Любить научись

Бабьи Враги – угол не то чтобы заповедный, но редкий местный житель пойдет туда без особой нужды. Да если уж и позарез надо, все равно постарается обойти по краешку, по опушкам. Хоть и не Бермудский треугольник, а люди, бывало, пропадали… «Не ходи, - предостерегали шустрых мальцов старые грибники. – Там водит». Что такое водит, знал каждый. Только что двигался по лесу уверенно, зная, что Кисляково – справа, Чертково – впереди и вдруг, словно затмение нашло – все кругом незнакомо, ориентировки – как не было. Ходишь по заколдованному кругу, пока не выбьешься из сил… Потом ломанешься по прямой, не сворачивая, не слушая воплей собственной паники – и выйдешь километрах в пяти от того места, где потерял дорогу. Это если умеешь взять себя в руки. А в Бабьих Врагах и железная воля порой не помогала.
 
   Говорили, однако, люди, что кое-кому встречалась в этих гиблых местах лесная бабушка. Описывали ее одинаково – сухонькая старушка в белом платочке. Серенькая накидка, клюшка изогнутая. Прямой пристальный взгляд. Появится, словно ниоткуда, скажет: «Куда собрался-то? Вон туда иди!». «Да как же туда?», - вякнет неуверенно бедолага, а старушки уже и след простыл. Ну и двинется, куда указано, в чащу, да в бурелом. Сам бы туда точно бы не свернул, ан глядишь – продрался сквозь частый строй елок, перелез через пару замшелых бревен, вот и опушка видна. И деревня родная – в двух шагах…

   Витька Сомов этим россказням до поры не верил. То есть, сам факт появления старушки сомнений у него не вызывал. Но налет тайного, магического,  явно сквозивший в интонации рассказчика, приводил Витьку в негодование. «Мало у нас бабусь по лесам шастает?  Они же все тропки знают. Вон бабка Фрося из Кисляково! Сбегает в лес на часок – и полная корзинка белых. По тем же местам часа три бродишь – сыроежки, да красновики… А попробуй эту ведьму выследить! Мы за ней как-то увязались –  где там! Шмыг – и нету… Во! А ты говоришь – лесная бабушка»

   Сам он, правда, заходить в Бабьи Враги избегал. К чему забираться в глухие темные дебри, когда есть золотозвонные березовые рощи, насквозь пронизанные солнцем, наполненные шелестом и щебетом. Там в узорчатой прозрачной тени прятались рыжие семейки лисичек, то и дело попадались россыпи молодых крепких сыроежек, розовых волнушек. По мелколесью можно было набрать маслят. А на опушках, коли никто не опередил – вот они, ядреные красавцы белые…

    Но не только грибы манили младшего Сомова в лес. Был он мечтателем, хотя и под пыткой не признался бы в этом друзьям. Они-то знали его другим – жестким, колючим, взъерошенным. Ростом Витька не вышел, старшие братья так и норовили дать младшенькому леща да перепоручить ему задания матери - драить некрашеный пол, варить борщ, мыть посуду… Вот и пришлось Витьке вырабатывать бойцовский характер, а то бы начисто затюкали. Но в тихие часы, когда старшие уходили гулять, а мать – на вечернюю дойку, можно было достать старинные изукрашенные книги, оставшиеся от деда-священника, и, затаив дыхание, читать о дальних странах и чудесных превращениях, о таинственных пещерах и редком звере единороге, чей истолченный рог нейтрализовал любой яд, подсыпанный герою злодеями и завистниками. В эти минуты Витька забывал, что он – угловатый деревенский мальчишка, сероглазый, носатый, с впалыми щеками… Был он по меньшей мере доблестным воителем и ясноглазая принцесса, приручившая белого единорога, смотрела на него из дворцового окна.

   А уж в лиственных теремах окрестных лесов эти мечты подкреплялись удивительным чувством сопричастности к сказочной жизни облачных замков, переливчатому голосу ветра, трепетанию листьев и тайнам птичьих перекличек.
 
   Но однажды занесла Витьку нелегкая в потаенные недобрые места.  Виной всему были осенние опята. Кто собирал их, помнит восторг и азарт, охватывающий счастливца перед пнем , обросшим золотистыми грибочками. А вон там еще один пень. А еще дальше маячит стайка опят, прилепившаяся к стволу ели. А там в чаще опять мелькнуло тусклое золото грибной россыпи… Шаг за шагом, двухведерная корзина наполнилась до краев, пора бы и домой, но куда? Он двинулся направо, но угрюмые ели смыкали стволы, преграждая путь. Еле заметная тропка влево привела к глубокому оврагу, по склонам которого отважился бы спуститься только сумасшедший. Витька решил вернуться и с ужасом понял, что не помнит, откуда он сюда пришел. Корзина оттягивала руки. Стало подташнивать, то ли от волнения, то ли от голода. Еще одна тропинка привела к болоту. Зажужжали комары, впиваясь в шею, лицо, руки. Витька опрометью бросился прочь, от усталости стал спотыкаться, едва не выронил корзину. «Надо бы отдохнуть»,- подумал он и отбросил эту мысль. Скоро начнет смеркаться, в темноте он вряд ли выберется из чащи… Он огляделся – ни просвета, ни каких-либо следов, словно и не ступала здесь нога человека. Страх внезапно заполонил душу, отяжелил ноги свинцом. Витька сел на поваленную березу и заплакал.

