Черная невеста

Телефонный звонок настойчиво рвёт нити сна. Не открывая глаз, шарю рукой по полу.
- Доброе утро, солнце! Я знаю, что рано, но я так по тебе соскучился. Может позвонить позже?
Я промычала что-то протестующее.
- Извини, не мог ждать. Скучаю без тебя.
- Аркаша, я ведь сейчас как извиню.
- Да я уже понял.
Он в чужом городе скучает. Мне все равно, за последнее время я привыкла к себе нелюбящей. Полюбив, теряют разум, так пишут в книгах. Нет, нет, разум мне еще пригодится. Тонко издеваясь, можно застирать любовь до апатии
- Я зверею без тебя, Анька... - пауза в ожидании ответного тепла, молчание, ломающие ритмы разговора– А я на концерт иду.
- Представь, тебе дали выбор: вечер со мной или джазовый концерт, чтобы ты предпочел?
- Пойми ты, они до нас никогда не доезжают, я даже не мечтал, такое в живую услышать...
- Вот и представь, что ты выбирал, выбирал и выбрал. Повода скучать не будет.
Дальше говорил легко как колокола: о веселых пустяках, о знакомых и их любовнице – пустой перезвон. Обиделся. Он за семьсот километров скучает, его изобилия чувств через край хватает на нас обоих, для меня остается лишь чувство вины.
- У тебя с подругами более душевные отношения, чем со мной.
Он ушел слушать джаз, я осталась досыпать.  Тянущее чувство вины.
Лежа в постели, я видела приближенье тьмы. Он позвонил, чтобы предупредить. Тьма означает: нас будет много: ты, я, он, она. Страшно то, что он знает о тьме и слушает джаз. Джаз и сказал ему о тьме: негры чуют мрак огня. Прогоним тьму, обманем мрак.

Я на вокзале. На плацкарт денег нет. Я выбираю электричку.
Электричка неслаженно пела, нестройно пила, мерно зазывала пробрести за десяточку три, дарила четвертую, грозила излечить все болезни. Верю. Подпеваю. Из горлышка не пью.
Мне везет на музыкантов даже в электричке. Соседи обнимают чехлы, смеются. Заводя знакомство, спрашивают:
- Играешь?
- Нет.
- Поешь?
- Нет?
- Танцуешь?
- Нет.
Глаза по-детски округляются:
- А что делаешь?
Музыканты общительны и забывчивы. Люди–окна, фильтруют жизнь, оседает музыка.
Их разговоры пьяно однообразны, поэтому не утомляют – шум воды по камням. Кто лоханулся на прошлом концерте, как было бы неплохо ту с грудью...
Костик нежно теребит кожу чехла, пьяно клянется в любви, зовет целоваться в тамбур. Я отказалась. Костя, обняв маленькую черную женщину - инструмент, поворачивается к окну:
- Я понял, я не мужчина. Я скрипач, - плачет, остальные смеются.
Хасан косит на меня глазами–вишнями, зрачков не видно, только блики. Тьма скалится в его глазах.
Страх без пауз открывает объятья, вбивает гвоздь под левую грудь, я цепенею, замираю, чтобы тьма не заметила и отошла. Убаюкать, обмануть. Леха мечется на экране, утратившем яркость, четкость. Звук, не совпадая с движением губ, вырастает откуда-то справа и сверху, ширится во тьме:
- Аня! Анечка! Что с тобой?
Гвоздь выдирают, я осторожно повожу плечами. Купе смотрит на меня испуганно. Краснею. Леха передо мной на корточках, заглядывает в глаза, его лицо отражает мою тьму. Хочется плакать:
- Что с тобой?
- Сердце  сжало.
- Коньячку? – Хасан протягивает бутылку. Потом всю дорогу косит на меня, подмигивает, кормит финиками.
Они играют для общественности, для контролеров, для меня. Публика недовольна. Требуют «Мурку».
Леха сердится, напирает на цимбалес:
- Андрей, тут ноты знать необязательно. Вот я играю и подаю тебе знак, где вступать, и если ты это место проебал, то это уже никого не волнует.
Андрей бледнеет, молчит, смотрит на него влюбленными глазами, терпит с радостью христианина, готовый подставить вторую щеку. Он любит в себе музыканта, любит Леху как путь к себе, как музыку. Дао.
Потом, в тамбуре Андрей объясняет:
- Музыка она везде. Вот по банке ударишь - музыка, - стучит по стене, - Слышишь? Это соль.
- Не слышу.
- Ну, послушай, - стучит, - Это соль...
- Нет, не слышу.
- Неужели не слышишь, - стучит, - Ну, попробуй. Вот. Соль.
- Не слышу!
- Да ты просто поспорить хочешь, - пауза,- Ты не расстраивайся, я тоже не всегда слышу.
Музыканты - мои вечные учителя, друзья и любовники. Кроме тьмы, у них есть музыка - жизнь. Я им завидую. У меня кроме тьмы - только жизнь. Помимо неё нет ничего – только сны.
Впрочем, только любовники, никогда не любови. Гнать в шею любови, страхи потерь, обретений. Кто рождается один, тому и умереть суждено одному. Жить одному, как умирать. Что и требуется доказать. ЖИТ, ИТ, Т – твердо, поступью по... По коньячку.

