Ветер под Рождество

...что мне ветер рассказал
Митяев

...вот по этому твоему ответу я с огромным облегчением сужу, что все у тебя в порядке, что говорить, у всех у нас проблемы и временами депрессия, но главное, а канун Рождества – как раз самое время об этом вспомнить, – что в душе всегда есть ячейка, принадлежащая дорогим и любимым, так что человек сам ею-то не распологает, как бы он ни убеждал себя в обратном. Как вспомнишь об этом, депрессия тает, и сразу становится тепло, хоть из ячейки иногда и доносится «все мои друзья почему-то думают, что дружбу должен осуществлять именно я». Это какое-то многослойное наложение состояний и чувств, но нужно раз-другой, исстрадавшись, пройти сквозь слои, сквозь депрессию, чтобы наконец прочувствовать, «как труден путь души, спешащей к людям». Можно подойти к этой проблеме наложений аналитически, применив способ, обратный взятию производной. Тогда окажется, что характер как антитеза ситуации в шукшинском смысле часто дает сбои, проявляет слабость как раз тогда, когда, казалось бы, ситуация проста, как наждак. Одиночеству, к примеру, сплошь сопутствуют конфузы, потому что одинокий лишается в силу ситуации ориентиров, а жить без ориентиров или когда они «покрыты густым туманом», согласись, совершенно невозможно. Их место тут же занимают какие-то мимолетности, воспоминания, ветры – словом, что-то очень непостоянное, чему чужда определенность. Такая «прежних радостей печаль». Начинает работать классический принцип неопределенности Гейзенберга: чем точнее коордаинаты частицы, тем менее определенной становится ее скорость, и наоборот. Свойство природы, фундаментальное, заметь! У тебя что определеннее? Наверное, скорость. Не сетуй, что мол «они хочут свою образованность показать, потому и говорят о непонятном». Смотри, сентенцию о веснушчатой Агриппине Саввишне можно истолковать совершенно по-разному: кто-то увидит Россию первой половины XVIII века и пустится, подобно Лотману, в просветительство о ее нравах и обычаях, подробно опишет иерархию чинов 1722 г., откуда станет ясно, что коллежский-то ассессор – чин на самом деле весьма средненький, до статского советника поди так же далеко, как куцему до зайца, поэтому непонятно вообще-то, с чего бы это Агриппине свет Саввишне его потчевать, разве что живет она в каком-нибудь Орехове-Кукуеве, а Фаддей Аполлонович нагрянул к ее мужу, попечителю учреждений, с проверкой, вот и винегрет на дощатой террасе, классическая картина русского лизоблюдства, толстый и тонкий. Я же все это время никак не возьму в толк, зачем ты тратишь силы на весь этот вздор, ведь меня интересовало-то всего только, как правильно пишется «под аккомпанемент виолончели». Как если бы мы с тобой пытались оспорить бесконечное суждение «роза не верблюд». Пока мы от недоумения ведем бровью, чешем затылки, тщась разобраться что к чему и растолковать друг другу, что вообще-то это Берлиоз, но не композитор, появляется Сержик Войницев и говорит дрожащим голосом: «Софи. Ты просила тальму. Я принес». Дальше – может статься – прийдет черед изумиться, «Мишель, если ты что-нибудь понимаешь...», и броситься с обрыва в реку. Но там мелко. Мелко, Хоботов! И снова всё будет хорошо. Всё будет по-старому. Мнимые состояния обдует свежий ветер истории и образов, и тогда характер снова обретет силу, мы снова вернемся к главному, к нашей ячейке, и на душе станет тепло, как и должно быть перед Рождеством...

декабрь 2001 г.