   - Никак заблудился? - раздался из-за спины звонкий усмешливый голос. Витька шмыгнул носом, рукавом вытер мокрые глаза – еще не хватало, чтобы какая-то соплюшка потом хвалилась, что застала его в минуту слабости - и обернулся. Соплюшки не было. Что-то белое мелькнуло в чаще – легко и весело, как солнечный зайчик.
-      Эй, ты где? – позвал он неуверенно. – Не прячься… пожалуйста.
Последние слова дались ему нелегко. Просить кого-то, признаваться в собственном поражении – не в Витькином это было характере. Но остаться одному  после пережитого страха и отчаяния было совсем невмоготу. «А вдруг мерещится?», - озноб прошел по спине мальчишки. И уже не скрывая слез, он вскочил и отчаянно крикнул:
- Не уходи, не бросай меня! Пропаду ведь!

   - Так уж и пропадешь? – поддразнил его тот же голос, но уже откуда-то сбоку.
Витька осторожно скосил глаза и обомлел – шагах в двух от него у кряжистого дуба стояла та самая лесная бабушка, точь-в-точь как описывали ее деревенские рассказчики. Только вот лицо ее трудно было рассмотреть – может, слезы мешали.  Да нет, что-то здесь было не так. Сквозь уютные морщины, словно через снежные узоры на стекле, проглядывал другой облик – изумрудные глаза, тонкий и нежный очерк щек и подбородка, такой до боли прекрасный и знакомый, виденный в забытых счастливых снах…

   - Ишь ты, сердечко зоркое, - то ли проговорила, то ли пропела нежданная спасительница, в один миг превратившись в совершенно реальную старушку, и ворчливо добавила. – Ведь и Алькора моего сумел углядеть. Вот оставлю с собой на веки вечные, глазастый!

- Оставь, - прошептал Витька.
Страх и недоумение ушли, душа доверчиво раскрылась и мир раскрылся навстречу ей – богатый, многоцветный, завораживающий, как пропасть под ногами на колокольне старой церкви.

   - Рано тебе, - то ли с сожалением, то ли осуждающе покачала головой лесная бабушка. – Однако, хоть и молодой, да ранний. Ауру, небось у людей видишь?

   - Чего? – удивился Витька.

   - Ореол, - пояснила старуха. – Ну, словно нимб вокруг головы…

   - Видел. Я думал, все видят – человек был только что рядом, а вдруг далеко-далеко и свет вокруг головы, у каждого свой.
    Витька говорил тихо и задумчиво, как будто сам с собой, а лицо старушки таяло, снова принимая облик сказочной царевны. Из кустов орешника выглянула белоснежная мордочка какого-то неизвестного зверя.

   - Брысь, Алькор! – спохватилась лесная колдунья.
 
    Мордочка исчезла. А чародейка сбросила платочек со светловолосой головы, распрямила плечи, оказавшись не такой уж высокой, но статной и стройной девушкой, и вновь озарила мальчишечье сердце ласковым светом изумрудных глаз:

   – Говорю тебе, рано еще. Походи по белу свету. Любить научись. Боль терпеть научись. Горе одолевать научись. А потом приходи. Я подожду.

   Она провела розовой ладошкой перед глазами растерянного парня, тьма застлала его сознание, земля качнулась под ногами и в следующий миг он обнаружил, что сидит на том же поваленном дереве. Рядом стоит какая-то бабуся, трясет его за плечо и приговаривает:

   - Заблудился, да еще и заснул! Ты же из Акуловки, малец? Ну, так тебе вон туда.Иди, пока не стемнело!

    Много раз потом вспоминал Виктор Сомов тот удивительный день и все пытался понять, было ли все это или пригрезилось в забытьи? Однажды в автобусе, услышав в разговоре слово «аура», он ощутил горячую волну в сердце и напугал пожилую интеллигентную даму, закричав:

   - Что? Что Вы сказали?

   - Аура, юноша, ничего сверхъестественного. Свечение биополя человека, - чуть заикаясь, ответила дама и недоуменно пожала плечами, встретившись взглядом с оторопевшей подругой.

    Вечером Виктор опять вспоминал, как шел из чащи в указанную сторону, как будто через полосу легкого упругого давления, как изменился цвет неба, когда он вышел на опушку. Родная Акуловка и вправду была – рукой подать.
На кухне раздраженно зудела жена, перечисляя сколько денег надо, чтобы отправить сына в первый класс, одеть дочку, чтоб не стыдно было перед приятельницами, да и ей пора новую шубу купить, а любезный супруг в облаках витает. Вон другие в отпуске на стройку устраиваются, чтобы для дома, для семьи побольше заработать…
Он слышал ее, словно издали, размышляя, когда же успела тоненькая застенчивая девушка превратиться в законченную стерву с холодными глазами и жестким ртом, и перед ним, проявляясь, словно фотоснимок в ванночке с реактивом, вставало совсем другое лицо, и в сердце звучали другие слова:

   –  Любить научись. Боль терпеть научись. Горе одолевать научись. А потом приходи. Я подожду.
А из резных зарослей орешника грациозно выходил белый единорог и клал голову ему на плечо…