Первая любовь

                ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

   
     О первой любви написано немало. Можно даже просеять написанное на эту тему сквозь сито статистики и сделать какие-то выводы, как бы в назидание тем, у кого непоправимые ошибки еще впереди. Только они и читать не станут. У каждого будет свой, неповторимый опыт такого рода. Все же прочие читатели в советах уже не нуждаются, ибо первую любовь повторить невозможно. По-существу, интересными могут быть вовсе не советы и выводы, а, может быть, какие-либо необычные детали. Впрочем, один вывод, наверное, сделал каждый: первая любовь поразительно редко бывает счастливой и, тем более редкой, - на всю жизнь. Чаще всего, воспоминание о ней содержит ностальгические нотки каких-то чистых, нереализованных мечтаний. По-моему, это объясняется тем, что, зная о ней лишь по книжкам, да по рассказам бывалых приятелей и столкнувшись с чем-то новым и необычным впервые, мы склонны по ошибке называть любовью то, что ею не является. Ведь есть масса других чувств, располагающихся в воображении где-то рядом: увлечение, привязанность, симпатия, любопытство, наконец. Опыта-то никакого, отсюда и последующие неудачи и разочарования. Поделюсь таковыми впечатлениями и я, полагая, что в первых моих шагах по этому пути есть что-то действительно необычное.
    Девочку звали Тамарой, и была она огненно рыжей. С какого именно класса мы учились вместе, я не припомню, но выделил ее из стайки остальных девчонок в седьмом классе. Конечно, были в нашем классе просто писаные красавицы с томными взглядами и нежной кожей. Но у этих своя судьба. Гордость и неприступность их - обычная женская игра, отшлифованная тысячелетиями цивилизации. Достаются они, как правило, самым решительным, если не сказать нахальным или даже просто наглым парням. Хорошо еще, если элементы более близкого знакомства с ними не напоминают какую-либо разновидность изнасилования. Оттого, верно и пошло: «Не родись красивой, а родись счастливой». Чем краше товар, тем труднее уберечь его от вора и проходимца. Были и другие: рано созревшие, с очень выразительными формами, прямо-таки переполненные жизненными соками и уже истомленные желаниями в свои юные годы. Я сидел за одной партой именно с такой «деушкой» - Кустовой Таней. То, что у нее вздымалось там под кофточкой вызывало восхищенные взгляды десятиклассников. На лицо же она была обыкновенной дурочкой, школьные знания соответствовали внешнему виду, и потому, обладая практической сметкой, она имела все шансы стать счастливой матерью целой оравы сопливых детей.
    Я же боялся и сторонился всех девочек вообще. Причина обычная. Будучи в детстве весьма болезненным, я переболел всеми мыслимыми детскими болезнями. Вершиной же было двухстороннее воспаление легких, которое перешло в бронходенит, и в левом легком у меня образовалась небольшая дырочка между пятым и седьмым ребром. Шутка сказать, только по этому поводу отлежал в госпитале более полугода, а потом еще с год лечили дома путем заглатывания сливочного масла в невероятных количествах. Рос хиляком. Ребята уже все по секциям: кто мячик пинает, кто в баскетбол, кто штангу корячится вытолкнуть, а я все чаще за книжками. Начитался Жюль Верна и Станюковича, все морем бредил и кругосветными путешествиями. На физкультуре стоял предпоследним в строю. Однако, справедливости ради, стоит заметить, что не только в башку шло развитие. Был я от природы какой-то шустрый: по канату или шесту карабкался ловчее всех остальных (весу-то никакого - чего не карабкаться!). Только если бегать - сразу пас, задыхался на первых же секундах. Отсюда и комплексы робости всякие развиваются. Девчонки любят красивых, сильных и здоровых, потому-то ребята и стараются для рисовки поколотить кого только смогут. Правда, характер у меня был неукротимый, и бить меня не пытались, говоря: «Этот псих может и кирпичом». Вот и держался я от девочек подальше, от насмешек их и прочей критики. Их ведь и поколотить нельзя - визгу будет, как от поросят.