На перроне меня обещают вписать, снабжают номерами телефонов. Я киваю, записываю, натягиваю свитер. Выгребаю из карманов косточки от фиников. Косточки дробно стучат по металлическим ребрам урны. Костик одобряет: «Три очка!». Хасан обернувшись на звук, мигает испуганно глазами и вдруг обдает холодом тьмы. Чувствуя неверный ход, пытаясь задобрить страх, хватаюсь за Андрея:
- Ты же из Ленинграда, должна понимать. Тебе небось кусок хлеба выбросить стыдно - ведь они, там, голодают.
- Так то ж хлеб...
- Для арабов эти финики – хлеб, огонь, дом. Ясно?
- Теперь поняла, кусок чьей-то жизни выкинула, чего тут неясного.
Лёха спрашивает, расставляя троеточия:
- Мы... ещё.. встретимся... – он угрожает тьмой.
- Мы встретились в этой электричке, встретимся и еще, - тонко издеваясь, застирать...
Молчим. Тьма уходит вместе с ними в метро. Они возят ее в чехлах. Я выбираю автобус.

Стою перед дверью как провинившаяся собака, дрожу душой и молю, чтобы его не было дома. Исписать записки белый клок стихами, по-японски мудрость нарочита. Он оказывается дома и нет никого роднее. Аркаша все знает про тьму. Отдаю себя до дна, беру без остатка.
- Можно вопрос? – это он уже сытый.
- Можно.
- Как ты здесь вдруг?
- Праздные вопросы, не проникают во тьму, но закрывают двери.
- Ты сложно говоришь, меня это всегда бесило.
- ОК. Не выдержала разлуки. Хотела посмотреть на твою очередную тетку.
- Вот и обломись, - Аркаша уже встает, уже одевается, как будто не он вчера звонил, зверел, - Слушай, можно еще вопрос. У тебя планы на вечер есть?
- Не на каждый вопрос можно получить ответ. Я уже сматываюсь, ты не волнуйся, я поняла: у тебя репетиция. Все дела...
Я злюсь, неужели он не понимает, осталось несколько часов, не больше. Я уйду, и тьма накроет меня без него. Только про это нельзя говорить, я не хочу, чтобы тьма услышала мой голос. Я заплакала, зашипела.
- Ты похожа на тетку с батонами.
Гнать, держать, бежать, обидеть. Остаться, спастись, жить счастливо.
- Все это ради того, чтобы умереть в один день? Уволь.
Уйти, чтоб ненавидеть, зависеть, и терпеть, чтобы остаться. Хлопнуть дверью, чтобы остановили.
-Я тебя жду вечером, - Аркаша закрывает двери, звеня ключами.

Я иду ночью по городу, легкий путь, легкий слог.
- Девушка, Вам помочь чем-нибудь?
- Нет! Мне нельзя помочь, - я смотрю вниз, на его ноги, на полосатые носки, и знаю, что у него умер отец.
Сразу все выложить на бочку, ему чужому, чтобы тьма поняла, я знаю о ее приближении. Мы храбрые зайцы.
- Мне нельзя помочь. Я с ума схожу. У меня один раз уже было. Я знаю. Еще пару часов и будет больница.
Испугался. Будет спасать. Потом кожа сидений, мельканье фонарей, голоса ветра из окна, видимо, я дала ему адрес клуба.
Они играют, Лёха подходит к микрофону:
- Последняя песня. Это для нашей общей подруги Анны. «Темная ночь».
Стало легко, это больше, чем любовь, это гравитация, закон природы. Значит, Лёха спасет. Мы умрем в один день, потому что будем жить счастливо.
Лёха улыбается, мокрый после концерта. Играет сальса откуда-то сверху и справа:
- Анна, Вы танцуете?
- Откуда Вы знаете, что меня зовут Анна, я, например, не знаю, что Вас зовут Алексей.
Сальса поёт голосом Чезарии Эворы. Леха смотрит прямо в глаза, прижимает крепче. Обжегшись о его щетину, пытаюсь сбежать от него в повороте, он возвращает к себе. Снова и снова. Ближе и ближе. Его выдох, мой вдох. Единый воздух. Все смотрят, как мы танцуем, и улыбаются глазами-вишнями, без зрачков. Он вдруг выпускает из рук. Музыки больше нет.
Темно и много людей. Я хочу его найти, он спасет, я помню. Только двери все без ручек. Он оставил меня в доме, где все двери без ручек. Я знаю, что он ушел искать план побега.
Это, конечно, Аркаша подстроил: только он знал о тьме. Аркаша все это для меня специально подстроил: звонки, электрички, фонари, Леху.

Я просыпаюсь в большой холодной зале. Сквозь ресницы наблюдаю параллельно выставленные кровати - парад. Мне однажды уже снился этот лабиринт. Я знаю, чтобы выйти, мне нужен пароль. Переворачиваюсь на живот и утыкаюсь носом в холодные прутья спинки. На одном из них желтое пятно наклейки от бананов "Salsa".
Я смеюсь, другие кровати плачут. Теперь я помню, что Леха меня любит, и, самое главное, мы умрем в один день. Мне нечего бояться. Я победила тьму. Страха нет, и только у дверей все еще нет ручек.