Конченый человек

… с любовью для Psyche




Трофима Бездетного полгода назад вероломно бросила любимая жена Надя. Уходя, она оставила все  нажитое добро супругу, взяв с собой лишь домашнее растение и пустой чемодан.
Жена Бездетного - женщина творческая и не от мира сего, всегда шагала в ногу со временем и поэтому  ушла от мужа не к кому-нибудь, а как полагается - к  другой бабе, обеспеченной, медицински застрахованной даме, получающей деньги в банкомате.
Никаких подробностей о знакомстве с дамой жена излагать не пожелала, и Трофиму оставалось только догадываться, что коварная лесбиянка подцепила его Надю - легкую добычу, прямо на рабочем месте, прогуливаясь  по Андреевскому спуску. Втесалась в доверие к бесхитростной продавщице деревянных бусиков, стала постоянной клиенткой и, в конце концов, совершила свое грязное дело хваленым лесбийским язычком!

В начале Бездетный хотел подкараулить эту бестию и отлупить в темном переулке, а потом изнасиловать или сначала изнасиловать, а потом отлупить. И скорее всего воплотил бы свои намерения в жизнь, если бы случайно не увидел их вместе. Лесбиянка оказалась тщедушной рыжеволосой  шибздичкой - метр в кепке,  с  перебинтоваными запястьями. Ожидая увидеть побритую наголо, воинственную длинноногую амазонку, брошенный муж сперва опешил от такого разочарования, но быстро взял себя в руки и нераздумывая,  поспешил за парочкой, скрываясь за спинами прохожих.
У остановки Трофим спрятался за киоском и закурил. Жена запрыгнула в такси, весело чмокнула свою  долбаную подружку и укатила. Рыжеволосая кикимора заулыбалась, постояла немного и поплелась обратно. Вальяжной походкой муж направился следом за своей соперницей. Миновав два квартала, они  приблизились к высотному новому дому. Трофим забежал вперед и стал в дверях парадного, широко растопырив руки и сделал зверское лицо.
- Стоять! – гаркнул он.
- Ну что, дядя, будем грабить и будем трахать? - устало поинтересовалась шибздичка и твердо посмотрела ему в глаза.
- Трахать! - заверил Трофим. - А потом… грабить, - уже менее убедительно добавил он.
- Ну-ну.., - сказала  извращенка и легко прошмыгнула под его рукой.
- Стой, проныра лесбийская! - заорал Трофим и в два шага нагнал ее на лестнице, схватил за шиворот и поднял вверх.
Не один мускул не дрогнул на ее малопривлекательном лице. Болтая в воздухе ногами, удушаясь воротником собственной куртки, пигалица выжала из себя два слова:
-  Вы гомофоб?
- Че-е-его?! - удивленно протянул Бездетный и опустил лесбиянку на землю.
- Я говорю, вы что ненавидете людей гомосексуальной ориентации?
- Не правда.
- Нет, правда!- услышал он  в ответ. -  Такие, как вы ненавидят бездумно, не понимая за что. Я - та самая зебра, которую заставляют объяснять всем и вся почему она полосатая!
- При чем здесь какая-то зебра? – смутился Трофим.
- Когда-нибудь вы поймете, - не обращая на него внимания, продолжила пигалица, - что ваша ненависть – есть следствие вашей собственной скрытой, латентной формы гомосексексуализма. Стыдитесь! Разве вы хоть раз в жизни не посмотрели на другого мужчину, невольно не подумав об этом?

Бездетный, удивленный тирадой открыл  рот! Шибздичка ораторствовала - дай боже! Половину терминов он не понимал вообще. Попытка же вспомнить, что такое экстрагенитальность, мультиоргастичность и гонадотропин, привела к тому, что Трофим потерял нить разговора и забыл зачем сюда пришел .
- Мы - геи и лесбиянки не сделали вам ничего плохого!- закончила свою вдохновенную речь идейно подкованная девица.
Ничего не понимая, Трофим стоял, как загипнотизированный. Шибздичка развернулась и пошла в сторону лифта.
- Эй, тетка! Да ты у меня жену увела! - вспомнил Бездетный и бросился следом. - А ну стой!
Он снова схватил ее за шиворот.
    -    Вы не демократически мыслящий человек! - выкрикнула пигалица и брызнула в него чем-то едким из балончика.