    Однако начинаются у нас школьные вечера. Девчонкам, конечно, капрон носить запрещено (носят только на танцы в Доме офицеров), пацанам запрещено носить узкие брюки (курить, естественно, тоже). Ну а ребятам, которые крутят на этих вечерах пластинки и магнитофон, запрещено давать упадочническую музыку, к которой в те времена относили твист, шейк и чарльстон. В те раннехрущевские времена Сталина еще хорошо помнили, и он был тоже «живее все живых», даже, пожалуй «живее» Ленина, поскольку был «свежее».Все ходят, пошел и я. Резон простой: ребята все свои и девчонки знакомые. Конечно, нигде танцам я не учился. Слава богу, па-де-де у нас было не популярным. Так что пока было обычное топтание, я еще смотрелся ничего. Но вот зазвучал вальс. По указанию директора Ивана Андреевича Сечкарева - грозы всей школы и жуткого матершинника -это было в обязательной программе школьных вечеров. И надо же было мне сдуру пригласить эту томную красавицу Олю. Впрочем, не то, чтобы сдуру. Получилось так, что я шел приглашать какую-нибудь скромную девочку, но пока дошел до той стены, где девочки рядками сидели, всех уже разобрали. Что мне оставалось делать? Не возвращаться же, как дураку, через весь зал. Так как вальс предстояло танцевать впервые, я полагал, что это не сложнее, чем просто неторопливо топтаться, только надо ходить кругами. Оказалось, ноги нужно как-то особо переставлять, иначе даме их просто оттопчешь. В общем, уже через минуту Оля мне и говорит: «Может не будем больше мучаться?». Такой конфуз я вообще впервые испытал. Я потом с месяц не ходил на вечера. Мне казалось, что Оля всем девчатам рассказала, какой я медведь.
    Еще мы страшно любили читать фантастику. Достать хорошую книжку на эту тему было совсем непросто. В библиотеках - нарасхват, очереди не дождешься. Поэтому главным источником был обмен прочитанным с друзьями. И вот как-то поменялся я книжками с Тамарой, взяв у нее Ефремова, а когда прочел, она спросила, понравилось ли? Еще бы! А тут она и говорит: «Знаешь, я по этому роману рисунки сделала», и показывает мне альбом. Конечно, у нас были ребята, которые классно рисуют. Я очень любил наблюдать, как ловко из под их карандаша появляются четкие, уверенные контуры предметов и фигурки людей. Но что они рисовали? Ясное дело - лихие самолетные атаки, танковые сражения и рукопашные бои. Разрывы снарядов маскировали те детали, которые не получались. Жили мы в маленькой военном поселке на Сахалине, у большинства родители были офицерами, кругом было столько оружия и военной техники, это и определяло тематику наших художников. То же, что мне показала Тамара, было совсем другим. Иные миры, фиолетовые солнца, встречи с пришельцами и инопланетные женщины невероятной красоты. Такое я видел впервые, и где-то даже остолбенел. А тут она мне и говорит: «Раз понравилось, я дарю тебе этот альбом». От неожиданности я даже забыл поблагодарить. Дома я часами разглядывал эти рисунки: Аэлита, Снежная королева, дочь Владыки Марса, погибший космонавт в скафандре, утопающий в лунной пыли, красивые и хищные обводы пиратского звездолета.
    Подарок этот слегка расплавил ту ледяную корочку отчуждения, отделявшую меня от девочек вообще. Вроде и не всегда они готовы посмеяться над тобой, а могут даже так вот запросто сделать такой царский подарок. Я начал провожать Тамару из школы, обмениваясь по дороге впечатлениями от прочитанных книг. Она фанатично любила фантастику, обожала поэзию. От нее я впервые услышал эти имена: Эдуард Асадов, Сильва Капутикян, Роберт Рождественский. В стихах я ничего не понимал, но надо же быть свиньей, чтобы сказать так прямо: «Чушь все это, мол. Только физики - соль, а все лирики - ноль». Я помалкивал, а иногда и поддакивал из вежливости. Но в подкорке что-то, видимо, откладывалось. А тут она меня спрашивает: «Что же ты на вечерах не появляешься?». Я покраснел, вспомнив опыты с Олей, и говорю: «Мне бы вальс сначала научиться танцевать». Тамара тут же вызвалась помочь.
