Красота как национальная идея, или снова на пути в Тбилиси

Садахло

Гуси вытягивали шеи. Индюки усердно выклевывали что-то в мокрой траве. Собака, не евшая – судя по всему – сутки, а то и дольше, лакала дождевую воду из грязной лужи. Крестьянка, разогнувшись от черной ухоженной земли и держась за бок, щурилась на проезжавшие машины. Времени на наблюдение у нее было достаточно, потому что машины двигались со скоростью пешехода, падая в бесконечные ямы и пытаясь, весьма, впрочем, безуспешно, уберечь кузов на ухабах. Поодаль на изумрудном склоне стоял пастух в широком плаще, фундаментально опираясь на сучковатую трость, а вкруг него щипали траву редкие овцы. По обочинам дороги располагались кучками темные мужики и что-то обсуждали, кто взахлеб, кто с тоской в глазах и в уголках губ. Работы, по видимому, сегодня не предвиделось. У пустой двери магазина с вывеской

М  Е  Б  Е  Л

месили грязь мальчишки, пиная друг другу что-то похожее на футбольный мяч. Напротив находился другой объект общественного интереса – корпус старого микроавтобуса «Латвия», проще рафика, намертво вкопанный в землю и превращенный в

П Р Ё М   К О Ж.

В узком окне рафика просматривались два обращенных друг к другу небритых профиля, склонившиеся над партией, наверное, в карты, по случаю отсутствия готовых к «прёму» кож.

Так выглядел прохладным апрельским днем Садахло, грузинский поселок, лежащий в 70-ти километрах к югу от Тбилиси, у границы с Арменией. Об оживленной жизни напоминали разве что две-три фуры с турецкими и украинскими номерами, да указатель на знаменитый рынок, лежащий наполовину в Азербайджане, наполовину в Грузии – еще десяток километров по ухабам.

Ощущение упадка было полное. Дато, водитель, невозмутимо объезжал бесконечные ухабы и лужи. Попутчица сказала:

– Боже. Как же тут живут люди?

Почему-то я не сомневался, что она произнесет именно это. Но все равно ее сентенция вызвыла острую досаду – разве можно так тривиально все мерить на себя? Чтоб не сорваться на грубость, я стал рассуждать о фактах. Вон гуси, объяснял я, индюки, вспаханные наделы, овцы, «прём кож», наконец, сбор подати с проезжающих. Значит, заключил я, есть деятельность, следовательно, есть жизнь.

– Все равно я бы не смогла!

Вот это уж точно, что не смогла бы. Уложив Садахло на полочку своего миропонимания, попутчица успокоилась и принялась расспрашивать Дато:
 
– Почему это вы, грузины, никак не отремонтируете дорогу? Все-таки международный маршрут, какой-никакой.

Дато не знал. Попутчица стала опять недоумевать. Пытаясь помочь даме, Дато на минуту задумался и сообщил, что да, Шеварднадзе как раз недавно сказал, что дорогу все-таки будем приводить в порядок. Навстречу, словно в сказке, появился обшарпанный грейдер, с трудом тянувший ровную полосу щебня.

– Вот видите! – воскликнул Дато, улыбаясь.

На лице попутчицы читался конфуз. Она не думала, что у Шеварднадзе слова могут не расходиться с делом.

Вражда с русскими

Выехав у Марнеули на относительно хорошую дорогу, Дато пустился рассуждать об отношениях с Россией «на современном этапе». Дескать, русские сами не контролируют границу с Панкисским ущельем, а потом говорят грузинам: вы скрываете террористов. На просьбу объяснить подробнее, Дато сказал, что Чечня – это территория России, и люди, которые попадают оттуда в Грузию – российские граждане. Почему, дескать, на нас перекладывают задачу, с которой Россия сама не может справиться вот уже скоро 10 лет? Из уважения к хозяину, а может из нежелания касаться болезненных тем, мы не стали обсуждать толки о контактах между чеченцами и Эль-Каидой. Что-де российский генералитет убежден в в причастности Грузии к этим контактам и не приемлет попустительства местных властей. Что Шеварднадзе не владеет ситуацией и сам находится в шатком положении, несмотря вот на начатый ремонт дороги Садахло – Тбилиси. Что поиск ответа на вопрос, кому выгодно сталкивать лбами Грузию и Россию может дать результаты, от которых захочется провалиться сквозь землю.

Разговор сошел на нет, начался дождь. Я вспомнил фундаментального пастуха из Садахло, точнее этот кадр из окна машины. Параджанов, наверное, держал бы его целую минуту. Картина была канонической, казалась образом всей Грузии, ее плотью. В голову стали невпопад приходить фамилии Пиросмани, Важа Пшавела, Иоселиани и почему-то Мшвениерадзе – людей, способных достоверно передать образ Грузии в остальной мир. В пастухе и его овцах на фоне склона горы был высокий стиль, который ясно чувствовался душой и кожей. Было откровением, что этот острый импульс появился почти ниоткуда, просто из окна машины, бывшей в конкретном месте и времени, а не со страниц, например, глянцевых журналов с другими фамилиями – Черутти там или Армани. Пастух не испытал на себе руки мастера. Он был прост, наивен и красив сам по себе. Казалось, он хранил тайну, которую очень хотелось разгадать.

Может, мы сами привносим в картины грузинской жизни идеал красоты. Но если и так, то почему-то этот идеал мы привносим в картины именно грузинской жизни. Точнее сказать, в Грузию привнести эту красоту будет делом естественным и легким. И тогда грань между "привнести" и "почувствовать" сотрется.

Рискну утверждать, что грузины готовы нам в этом платить взаимностью. Они охотно делятся с нами (и не только) своей культурой, не боясь ее потерять, наоборот, справедливо считая, что если приоткрыть сокровенное для чужого, это сокровенное станет лишь прочнее, потому что появится новый стимул оберегать его и пестовать. Вдобавок, идеи становятся сильнее, а культура - богаче, если ими делиться. «Чужим» же остается либо открыться в ответ, либо стать варваром. Для русских, которых назвать чужими язык не повернется, второй вариант невозможен – ведь грузины привнесли в их культуру легкость, иронию и какую-то совершенно особую кавказскую красоту, то есть то, что на русской почве родится и растет плохо. Удивительно, как легко все это привилось и как быстро стало своим в России. Поэтому нас так сильно и на протяжении веков тянет в Грузию.

Интересно, о чем тот пастух думал.

май – декабрь 2002 г.