Глаза болели два дня. На третий пришла жена и закатила скандал. Сказала, что если он будет их преследовать, они обратятся в какое-то международное общество ИГЛА и от него, от Бездетного, останется одно мокрое место.
Кричала, что он,  мужчина, сделал ее своими интромиссиями асексуальной и у нее с ним несовместимость.
- Интромиссиями – это как?
- Это введение полового члена во влагалище, темнота! – презрительно фыркнула жена. - А вот с ней у меня предельная оргазмическая платформа! – деловито подчеркнула новоиспеченная представительница сексуальных меньшинств.
- Дура ты, Надька! Мы с тобой одинадцать лет вместе прожили душа в душу. Ты мне ноги на спину забрасывала по семь раз в неделю! – попытался он освежить память супруге. - Никакой аноргазмии у тебя отродясь не было! Прокомпостировала тебе мозги шизичка эта, а ты и рада, что новых слов нахваталась! Уши развесила! Да, у твоей красопеты таких, как ты миллион был! Попользуется и выбросит! А я всегда рядом, я - вечный!
- Что с тебя взять, Бездетный!? Хоть ты и два института закончил, а все равно бестолочь! И квартиру всю засрал, пройти нельзя…

По привычке жена решила помыть посуду и, забывшись, Бездетный пристроился было к ней сзади, но тутже получил мокрой тряпкой по шее.
- Отстань, маньяк!
- Надь, я ж люблю тебя! Ну, Надь,  давай девочку родим, а? Пора ведь уже, – взмолился Трофим, - будет нам, мать, отрада на старости лет…
- Я тебе человеческим языком говорю – иди к  х е р а м! У меня материнский инстинкт отсутствует, понял?
- Раньше ты так не думала, - вдохнул он и закрыл глаза, глотая слезы.

Хлопнув дверью, жена ушла, пригрозив подать на развод.

Так Трофим стал  неформальным холостяком. В новом положении были свои плюсы - полноправное владение пультом телевизора, и минусы - отсутстствие привычной регулярной половой жизни. Да, что греха таить, и нерегулярной тоже.
Непривыкший к одиночеству, Бездетный мучился, просиживая за компьютером все вечера, лазил в интернете по геевским сайтам: читал о извращенках. На выходных привычно ходил тягать железо в ближайший спорт-зал. Но единственное, что помогало ему выжить – это детальное изучение биографии И.А. Бунина. Уж если, великого писателя, нобелевского лауреата бросила любовница  ради оперной певички, то что говорить о каком-то Трофиме Бездетном -  обыкновенном, заурядном  главном  бухгалтере.

 К друзьям выбирался редко, на других женщин не заглядsвался, хотя был мужчиной приятным, подтянутым и  довольно интересным внешне. Имея горький опыт с собственной женой, Трофим почти в каждой женщине, за редким исключением,  видел зачатки лесбийских наклонностей. Он стал замечать, что некоторые его сотрудницы целуются при встрече, другие обнимаются и ходят за ручки, а третьи откровенно друг с другом заигрывают, отвешивая неприличные комплименты. Единственной нормальной женщиной в его отделе, по мнению Бездетного, была Тамара Громозекина – высокая, полная, грудастая, жизнерадостная хохотунья-стрекоза.
Громозекина, чувствуя, что начальник выделяет ее из остальных, стала прихорашиваться и захаживать в кабинет шефа чаще других. Бывало они засиживались до поздна, делая квартальный отчет или решая другие неотложные дела.
 Как-то в один из таких вечеров Трофим настолько расслабился, что позволил себе лишнее и пожаловался Тамаре на личную жизнь. На следующий день Громозекина прямолинейно пригласила его в гости.
- Не знаю, как и сказать вам, Трофим Иванович!
- Говорите, как есть, Тамара!
- Хорошо. У меня тоже давно мужчины не было, но вы не подумайте, пожалуйста, что я вас окрутить хочу или еще чего-то там. Просто у меня, как у любой здоровой женщины, есть определенные п о т р е б н о с т и, так что приходите, не стесняйтесь, – просто и спокойно объяснила младший бухгалтер и записала ему свой адрес.

… Был январь. Морозы крепчали день ото дня. Бездетный впервые очутившийся на Троещине, в самом однообразном спальном районе Киева, искал дом Громозекиной часа полтора.
Наконец, он нашел нужную шестнадцатиэтажку, покрашенную в ненавистный розовый цвет. Расценив это, как недобрый знак, Трофим еще пятнадцать минут топтался на лестничной площадке, не решаясь позвонить.

 Громозекина предстала перед ним во всей красе: румяная, в кокетливой красной блузке с цветной шалью, еле различимой под водопадом черных блестящих волос. На ногах Громозекиной странным мешком болтались широкие штаны с круглыми карманами на коленях.
- Проходите, Трофим Иванович!
Трофим Иванович прошел, вручил хозяйке пакет с джентельменским набором и маленькую обыкновенную открытку, в которой значилось, что приготовлена она для самого необыкновенного человека.

