***

      Сумерки плыли, густые как липовый мед и тягучие, и звенели, тем особенным тонким, приглушенным, звучащим будто бы издалека, звоном тишины. Лениво катили автобусы, похожие на светлячков в этой зарождающейся темноте. Остановки пустели, и в мокром асфальте отражалась последняя желтая полоса неба, будто бы солнце еще цеплялось за небосвод своими тонкими светлыми пальцами.
Что-то менялось - неумолимо и незаметно - весна осторожничала и двигалась по венам медленно- медленно. Вдох- выдох, вход- выход... Сумерки холодным звенящим воздухом входили в легкие  и плыли уже изнутри.
Ты пришел и принес с собой запахи городской улицы, вечера, тихой весны. Заходи. Я ждала. Знаешь, я долго ходила по городу, запоминала улицы и забывала людей. Запомнила облупившийся карниз на проспекте, черный умирающий снег на Пяти Углах. Он болен, неизлечимо и смертельно. Совсем как я... Понимаешь, мы с ним вместе: вместе умрем, вместе истощимся и станем просто водой - грязной талой водой, по которой будут топтаться тысячи ног и тысячи машин оставят рубцы колес. Я и снег. Я и ты. Входи же, пожалуйста, не стой. Мне было плохо без тебя. Я писала сказки про ангелов, курила дешевые сигареты и требовала нежности. Играла в чет- нечет на жизнь и не - жизнь. А что за жизнь без тебя? Я всегда проигрывала. Будешь чай? Только-только вскипел. Будто ждала, хотя давно перестала срываться на стук в дверь. Я верила в тебя, как в сказки, как дети верят - самозабвенно и непрекословно, не требуя взамен ничего. Верила, как верят в Бога. Пусть он простит, но без тебя не было и его, все было ненужным, даже вера.
Сахар? Знаю - две ложечки и еще чуть-чуть. Холодно? Да, на улице мерзко, но посмотри, как из окна  красиво. Правда, автобусы похожи на светлячков? Смотри, вон, один ползет в горку, тяжело ему, наверное. Что-то обрывается  внутри, как будто струны  лопаются одна за другой, и от этого больно. Нет-нет, не прикасайся ко мне. Не сейчас, позже. Сейчас больно очень, больно и горячо. Ты пей чай, а я не хочу, я больше кофе люблю, но его нет. Я все выпила в долгие бессонные ночи. На самом деле у меня не было бессонницы, что ты! Просто я глушила водку в тусовках, спала на кухнях, и нервно раскуривала новую сигарету, когда опять было больно. Знаешь, помогает, только пусто внутри становится, будто бы пустота повторяет очертания тела. Ткнешь в кожу, и поползет наружу эта чернь пустотная. Жутко? Слушать жутко, а я жила так.  Глаза у тебя усталые... Боже, за что мне счастье такое?! Прикоснись, скорей же! Руки горячие, согрей, я замерзла. За всю эту зиму без тебя намерзлась. Зима такая длинная, долгая. Условный знак для зимы - знак бесконечности. Это она, дура снежная, свернулась как змея в клубок...
Я покурю, подожди. Немного, в форточку, чтобы ты дымом не дышал. Обнимаешь так мучительно. Не смотри на меня, закрой глаза, и я закрою. И буду любить за двоих, только не уходи, не отпускай меня. Сердце где-то в горле комком встало, дышать тяжело. Я...Я и снег... Убей меня, я стану снегом, потом прольюсь по асфальту грязной талой водой с бензиновой радужкой. И ты пройдешь по воде и не заметишь, что это умерший снег. Что это когда-то была я.
Я знаю, ты все равно уйдешь. Но только, пожалуйста, не сразу, не так по-горячему, по-живому... Позже, когда отомрет, отболит... Говори мне о чем-нибудь. О чем угодно: о собаках, о погоде, о работе, да хоть о политике. Не важно. Важно голос твой слышать, дышать тобой, быть твоим пульсом, твоим сердцем. И биться, биться, как колокол о стенки ребер.
Слышишь, я тоже зазвенела тем особенным весенним сумеречным  звоном. Тихо так. Сумерки колышутся, как студень за окном. И больше не звенят. А я звеню - тонко так, легко. Ты пей чай, пей. А захочешь уйти - иди, только не забудь закрыть мне рукой  глаза... Я буду слушать этот особый звон тишины.


15 апреля 2002г.