Сверхновая

- Вот, вот здесь я и жил, - отец вздыхает и грустными глазами глядит куда-то между двух новых кирпичных многоэтажек. – Помню какой зеленый был у нас двор! Вон там вон большой клен рос, сколько поколений мальчишек  его излазило! Все повырубили…
Я нетерпеливо топчусь рядом. Пинаю ногой остатки строительного мусора на изрытой, не укатанной еще асфальтом земле.
- Папа, мы идем? Ну, чего тут интересного? Идем уже?
- Погоди, сынок! Ну, пойми, папа твой жил тут. Тут детство мое прошло. Вот тут вот стоял наш деревянный двухэтажный дом на пять семей… С чердаком, понимаешь? Настоящим чердаком!
- Что такое чердак?
- О, глупыш! Чердак – это… Это целый мир. Вот что это такое! Со старинным хламом! Дикими кошками! Летучими мышами! Мы верили, что там и приведения водятся… Ну, по ночам чердачные балки скрипели так странно…
- Пап, а в нашем доме есть чердак?
- Такого, сынок, нет! Что у нас за дом – бетонная коробка! А это был дом с историей. Живой.
- Дома не бывают живые! Люди – живые, собаки… А дома – нет. Их люди строят…
- Человеческие воспоминания могут сделать живым все, что угодно…
- Пап, пойдем уже! Тут ничего интересного!

Я помню тот день, когда впервые услышал о грядущей катастрофе. Я был в отпуске. О взрыве сверхновой передавали по телевизору. Как эти журналисты все быстро узнают! Наверняка в нашу лабораторию информация поступила всего-то парочкой дней раньше… Но почему они не позвонили мне, не вызвали?
Я слушал, как симпатичная черноволосая девушка обычным голосом, каким  всегда произносят вечерние новости, говорила, что процессы, происходящие на Солнце неминуемо приведут к взрыву не позднее, чем через шесть лет… Мол, раньше ошибочно считалось, что масса Солнца слишком мала, чтобы это произошло, но новые расчеты показывают…
Наверное, девушка не понимала того, о чем говорит. Или наивно, как и большинство жителей планеты полагала, что ученые найдут способ спасти Землю. В кино всегда так происходит. В последний момент кометы и астероиды сворачивают с гибельного курса…
Но я-то все понял сразу. В противоречие всем законам физики, кровь моя сперва похолодела, а после вскипела. И словно яйцо в кастрюльке, билась о черепную коробку мысль: «Неужели? Шесть лет? Всего шесть – и человечеству конец?»
Это было так страшно, что я, привыкший верить лишь строго научным доводам, я, реалист и атеист, вдруг отчаянно захотел поверить в каких бы то ни было богов. Беспомощный и растерянный, взывал я к Иисусу, Алаху, Будде…
«В чем твой замысел, Боже? Зачем все это было нужно – эта волшебная голубая планета, эта странная, не поддающаяся никакому описанию субстанция, под названием жизнь? И в чем тогда смысл – в смерти?»
Я не отрицал смерти, как завершающей стадии некоего процесса, но в некотором смысле верил и в бессмертие, подразумевая под этим продолжение жизни в созданном человеком – в плодах его труда, любви и  тому подобного…  Смысл жизни я видел в ее продолжении пусть не для одного субъекта, но для общества в целом. Преемственность. Вот в чем было для меня бессмертие. Наконец, людская память обещала мне продолжение жизни.
«И ты, Бог, лишил меня права на бессмертие?» – вопрошал я
Но боги никогда не отвечают людям, оттого люди рано или поздно приходят к выводу, что богов нет.

Немного придя в себя, я поехал в лабораторию. Этим поздним вечером я оказался там далеко не в одиночестве. Молча, одними глазами я здоровался с коллегами. Я видел, что в скорбно сжатых губах не было отчаяния, лишь одна только решимость найти выход, решение проблемы, спасение от беды…
Лаборатория секретных космических разработок отныне не пустовала ни днем, ни ночью. Мы должны были создать такую станцию, которая могла бы автономно существовать в космическом пространстве может быть сотни и сотни лет, пока бы мы нашли планету, пригодную для жизни. Ученые всей Земли отныне являли собой один гигантский мозг.
Правительство не скупилось на средства. Но одних денег было мало. Нужна была железная воля – воля к жизни. Мы старались как можно меньше спать, полагая, что каждый час, проведенный во сне приближает черту, за которой сон может стать вечным…
И мы построили ее. Станцию, способную спасти часть человечество  - очень малую часть – от неминуемой гибели. Мы назвали ее «Ковчегом». Создатели «Ковчега», конечно же, получили право улететь на нем с самыми близкими членами семьи. Другие места распределились между государствами в процентном отношении к количеству населения. Само собой, заветные билеты доставались прежде всего государственным деятелям, пронырам-политикам, богатым прохиндеям и прочим знаменитостям.  Места разыгрывали в телевизионных лотереях, раздувая рейтинги передач и зашибая ненужную никому уже копейку… Что же, человечество умеет извлечь выгоду и сделать прибыльное шоу из всего – даже из собственной гибели. И всегда оно было столь же цинично, сколь и романтично…

Мы улетели, Земля погибла…
Прошло много лет, я стар, а мы все еще бороздим океан Вселенной в поисках спасительного островка. Мои внуки родились уже на станции и мои рассказы о Земле для них – лишь странная древняя сказка о неведомой голубой планете, прекраснее которой ничего не было на свете. И они полюбят ту, новую Землю, которую, я верю, нам суждено будет найти еще при их жизни…
Но я-то знаю, что никогда не смогу уже полюбить новое небо и другие леса. Цветы на другой планете будут пахнуть по-иному, и снег будет падать совсем не так, как падал под Рождество  давно, когда я был маленьким мальчиком…
Я вспоминаю.  Какие-то незначительные, на первый взгляд вещи. Темные речные омуты и розовые закаты. Акации воле дома. Раньше я не замечал их. Вернее, не придавал им такого значения…
Я повторяю названия несуществующих больше городов, горных систем, морей - словно имена
умерших родителей…. Я разглядываю ворох старых фотографий, пытаясь вернуться туда, где все это было, было…

- Вот, вот здесь я и жил, - отец вздыхает и грустными глазами глядит куда-то между двух новых кирпичных многоэтажек. – Помню какой зеленый был у нас двор! Вон там вон большой клен рос, сколько поколений мальчишек  его излазило! Все повырубили…
Я нетерпеливо топчусь рядом. Пинаю ногой остатки строительного мусора на изрытой, не укатанной еще асфальтом земле.
- Папа, мы идем? Ну, чего тут интересного? Идем уже?
- Погоди, сынок! Ну, пойми, пап твой жил тут. Тут детство мое прошло. Вот тут вот стоял наш деревянный двухэтажный дом на пять семей… С чердаком, понимаешь? Настоящим чердаком!
- Что такое чердак?
- О, глупыш! Чердак – это… Это целый мир. Вот что это такое! Со старинным хламом! Дикими кошками! Летучими мышами! Мы верили, что там и приведения водятся… Ну, по ночам чердачные балки скрипели так странно…
- Пап, а в нашем доме есть чердак?
- Такого, сынок, нет! Что у нас за дом – бетонная коробка! А это был дом с историей. Живой.
- Дома не бывают живые! Люди – живые, собаки… А дома – нет. Из люди строят…
- Человеческие воспоминания могут сделать живым все, что угодно…