    Занимались мы с ней после уроков в пионерской комнате. Ясное дело, без музыки, под «раз-два-три». Дверь запирали изнутри, чтобы всякая шпана мелкопузая не мешалась. Именно здесь, налетев как-то на повороте на Тамару, и прильнув на секунду к ее груди, я ощутил, как по телу пробежала стыдливая, но приятная волна. Потом я думал дома: почему так? Вот я могу прикоснуться к матери или к брату, или даже отвесить ему дружеского пинка, и - ничего. Да и к той же Оле на танцах прикасался не раз, но ведь опять - ничего! А тут...
    Время шло. Мы ходили вместе в кино, приглашали друг друга на дни рождения и какие-то другие праздники. Так и считалось в классе, что я дружу с Тамарой. И плыло это все так же ясно и неторопливо, как облака на небе в тихую погоду. А вот дружок мой Серега Белик уже испытал первую в жизни драму. Он был страстно влюблен в Нину Выборнову, очень симпатичную, а вовсе не надменную и капризную. Правда об этом никто не знал. Однажды я пришел к нему домой и увидел его такого грустного, каким никогда прежде не видывал. В руках он держал фотографию Нинки 6 на 9, потом вдруг подошел к печке, порвал фотографию и бросил обрывки в открытую дверцу. Лег на диван и отвернулся к стенке. Я так и не узнал, что же произошло между ними, а спросить из деликатности не решился. А потом - выпускной вечер в восьмом классе. Сначала - «спасибо педагогам», затем музыка, танцы, серпантин и шампанское.
    Куда дальше идти - у меня вопросов не было. Я уже с первого класса знал - только в моряки, только в капитаны. Подаю заявление в холмскую мореходку - вернули обратно, раскусив, что мне еще нет 15 лет, поскольку родился я в ноябре. Не унывая, тут же отправляю их в невельскую мореходку. Там, видимо, был конец квартала, запарка - проморгали, в общем. Экзамены на штурманское отделение сдал прилично, а вот на медкомиссии что-то придрались к зрению. Старшие ребята посоветовали переписать заявление на радиста, чтобы не терять год. Поступил. Надел тельняшку, фланелевку и клеши. Вживаюсь. Морзянка, строевые занятия, наряды, переборка гнилой картошки на овощебазе. В общем, нормально. Появилась надежда стать здоровяком.
    По воскресеньям ребята рассыпаются после обеда в город, вечером - на танцы, как правило, слегка поддав. Иногда и не слегка. А утром состязаются в хвастовстве: как надрались, кто больше выпил, кто чего пил, какие успехи имели у девушек, какие приключения имели за день. Конечно, все крутые, все герои и супермены. Даже Борька Росланкин - метр с кепкой. Треть ребят была после армии, те - спокойнее. Вчерашние же школьники старались побыстрее стать взрослыми, или хотя бы казаться ими. Начинали с того, что привыкали курить, небрежно стряхивая пепел, и отчаянно материться. Я помалкивал. Во-первых, я - салага, сморчок и клоп. Главное же - мне было забавно смотреть, как они пыжатся. Курить- то я бросил в первом классе, когда началась вся эта история с легкими. В деревне все пацаны тайком покуривали. Старшие снисходительно давали затянуться мелкоте, заботясь о своем авторитете эдаких добряков. Пить не начинал, потому что у меня папаня помер от водки, и я успел насмотреться на алкашей, на вонь и блевотину, нищету и скандалы, драки и поножовщину, слезы мамани и жизнь впроголодь. В целом же мне здесь нравилось, хотя хиляку и слабаку здесь не выжить. С одной стороны, конечно, морское братство и каждый кусок - на всех, но с другой - есть кое-что и от волчьей стаи. Слабых не любят, приходится отвоевывать место, становиться сильным. Разве плохо? В целом живу тихо, на танцы не хожу, в потасовках не участвую. Книжки читал самые невероятные: стенография, эсперанто, математическая логика, основы философии, теория гармонии (учебник для консерваторий), дифференциальное и интегральное исчисление (для ВТУЗов), итальянские мастера эпохи Возрождения. Читать художественную литературу считал пустой тратой времени, поскольку будущее куют технари, а не лодыри-поэты. Кроме того, выявились способности по радиоспорту. Все три года ездил по соревнованиям, стал перворазрядников и чемпионом Сибири и Дальнего Востока. Жизнь была совсем не скучной.