Они проболтали целый час, выпили бутылку коньяку, но все равно чувствовалось напряжение. Бездетный ерзал на стуле, с интересом поглядывал на выключенный телевизор и, в конце концов, натянуто спросил о том, что в данный момент волновало его больше всего на свете:
- Скажите, Тамара, а у вас был когда-нибудь лесбийский опыт?
- Зачем он мне, опыт этот? – откровенно непонимая к чему клонит главбух удивилась Громозекина.
- Значит вы не знаете понравится вам с женщиной, или нет?
- Да я вообще-то и знать не хочу. Я такими делами не интересуюсь.
- И я вас очень прошу, никогда не интересуйтесь! – облегченно откликнулся Бездетный. - Это такое дело, скажу я вам, раз попробовал и за уши потом не оттащишь!
- С чего вы взяли, Трофим Иванович? - Громозекина уже не знала что и думать.
- Да есть у меня знакомая одна, поменяла в тридцать пять лет ориентацию, – шепотом объяснил он, перегнувшись через стол. - Переживаю я за нее, ведомая она какая-то. Ладно, если бы по природе своей лесбиянкой была, а то так - идет куда ведут. Я читал об этом. Я знаю, что говорю!
- У одной моей приятельницы есть приятель – гей. Но я никогда его не видела. Хотя по телевизору их часто показывают в разных предачах, в шоу каких-то, - Громозекина решила в силу своих возможностей  поддержать разговор.
- Тамара, а давайте я в магазин сбегаю – еще коньячку куплю? Хотите?

 Когда Бездетный вернулся, он увидел следующую картину: голая Громозекина в позе Венеры полулежит на диване и листает "Заметки садовода".

…Тамара, как и следовало ожидать, оказалась женщиной знойной и непредсказуемой. В разгар полового акта, она вдруг прекратила целоваться, легко сбросила с себя любовника и вжав Бездетного в матрас, спросила коварным голосом:
- А вы любите смотреть на голых женщин, Трофим?
- Люблю, – испуганно ответил Трофим.
- Тогда смотрите!
Громозекина радостно вскочила с постели и принялась исполнять перед Бездетным незамысловатый танец с прихлопами и притопами, довольно громко напевая какую-то народную мелодию.
- Ля-ля-ля, ля-ля-ля, - лялякала она, не в такт потрясая телесами.
Это было невозможно выдержать! Бездетный, скрестив по-турецки ноги и прижав к лицу подушку, беззвучно давился смехом. Слава богу, в комнате было темно.
- Тамара! Вы – царица! Но я больше люблю трогать, а не смотреть, - вытирая выступившие на глазах слезы, сказал Трофим и жестом пригласил ее вернуться в постель.
- Я, немножко экзбиционистка! – запыхавшись выдохнула Громозекина и повалилась на постель. У дивана подвернулась ножка.

Остальную часть ночи Трофим провел, копошась в интимных зарослях подруги.
- У меня все натурально! – отозвалась Тамара, глядя на мучения партнера.
- Я понял - в Париже девушки уже не бреют под мышками, да? –  пошутил он, отрываясь от  ее пышной груди. Во рту у него чернел пучек  волосков, крепко зажатый между передними зубами.
Волосы у младшего бухгалтера росли в самых неожиданных местах…

"Ну что ж, - подумал Бездетный, засыпая. - Здравствуй, моя новая личная жизнь!"

На работе Громозекина ничем себя не выдавала, назойливой не была и приходила только тогда, когда Трофим сам ее звал.
 Она была смешная. Кажется, в постели с ней он чаще кончал от смеха, чем от упомянутых Надькой интромиссий. В марте Тамара перевезла к нему некоторые свои вещи, но они договорились, что с окончательным переездом следует не торопиться.

Что касается Надьки, то Надька иногда, раз в месяц, жаловалась по телефону на свою мамзель и снова проподала, но Трофим не переставал любить ее. А она не переставала любить свою шибздичку. А Громозекина не переставала танцевать в темноте...

 И однажды, по весне в воскресенье, когда только набухли первые почки и стали липкими первые барабульки на деревьях, Надька неожиданно, без предупреждения вернулась обратно с тем же цветком в вазоне и без чемодана, но с ярким радужным флагом, который не пролазил в дверь.
Бездетный и Громозекина, волнуясь и смущаясь толклись в коридоре. Трофим растерянно переводил взгляд с одной женщины на другую и не знал, как себя вести. В такой ситуации он оказался впервые. Инициативу, как ни странно, взяла на себя Тамара. Она помогла Надьке раздеться и приготовила на стол. Отогревшись за чашкой чая, блудная жена поведала мужу и его любовнице печальную историю своей любви.

