я на низкий стеклянный
столик, сдвинув в сторону предварительно стаканы и бутылки, как пасьянс-
         карточку идентификатора (пауза);
    (новый ход)- бумажник и деньги веером (опять полез в сумку)-
    блокнот (туз пикей козырный!), исписанный ее качающимися буквами,угло-
ватыми и неразборчивыми, это такой крупный козырь!- и сжалась Ведия, будто уда-
рили ее сплеча, и закрыла глаза, и зубы мелко застучали об край стакана.
         Мы почти и не разговаривали. Так, какие-то отрывистые междометия, и
вполне хватало. А вечером, после ужина, собранного на скорую руку изо всякой
всячины (Ведия почти не ела, мне насильно пришлось пичкать ее, не хватало еще
помереть с голоду единственному шансу на спасение, но в роли кормилицы я осо-
бенно не преуспел), мы уже оказались в одной постели, где Ведия доказала, что
ей без разницы- человек ты или партеногенет, или кто еще, лишь бы оказался
мужеского пола, потому как если не мужик, тебя просто не увидят, как не заме-
чают нечто такое невообразимо мелкое и незаметное глазу...
         Она была весьма изобретательна, и  недостатки фигуры компенсировала
темпераментом.
         Похоже, таким способом она приобретала необходимую энергию и уверен-
ность в себе, потому что наутро это была та же самая злюка Ведия, резкая и
жестокая, не прощающая малейшей минутной слабости, и следов не осталось от
вчерашнего шока, будто и не прихватили ее на криминальном аборте... Это уже не
заложник, из какого можно веревки вить (на что я, собственно говоря, надеялся).
         Это был сообщник, вдобавок претендующий на лидерство в нашей шайке.
   
    16.
    Дня три мы наслаждались наступившим покоем, хотя и выходили на свежий
воздух только по ночам, нам с сазоном этого хватало, а днем мы почти беззвучно
отлеживались.
         Ведия успокоилась сразу же, как только дошло до нее-не в наших интере-
сах настучать о ее проделках с невинным младенцем в Службу нравственности, но
с другой стороны, продав по дешевке нас, у нее шансов тоже не останется, пото-
му как и мы молчать не станем, не послушают Сазона(вправду, какой он свидетель,
не потребуешь же от мутанта присяги! А говорящее отродье чего не набрешет), я-
то выложу все, как есть, да еще и привру, и завсегда найдутся любители погля-
деть, как выглядит молодая и привлекательная бабенка голой в пытошной камере.
Мы были крепко повязаны и, слава Богу, понимали это и принимали, как данность-
есть, и все тут, прыгать некуда, а по мне- так и неохота, до того смертельно я
устал, так что если бы не необходимость сосредоточиться и не память о Зиде,
лучшим лекарством была бы бутылка "мандрагора" градусов в шестьдесят в зависи-
мости от выдержки, чай горячий и постель, и чтоб шторы не открывались круглосу-
точно... Только вот разделить с Ведией кампанию не дано мне было, и пришлось
ей, бедняжке, кончать бутылку в одиночестве, при моем чисто символическом
участии.
         Наутро она отправилась в душ, как раз наступила моя очередь сопрово-
ждать ее- пока мы не настолько доверяли друг другу, хотя ей, как я понимаю,
и тогда было наплевать. Это я все опасался козней и подвохов, оттого и таскался
за ней хвостом, и Сазона заставлял, чтоб не оставлял ее одну- вдруг наделает
глупостей... Двери закрывать и в душе, и в сортире ей тоже запрещалось, впро-
чем, она относилась к этому совершенно равнодушно, что меня, к примеру, коро-
било, она вообще не смущалась, не было в ней такого чувства, и вела себя бес-
стыдно вызывающе, и переодевалась у нас на глазах, и устраивалась на диване,
как ей только заблагорассудится.
         Там, в душе, мы устроились экзотично, но неудобно, и прилипали друг к
другу мокрой кожей- само собой разумеется, Ведия затащила под душ и меня, при-
спичил ей секс под дождем и она изображала то скромную развратницу, то любопыт-
ствующую девственницу и зажималась, как настоящая, и сопротивлялась, требуя от
меня насилия, а мне, честное слово, до фени... Насилие она, правда, в итоге
получила, ибо не следует спящую собаку дразнить, а раздразнил- по первое число
и получи, не жалуйся... Она и не жаловалась, хрипло и довольно, как насытившая-
ся кошка, смеялась, смывая следы близости и, черт возьми, я был смущен куда
больше!
         Потом она пила, а я потрошил ее тайнички, большие и малые заначки-
на одну, на полбутылки; а в промежутках,в самых разных углах ее обширного дома,
на самой неприспособленной мебели она отдавалась, вернее, требовала властно и
настойчиво, как нечто, принадлежащее ей лично, и пылала настолько искренне и
самозабвенно, что отказать ей, не обидив до смерти, как мне думалось, не было
никакой возможности. С сообщниками приходится идти на определенные компромиссы,
шел и я, в чем-то себя пересиливая, в чем-то себе отказывая,но в целом- не чув-
ствуя себя особенно ущемленным.
         Как ни парадоксально, но только мы с Сазоном ни черта не приобрели,
вырвавшись за пределы Полигона, и мне все чаще случалось задумываться, ради
чего, собственно говоря, мы очертя голову ринулись за территорию, худо-бедно
кормившую нас, дававшую крышу над головой и аборигенную разновидность телесной
любви- когда уж совсем невмоготу... плюс некоторый набор развлечений- начиная с
метиловой пьянки и кончая чтением (ведь подбор литературы меня вполне устраи-
вал- да он мог любому гурману потрафить!). А если отказаться от ряда абстрак-
ций- свобода личности или невмешательство в духовные дела, или от равенства
всех живых тварей перед Богом- именно Полигону все мы обязаны жизнью- и я,
особо изготовленный для свалок, и Сазон, который без радиоактивных штолен и
не зачался бы, и не заговорил... И Зида- ее жизнь тоже ведь напрямую связана с
мусором, она сама- отходы какого-то процесса... Эта свалка (единственное высо-
кое слово во всем повествовании- отметьте!)- эта свалка- наша Родина, что ж с
того, что она дурно пахнет...
         Так чего нам недоставало, если было все?!
    Все эти рассуждения о свободе выеденного яйца не стоят, потому как
свобода абсолютная, полная и всеоб"емлющая- это же кошмар какой-то, и только в
страшном сне может пригрезиться- ты свободен и делаешь, что хочешь- но и другие
творят с тобой все, что захотят!
         Кому как, мне лично Полигонной свободы хватало. Одна забота- чтоб в
стельку свободный пьяный фрог чем-нибудь тяжелым в голову не угодил... Почему
мы стремились не куда-нибудь, а только в Город, зачем меняли одну клетку на
другую, пусть красивше, но ведь совсем непривычную?! Там мы хотя бы умели жить,
а здесь на улицу только ночью и выйдешь, пока все спят. Что мы пытались бросить
там? И что искали здесь? И что нашли?
         Согласен, логово у нас сейчас что надо, комфорт и уют, но мы бежали же
не ради комфорта (по крайней мере, так мы считали), мы же ждали чего-то еще...
что-то этакое... вот только что?
         Так вот, стоит ли Зидина жизнь этого самого неуловимого непонятного
нечто?
         Сазон дремлет, уткнувшись мордой в колени Ведии. Может, ему известно,
чего не хватает на Полигоне? А может, он свое нашел?
         Все равно, нет резона бередить его собачью душу. Стоит посеять плевелы
сеомнений, потом их уже никогда не выполость. Так что пусть сам и решает, выпал
ему счастливый билет или нет. Не мне иезуитствовать. Ни к чему.
         А если ему или его намерениям суждено умереть, Господи, сделай смерть
их внезапной, быстрой и безболезненной. Как Зидина.