    Тамара же поступила в медучилище в Александровске, это - на севере Сахалина, в то время как наша мореходка - на юге. Приходили письма о студенческой жизни, о поэзии. Помню, длительная переписка была по вопросу «могут ли машины мыслить?». Она, конечно, принимала сторону «лириков» : Моцарта и Байрона никакая железяка на транзисторах не заменит. Естественно, я был за «физиков»: наука сейчас рвёт такими темпами, что даже если нынешние машины в чем-то и уступают, завтра сделаем такие, что куда там до них будет вашему убогому Бетховену! На летних каникулах приезжали домой в наш военный поселок, ходили в кино, на танцы, пили чай с вареньем. Что-то мне в ней не нравилось (губы шибко ярко красит), но в общем - какая разница. Мелочи это все. Так и прошли три года. Учеба у нее закончилась, получила диплом, и вместе с подружкой Тамарой Скакуновой попросились по распределению в Невельск. А мне оставался еще год учебы. Собственно учение кончилось, оставалась плавательская практика. Для получения диплома требовалось набрать плавательского ценза ровно год, причем время стоянок в порту здесь не учитывается.
    Приезжают, значит, две Тамары в наш портовый город. Встречаю, чемоданы ношу. Сняли они по комнатке в домике у одной упитанной тётки, которая жила одна после того, как какой-то курсант увел ее дочку замуж. У самой же тётки мужем в доме давно уже не пахло. Моряк, видимо, попался. Так что тётка к морякам относилась не очень ласково, и на меня сразу начала посматривать не ласково. Через несколько дней подружки устроились на работу в больницу неподалеку от дома. Суточные дежурства и два свободных дня. Меня же на практику направили на СРТ  «Неман», который был в настоящее время в рейсе, и никто не знал, когда он придёт в наш порт. Оставалось ждать, навещая время от времени Управление рыбного порта. Времени свободного - невпроворот. Учтите, это летом. В одну сторону посмотришь - бескрайнее ласковое у берегов Охотское море и солнечные песчаные пляжи. В другую сторону глянешь - живописные зелёные сопки. Просто райский уголок, незачем ехать в Сочи. Плюс полное государственное обеспечение: питание, форма, ночлег, даже кино и баня, и никаких нарядов, потому что практика уже началась, даже если судна еще нет в порту. Если Тамара на дежурстве, лежу где-нибудь на сопочке, загораю и книжки читаю. Если же у нее выходной, вместе загораем на той же сопочке или на пляже, купаемся, на танцы ходим по воскресеньям. Ребята сначала подмигивали и ржали откровенно: «Ты где такую рыжую оторвал?». Но в общем все это совершенно беззлобно, ибо пал последний бастион. Ведь они меня за три года уже в монахи зачислили, а теперь видят - все в порядке.