Оказалось, шибздичка нашла себе новую подружку-полиглотку, тоже идейную, а Надьке дала от ворот поворот, по всей видимости, провев перед этим объяснительную работу.
- Она должна расти над собой – самосовершенствоваться, а я торможу ее интеллектуальное и духовное развитие! - винила себя Надька и вытирала платком глаза. - Ей нужна такая, чтоб можно было чему-то у нее научиться, -всхлипывая, твердила она. – А я что? Простая мастерица-рукодельница…
На ее страдания невозможно было смотреть, поэтому Трофим и Тамара смотрели исключительно в пепельницу.
- Попользовалась тобой и выкинула! – пытался вернуть ее на землю муж и заговорщически ущипнул под столом Громозекину.
- Выбросьте ее из головы, Наденька! Зачем вам все это? – поддержала та.
- Да что вы понимаете! –горячилась Надька. – Вы своим блеклым умом даже представить себе не можешь, что это за Человек! Я так рада, что она встретила девушку достойную себя. Я очень счастлива за нее!
- Тьфу на тебя! –сплюнул Трофим и вышел.
- Это была самая большая любовь в истории человечества! – пытаясь улыбаться сквозь слезы, призналась Надька Громезекиной и прижалась к ней, как к матери.
Так они тихо и мирно раскачивались, каждая задумавшись о чем-то своем.

- Мне нужно отдохнуть. Можно, я буду жить в спальне? Одна? Мне нужно пережить эту боль в одиночестве, – очнулась Надька.
- Конечно, дорогая. Ведь это ваш дом! – поспешила ответить Тамара. – Когда-то я тоже была влюблена. Я знаю, как это бывает…

Так  их стало трое.  Почти каждый вечер, когда Громозекина стряпала и слушала радио,  Надька тихонько садилась рядом и  читала какие-то дурацкие свои  книжки: "Лики и маски однополой любви", "Второй пол", "Женская сексопатология".  Глаза у нее от этого чтива становились какие-то затуманненные, как в дымке. Вроде и есть она, а вроде бы и нет ее совсем. Будто в облаках витает. Смотрит в одну точку по двадцать минут и курит.
Ужинать за стол они садились все вместе. Безразлично поковырявшись в тарелке, Надька раз за разом затягивала свою волынку о угнетенных меньшинствах и гомофобии. По началу, это так раздражало, что Трофим даже бросал ложку и выходил из кухни, но  Громозекина раз за разом  возвращала его на место.
- Несчастная она женщина, Трофа! Будь терпимее, как ты не понимаешь! – защищала она Надьку.
- Сговорились вы что-ли! – психовал Бездетный.

 Но в конце концов все привыкли и перестали обращать внимание. Пусть себе бубнит! Хотя иногда, Надька совсем уж перегибала палку. Как увидит по телеку про своих лесбиянок - зубами стучать начинает и ногти грызть. А однажды по какому-то популярному каналу показывали ток-шоу об этой самой гомофобии. Так Надька к концу  передачи чуть не разревелась. Трофим для ее же блага пытался переключить телевизор, а она визжать начала, как резанная. Вскакивала и раз пять  к телефону бежала, но, словно вспомнив что-то, снова садилась. Не решалась звонить.
- Не созрела я еще для идейной борьбы. Не доросла! – голосила Надька, заламывая руки и  как-то странно косилась на арбузные груди Громозекиной.

Жизнь продолжалась. Бездетный и Громозекина заботились, как могли о Надьке, котороя дичала день ото дня.
По утрам у  нее появилась привычка вставать раньше всех, одеваться в белое (борцовское/спортивное?) кимано и, держа обеими руками чашку ароматного чая,  подолгу стоять в  у окна, смотреть в серое небо и печально улыбаться. Она стала совсем худая, вызывающе остриглась, как тифозная и от этого ее густые сросшиеся брови выглядели еще чернее и вдвойне заметнее на скуластом лице.

В семь вставала Громозекина. Зевая в кулак, она приносила ей теплые тапки, забирала холодную чашку, включала чайник, и нарезала бутерброды. Поучаствовав таким образом в надькиной судьбе, она плелась в туалет, садилась на унитаз и дремала, слушая привычную песенку, доносившуюся из кухни:
 
…Грустно. Отчего так грустно, мама? Может, я еще сплю?
Пусто, а под сердцем океаны, может, я еще люблю?

"Народная лесбийская песня," - догадывалась Громозекина и обреченно вздыхала, разматывая рулон туалетной бумаги.
Надька была конченый человек.


Светлана Данькевич


ноябрь 2002 года.