Запретная правда

Передо мной сидит человек. Его лицо серо от того, что он только что узнал. Я сказал ему правду, потому что не умею иначе. И потому что это – моя работа. Я предлагаю ему воды и мужчина судорожно хватает стакан, и пьет до дна, запрокинув голову и расплескивая воду на покрытые перхотью пиджачные плечи.

Я выхожу в коридор учреждения, закуриваю и иду между рядами расшатанных кресел, обитых дырявым дерматином, иду, роняя пепел на колени сгорбленных ветеранов и юных отцов семейств. Я двигаюсь медленно, получая удовольствие от каждого шага. Молодая девушка с блестящим, как бильярдный шар лбом не выдерживает и бросается ко мне.
Зная быстроту реакции Лунца и Мееровича, я даже не поворачиваю головы. Я вижу, как она визжит и брыкается, кусает Лунца за щеку. Очень темная кровь немедленно выступает на его лице, но Лунц – профессионал и посетителя бить не станет. Девушку уводят в процедурную комнату и делают инъекцию. Ее тело можно будет забрать после 16 часов.

В день я успеваю принять до 30 человек, запись ко мне на прием, говорят, растянулась уже на четыре месяца. Лунц и Меерович валятся с ног. Лена ушла к Лейбовичу, сказала, что очень уважает меня, но в таком темпе больше не выдерживает. Она показала мне руку – на среднем пальце была кровавая мозоль от ручки. Теперь я временно записываю на магнитофон. Думаю нанять двух девушек вместо Лены, да посмотреть кандидаток все некогда.

Говорят, в городе работает только еще один человек – некий Соломон Штайнман. Но у него дела идут хуже, потому что он говорит не все, у него неэксклюзивный договор с Четвертым слоем. Что ж, сам виноват.

Мое же дело процветает. Честно скажу – деньги уже некуда складывать. Все несут наличные и два шкафа полны. Последнюю неделю совал под кушетку в процедурной, а сейчас просто бросаю в угол.            

Я курю и смотрю в окно. Серые низкие тучи сливаются с землистыми новостройками. Под окнами зябко обнимаются парень и девушка в пуховых куртках, робко заглядывая в наши окна. Девушка замечает меня в окне и дергает парня за рукав, что-то крича ему в ухо. Они оба неотрывно смотрят на меня. Я тушу окурок о подоконник и бросаю в кадку с засохшим фикусом. Под ноги мне лезет институтская кошка Букса и я нагибаюсь, чтобы почесать ее за ушком.

Меерович подходит ко мне. Глаза его воспалены и слезятся. Они с Лунцем не спали уже трое суток. «Шаил Яковлевич, - тихо говорит он мне, глядя чуть мимо моих глаз, -  надо бы идти, ждут ведь, уже на двадцать минут сбились.» «Иду, Аркадий, иду», - отвечаю я и быстрым шагом направляюсь к своему кабинету. Перед дверью стоят трое, переминаясь в ожидании своей очереди. Остальные сидят на креслах и подоконниках.

«Пожалуйста, господа, - обращаюсь я к Мееровичу с Лунцем, - проверьте следующего».
Я вхожу в кабинет, в сотый раз удивляясь его тесному неуюту.
Сажусь за стол и в задумчивости грызу дужку очков.

Дверь открывается и Меерович вводит сутулого старика с орденскими планками на некогда полосатом, а ныне вытершемся и засаленном до однотонности пиджаке. Блеклые глаза старика горят тем же безумным желанием, что и у всех.

Я прошу его назвать имя и фамилию и вписываю их в книгу. Посетитель номер 473, и это ведь только за этот месяц. Я зачитываю старику условия договора, которые давно выучил наизусть и спрашиваю, уверен ли он в своем желании знать. Старик кивает, как китайский болванчик. Глаза его умоляют. Я смотрю в его зрачки и вижу все, что есть. Все как есть. Все, что должен сказать старику. Я рассказываю ему и старик плачет, мелко тряся седой, плешивой головой. Проходит несколько минут, старик явно не в силах встать. Я жму кнопку звонка и Лунц с Мееровичем выводят старика под руки.

Почему они все хотят знать? Иногда я и сам не могу ответить на этот вопрос. Но очень хорошо знаю, что бывает со всеми ними после. После того, как они узнаЮт.

Что? Вы тоже хотите узнать? Ну что ж, записывайтесь на прием, вот только очередь, по-моему уже на четыре месяца…