    А однажды выдался какой-то особенный день. Мы никуда не торопились, сидели на опустевшем уже пляже одетые, собираясь уходить, и смотрели на волны. Начинался прибой - это самое интересное время для купанья. Тут нужна ловкость, ибо каждая набегающая волна сбивает тебя с ног, если не увернешься, поднырнув под нее. На море не устаешь смотреть часами, потому что оно все время меняется: и формы, и краски, и ритм волн. Внезапно в воздухе сгустилось какое-то напряженное молчание. Тамара сидела на песке чуть позади меня. В глотке пересохло, и вдруг я услышал, как мой голос каким-то совершенно деревянным надтреснутым тембром произносит: «Я люблю тебя!». Затем я повернулся и - нет, не поцеловал - а как-то неуклюже ткнулся замороженными губами куда-то в щёку. Сказала ли она что-либо в ответ? Не знаю. В голове стоял звон, я ничего не слышал. Какое-то время мы не могли поднять глаз и посмотреть друг на друга. Мы смотрели на море, и это было спасением. Через некоторое время пульс пришел в норму, и если бы меня спросить, было ли что-нибудь необычное за последние десять минут, я бы затруднился с ответом. Может это все и показалось от избытка воображения.
    Как-то внезапно опустилась ночная тьма, и из-за сопки выглянула такая ясная луна. Она раскрасила волны фантастическим расплавленным серебром. Возникло ощущение какой-то нереальности бытия, как будто на всей планете остались только мы вдвоем. Скинув одежды мы бросились в волны, барахтались, визжали от удовольствия. У нас в дальневосточных морях вода бывает теплой очень короткий период. Но сейчас волны с такой теплотой и нежностью качали нас на своих спинах. Когда мы выходили из воды, я обнял и поцеловал ее. В первый раз по-настоящему, ощущая соленый привкус, аромат и податливость девичьих губ.
    Вот, собственно, и все. Затем была суматоха, поскольку волны прибоя добрались до нашей одежды, слизнув мои туфли, морской ремень и ее босоножки. Долго я еще нырял, отыскивая наши вещи, отплевываясь от песка, набивавшегося в рот. Потом проводил ее домой, вернулся в кубрик, и заснул богатырским сном, без каких-либо сновидений.
    Дни шли за днями, а моего «крейсера» все еще не видно было на горизонте, что начало слегка меня волновать. Однажды поздно вечером возвращались мы с Тамарой с танцев в ДК Судоремзавода. Стоим на остановке, ждем автобуса, ибо ехать нужно на другой конец города, а автобуса все нет. И тут подходит ко мне Володя Ковех, что учился курсом старше меня, и уже стал выпускником. Он все еще носил курсантскую форму, хотя мог бы ходить и в гражданке. Вдруг он ображается ко мне со странным вопросом: «Могу я поговорить с твоей Тамарой?». Я удивился: откуда они могут быть знакомы, если я всюду вместе с ней хожу? Смотрю на свою подружку и говорю: «Ну это если она только захочет». А Тамара: «Ты поезжай на автобусе, а мы тем временем пешком подойдем». Я подъехал, сел на скамеечку под деревом. Но не сидится, весь, как на иголках. Ага, думаю, вот она какая - эта ревность! Долго так ждал. Потом вижу - идет Тамара одна. Устали мы оба - не до объяснений. Я спросил: «Все в порядке?» Она ответила: «Да. Завтра расскажу».
    Завтрашнее объяснение рассеяло все мои глупые подозрения. С неделю назад лежали они с подружкой на пляже и ждали меня. А рядом расположились наши курсанты. Ясное дело, они решили познакомиться, или как у нас говорят «клинья подбить». Ну и закопали где-то в песке девушкины туфли. Потом с шутками долго вместе искали. Вот и все знакомство. А после я пришел. Вчера же он сделал мне предложение. -«Ну а ты?» -«Ты с ума сошел. Конечно, отказала. Я его совсем не знаю. А главное - у меня есть ты». Логично.