         17.
         Меня провожали без особых сожалений, однако Сазон заметно смущался,
однако же радости по поводу моего ухода не скрывал, его лохмата морда прямо-
таки лучилась удовлетворением...
         Ведия, как обычно, ляпнуло какую-то пошлятину, вроде того, что мужик
я ничего, но с Сазоном не сравниться... Мол, она всю неделю сравнивала, но
результаты не в мою пользу... так для меня лучше уматывать... для нее два пар-
тнера лучше, нежели один, не так приедается, но она согласна, лишь мне было
хорошо...
         Поздно вечером Ведия отвезла меня в багажнике к небольшому выходу из
купола Города в агрозону и помогла вскинуть сумку на плечо. В сумку она (без
моего участия, на меня навалился натуральный ступор) сложила столько провизии,
словно я должен был прокормить десятерых.
         Я поцеловал ее сухие губы. Она ответила торопливо и абсолютно бес-
страстно.
         Мы попрощались без сожаления и без задержки, а потом я шагнул в выхо-
дную галерею и потащился по наклонному полу в сторону темнеющегшо за куполом
поля. Силуют Ведии, стоявшей под фонарем, был отчетлив, задний свет очертил ее
тонким светящимся ободком, а волосы вспыхивали золотым ореолом... Меня пошаты-
вало под тяжестью сумки и лишний раз оглянуться было просто непозволительно.
Галерея не охранялась- только идиоту могло прийти в голову проникнуть в Город
через поля. Я не опасался. Шел совсем не скрываясь. Собственно, я уже на все
наплевал.
         Когда я собрался с силами и обернулся, под фонарем никого не было.
    Я вздохнул и полез наружу. Повис на руках, безуспешно попытался дотя-
нуться до земли, а потом отпустил руки и мешком свалился к подножью купола в
обнимку с толстенной сумкой.
       
    18.
    С вершины горы Полигон выглядел большим, но не бесконечным- линия цен-
тральной магистрали с прилепившимся к ней поселком, относительно ровные квадра-
ты сортировочных площадок, групповые секторы и, в самом углу, клоака химутили-
зации под облаком голубого едкого тумана.
         Осталось немногое- дождаться темноты и подлезть под проволоку поближе
к входному тамбуру- там где нет напряжения.
         А сейчас стоило подумать о вертолетах Контролеров и о непостижимых
таинствах души.
              *