   И вот наконец - ура! Пришло мое судно, пора браться за работу. Получил я аванс, накупил фруктов, цветов и шампанского, пригласил друга, и отметили мы
отход в море, как это принято. Он что-то играл на гитаре, мы пели и шутили, но какая-то необъяснимая грусть уже легла на сердце. Целый год в море - это вам не хрен собачий! Только девушку поцеловал, и вот такая долгая разлука впереди. Утром мы простились как-то скомканно, нервно. Она сказала: «Я не пойду провожать тебя в порт, помашу рукой отсюда». Поцеловались, и я пошел. Если вы подумали про какие-то там слова: «Я буду ждать тебя вечно!...» или что-то в этом роде, так не было ничего такого. А прошлым вечером я написал ей письмо, которое и бросил сейчас по пути в ящик. Она получит его, когда я уже буду в море. Там были стихи, мои первые стихи. Все их я сейчас уже и не вспомню, а начинались они:
«Так уж полагается
Нам, бродягам маяться:
По полгода СРТ
На волнах качаются...».
    Рассказывать про рейс - это совсем отдельная история, ведь он продолжался целый год. Здесь же я упомяну только те детали, которые имеют отношение к нашему сюжету. Что такое море и морская жизнь - не нужно объяснять только тому, кто прожил там хотя бы месяцы. Остальным же этого никогда не понять во всей полноте. Это просто совсем другая жизнь, не как на берегу, а почти как на другой планете. Прежде всего, если тебе кто-то слишком не нравится, ты никуда от него не уйдешь, потому что и некуда уходить. А потому ты должен набраться великого терпения, смирить свою гордыню, убить своих драконов. Ну а потом, проблемы с питанием, качкой, которая не прекращается ни на миг, и даже с пресной водой для мытья тела. Благо, хоть для питья воды нет ограничений. А уж как страдают моряки без остального питья!
    Ну а с другой стороны, это ведь прекрасная проверка, на что ты способен в этой жизни. Так что все нормально. Не скажу, что страдал очень. Разве что пища была совсем хреновая. Зато когда лишен всего даже самого элементарного, какую непостижимую ценность приобретают простейшие вещи, и какую радость доставляют казалось бы самые простые события. Команда буквально угорала надо мной. А все потому, что я начал получать немного странные телеграммы (письма-то в море откуда?). Например, такую: «Милый мой соколик ненаглядный тчк как я страдаю без тебя тчк сердце разрывается от боли тчк люблю люблю люблю целую тысячекратно тчк твоя тамара». Этот сволочь наш радист Вася Перминов, прежде чем вручить ее мне, обязательно зачитывал ее экипажу. Просоленные всеми ветрами, обросшие как лешие и совершенно лысые, суровые моряки рыдали, как дети, катались и давились от смеха и, икая, выкрикивали: «Ай да салага, наш дублер радиста! Ай да сукин кот! Ай да бабник! Я вот со счета сбился, сколько баб перетрахал, но я завидую этому пацану, я ведь даже представить не могу, чтобы мне баба что-нибудь такое же сказала. Все больше насчет денег. А этот!.. Ну силен, засранец!».
    В первый раз я чуть не убил радиста, а потом привык, потому что остальные телеграммы были того же сорта или покруче. Варьировались только отдельные слова, скажем «соколик» заменялось на «котик» или вовсе «козлик». Я смог лишь договориться с Васькой, чтобы самому принимать все радиограммы. На это он согласился - всё работы меньше. Взамен он занимался, главным образом, профилактикой и починкой аппаратуры. Я, конечно, на эти телеграммы совсем не отвечать не мог. Отвечал сдержанно: «Здоровье в порядке. План выполняем. Скучаю. Валентин». Как будто деньги экономил на словах в телеграммах, хотя нам, радистам они получались совсем бесплатными. Уже потом получил поздравление с днем рождения от брата, в котором встретилась совершенно не понятная фраза: «А насчет Тамары не расстраивайся. Держись, браток».
    Прошло полгода или даже больше. Однажды с попутным транспортным судном забросили нам мешок с почтой. Представляете, газеты за полгода! Ну и письма, конечно были. Когда мою фамилию выкрикнули, я даже не отреагировал. Отвык уже. Мне и в голову не могло прийти, что здесь в море я могу получить от кого-то письмо. Но когда увидел, что письмо не от мамани и не от брата, а от Тамары, кровь как-то гулко застучала вдруг в висках. Трясущимися руками разорвал я конверт. Глаза скользят по листку, а буквы прыгают и сливаются вместе. Ничего не могу прочесть, только каким-то совсем другим зрением чувствую - что-то не так, что-то совсем плохое там.
    Сунул я письмо под тельняшку, перед сном прочту. Целый день маялся, как неприкаянный. Все валилось из рук, голова ничего не соображала. Впрочем, некоторые другие моряки, получившие письма из дома были также не в себе. Вам, живущим на берегу, и принимающим душ по утрам, разве понять, что такое получить одно письмо за год, когда ты болтаешься у берегов Аляски без схода на берег, и по радио русской речи «последних известий» или даже прогноза погоды не услышишь, все частоты забиты квакающими звуками на английском и истерическим джазом. Даже зэки в тюрьмах письма чаще получают.
    Вечером дождался пока соседи по каюте уснут, включил лампочку в изголовье, набрал побольше воздуха и вынул письмо. Читаю. Вот оно, почти дословно:
    «Милый мой, любимый Валя!
Только сейчас я поняла, что значит любить. Что бы ни произошло, знай, что я любила и буду любить только тебя. Никогда и ничего похожего я не испытывала и ничего не хочу больше испытывать. Как я хочу быть сейчас рядом с тобой. Как хочу прижаться к тебе и забыть, забыть, забыть обо всем остальном, что не связано с тобой. Помнишь, как мы купались в море ночью под луной?..»
    Так,- думаю,- хорошо. Я-то чувствую то же самое, только вряд ли смог бы вот так прекрасно все объяснить. Читаю дальше, а вот следующая уже фраза кажется такой нелепой, как будто приклеили из совсем другого, чужого письма:
    «Вчера я вышла замуж за Володьку Ковеха. Помнишь того долговязого, что подошел на остановке перед твоим отъездом? Ему дали квартиру. Теперь хоть есть где заниматься. Решила готовиться поступать в мединститут. Сижу корплю над книжками.
    Не суди меня и не вини. Ты ничего не понимаешь.
                Твоя Тамара».
    Сначала я решил, что это юмор такой странный. Просто какая-то шизофрения. Ничего не понимаю. А вы? Вы видите какую-нибудь связь между этими отдельными кусками фраз и мыслей?
    Я вышел ночью на палубу. На море творилось черт знает что. Прямо как в сказке о рыбаке и рыбке: «Помутилось черное море...». За борт что ли прыгнуть? Глупо. Нет, что-то тут не так. Я вернусь и все выяснится, что это глупый розыгрыш. Может она проверяет, насколько я ее люблю? Но тогда это жестоко. Это чудовищно жестоко так шутить над человеком, который год в море!
    А ведь у меня впереди были еще целых полгода. И все полгода я мучился над этой загадкой. Письмо отправить я не мог. Транспорта нет. Телеграммы прекратились как-то уже давно. Если я вообще не понимаю в ситуации ничего, что я тогда напишу в телеграмме? Прошел месяц-другой, и я уже стал решать эту загадку вовсе без эмоций, как разгадывают головоломку или кроссворд. Но решение не приходило. Одно открытие все же меня ожидало. Как-то случайно я обратил внимание на дату отправления этого злополучного письма. Оно было написано через две недели после моего выхода в море. Вы что-нибудь понимаете? Сварганить свадьбу за 2 недели - это, конечно, нужно очень поспешить! В общем-то я бы сошел с ума рано или поздно, если бы сидел в тюрьме, где ничего не надо делать, кроме еды, сна, оправки и ежедневной прогулки. Жизнь же моряка в рейсе оставляет не так уж много свободного времени. Одни радиограммы принимать при сплошных помехах чего стоит. Тут и планы добычи рыбы, и навигационные, и штормовые предупреждения. Одних сигналов СОС за это время принял семь штук, правда, все далеко от нашего района. А тут еще аппаратура выходит из строя после каждой штормовой швартовки. Здесь уж не до нравственных мук.
    Но все кончается, даже двадцатипятилетний тюремный срок, если доживешь, конечно. Кончилась и моя практика. Простились с экипажем. Две недели только добирались до Сахалина. Приходим в порт. Ощущения, как будто только что родился и заново учишься ходить - совершенно не качает. А заснешь, во сне качает по-привычке. В кассе Управления денег как обычно не оказалось. Оставили почтовые адреса, да поехали домой. Денег на поезд хватило не до конца, остаток пришлось зайцем ехать. Приехал. Маманя что-то там завела насчет бесстыжих баб, которые бросают моряков. Но я жестко сказал: «Не лезь!». Дома все иначе. Времени - вагон, о чем хочешь, о том и думай. И написал я тут Тамаре письмо, навроде Женьки Онегина, только льда здесь было - на два айсберга хватит:
    «Уважаемая Тамара Ивановна!
Помнится как-то я оставлял у Вас свои книжки перед рейсом. Не будете ли Вы столь снисходительны и любезны выслать сии книжки на мой домашний адрес. Или Вам будет удобнее передать их мне лично? Примите мои искренние уверения в совершеннейшем к Вам почтении.
    Засим неизменно Ваш, Валентин Иванов.».
    Написал, отправил, и даже самому гадко стало. А тут куча денежек пришла за мои морские походы, и поехали мы с маманей по всей стране, объезжать нашу пролетарскую родню. Отпуск, как-никак. А потом вернулся в мореходку. Осталась совершенная мелочь. Диплом получить, да пройти военную стажировку на острове Русский, на крейсере «Александр Суворов». Самое время нанести визит моей даме. Как-то неуютно мне стало. Не страшновато, а именно - неуютно. Приду, а там сидит за столом счастливый соперник. Взял я для уверенности с собой кореша, и пошли мы по известному адреску. Домина стоит четырехэтажный. Позвонили, входим. У печки стоит Тамара, кутаясь в шаль. Я на нее особо-то и не поднимаю глаз. За столом бабушка ее и младший брат лет двенадцати. Молчим, переминаемся. Лезет она куда-то за печку и выносит нам сетку с моими книжками. Сказали: «Спасибо-досвидания» и двинули обратно. Дружок мой немного в курсе моих дел, но без деталей. Все же видели, что я ходил с Тамарой. Дружок и спрашивает: «Ну ты хоть трахнул ее до свадьбы-то?». Хотел я что-то промямлить, мол, разве в этом дело, но только кивнул неопределенно головой, что можно было трактовать как угодно. Дружок удовлетворенно крякнул: «Ну тогда чего горевать? Баб что ли дефицит? Плюнь ты на все это!».
    Закончилась осень. Вернулись мы со стажировки. Впереди была целая жизнь. Какие-то неясные планы роились в голове. Историю свою я вспоминал все реже и реже. Получил назначение на судно и встретил как-то уже в холмском порту бывших однокашников. Начали вспоминать наши мореходские деньки, похождения и приключения. Один из приятелей меня и спрашивает: «Ты Тамарку-то свою видел?». Я еще подумал: «Вот ведь парадокс. Баба уже который год замужем, а её все называют моей Тамаркой», но вяло так ответил: «Нет. А что?».
- «Ну как же! Пожелтела вся, иссохла, на старуху-Смерть похожа. Что с людьми делает судьба-злодейка!»
 - «Да в чем дело? Говори толком».
- « Да ты паря вовсе не в курсе что ли? Она же через месяц после свадьбы мужика своего похоронила. Рак желудка у него был».
    Такие вот дела.

Новосибирск, февраль 1997