Кризис жанра

- Остановись, - Петр схватил меня за рукав, когда я спускалась по лестнице во двор, чтобы посмотреть – не приехала ли «Скорая помощь» - отец опять мучался сердечным приступом, и это было невыносимо вдвойне – мне было его чертовски жаль, но жалость эта имела примесь брезгливого отстранения от происходящего:  отец стонал, проклинал жизнь, и его маразм, усиленный сердечными неполадками, был невыносим.
- Отвали, у меня папаша загибается. Я жду врачей.
Он отпустил мою руку, мы вместе вышли во двор, сели на скамью и закурили.
- Ты не пришла вчера в «Сотню», - затянулся Петр.
- Говорю же – у отца с сердцем нелады. Да и вообще, мне надоел этот кабак. Одни и те же лица.
- Раньше ты так не говорила.
- Я всегда говорю по-разному. Чего нужно? – я резко потушила сигарету, увидев подъезжающую медицинскую машину. – Через час заходи, купи выпивки. Я вчера кое-что набросала, хочу, чтобы ты почитал. А сейчас – давай, отчаливай.

Из машины выскочили два подтянутых красавца в белых халатах, с небольшими чемоданчиками. Они походили не на врачей, а на инструкторов по плаванью.
- Привет, - я встала на их пути. – Вы в пятнадцатую квартиру?
- Да. – кивнул один из пловцов, заглянув в какую-то бумажку.
- Идите за мной.
      Отец лежал на диване и тихо стонал. Ему измерили давление, сняли кардиограмму, поставили капельницу, а когда он вырубился, один из качков сообщил мне, что папаше необходимо в больницу, а лучше – в санаторий. В какой-нибудь хороший санаторий, на пару месяцев, поскольку старик очень плох. Я закурила. Хороший санаторий. Где мне взять деньжат на это? То, что отцу требовалось срочное лечение, я понимала лучше этих узколобых гигантов.    

Но вот уже три месяца, как я сидела на бобах, мои последние новеллы отказывались печатать – изменились требования цензуры, меня обвиняли в экстремизме, цинизме, меня называли шлюхой от литературы, и прочая гадость сыпалась отовсюду. Я попыталась изменить структуру своего языка, я смягчила стилистику, даже попыталась писать на исторические темы – целая масса подвигов, но репутация… Была подорвана. Главным редактором издательства…

 Он тогда пригласил меня на ужин, и я довольно сильно набралась. Он гладил мои колени под столом, а я размышляла об эклектичности Эдогавы Рампо, вообще, об абсурдности японского детектива, о великих мистификаторах двадцатого столетия… в этот момент рука главного редактора коснулась моих трусиков, и он тут же предложил освежиться, выйти, прогулять по парку. Я была не прочь оторваться от его руки таким вот, естественным способом.

Мы вышли в тускло освещенный разбитыми фонарями парк, он взял меня под руку, и стал что-то шептать, нашептывать, насвистывать мне на ухо. Я ничего не понимала из его бормотания, только незримо морщилась. Затем…Он внезапно схватил меня, вернее, перехватил за талию, вцепился , и швырнул в темноту. Я больно ушиблась ногой об невидимый камень, а потом стала задыхаться, потому что туша главного редактора уже лежала на мне, и он, потея, продолжая бормотать, расстегивал пуговицы на моей кофточке.
- Пошел вон, - я пыталась выскользнуть из-под его килограммов, но его желание было столь велико, что бороться казалось бесполезным. Я поскользила ладонью по влажной вечерней земле и нащупала камень – наверное тот, об который ушиблась. Дальше – один миг… Я спихнула с себя стонущего редактора, который, видимо, был слегка оглушен моим не очень-то сильным ударом, и побежала по аллее, в свет, в людное место. «Почему меня все время насилуют?» – думала я. Меня насиловали всю жизнь. Мой сексуальный опыт начался в четырнадцать лет с сороколетним пропойцей из соседнего дома. Я, конечно,  тогда уже была хорошенькой… Два года я прожила с мужем-пьяницей, и каждая наша совместная ночь тоже походила на насилие. Смягчалось тем, что мужа я все-таки любила…

        Болела нога. Я с ужасом думала, как приду завтра в редакцию, за гонораром. Я даже не предполагала – как. Никак. По дороге я купила бутылку водки, пришла домой, разделила свое пьяное одиночество за рюмкой с отцом и легла спать с привкусом безнадежности в сердце.
Так и случилось. На следующий день. В редакции сказали, что главный заболел, а без него финансовые дела не решаются. Посоветовали прийти через неделю. А через неделю внезапно изменились требования цензуры…
Теперь я стояла у окна своей комнатушки, слышала через открытую дверь храп отца и судорожно думала – где же взять деньги на санаторий.

Раздался звонок в дверь. Пришел Петр с выпивкой и двумя пакетами чипсов.
- Все обошлось? – он привычным движением  шлепнулся  в кресло. – Как папа?
- Дрыхнет. – я плеснула пива в стакан. – Мне нужны деньги, Петр. Папаша – это единственное, что у меня осталось. Ему нужно в санаторий. Это стоит денег. А у меня ничего нет. Ничего, кроме нескольких километров исписанной бумаги.
- Сдай в макулатуру. – он тут же получил пощечину. – Извини. Настроение поднять хотел.
- Какое, к чертовой матери, настроение? Мне тридцать два года, мои книги читают на четырех континентах, я красивая, умная дрянь, в конце концов!
Я упала на стул напротив Петра:
- И у меня пустой кошелек. Это гадко.
- Ты много пропиваешь.
- Эй, дружок, а не заткнуть ли тебе свой паршивый рот? Не пропиваешь ли ты это со мной?
- Белла, зачем ты так заводишься? Есть варианты.
Я взяла в руки бутылку.
- Предлагай.
- Обратись к мужу. Он сейчас, кажется, поднялся.
- Мой муж, сукин сын, если и поднялся, то только для того, чтобы приобретать более дорогую выпивку. Он живет с малолетними девками и нюхает все наркотики, которые изобрело человечество. Ты предлагаешь мне к нему обратиться? Хорош друг. Я лучше выйду ночью на проспект в мини-юбке, чем буду  просить у этого засранца. Еще варианты есть?
- Я не знаю…. – Петр почесал свой лысеющий затылок. – Ты утром говорила, что набросала что-то новенькое. Может, дашь, почитать.
Я принесла ему пачку листов, бросила на столик:
- Полное дерьмо. Наслаждайся. А потом вытри себе этим задницу.
Я смотрела, как Петр читает мой новый рассказ, и думала о том, что выход есть. Выход есть всегда. Во всяком случае, в моей паршивой жизни я находила его из любого замкнутого пространства. Нынешний выход был наихудшим из моей жизненной практики, но ничего другого придумать я не могла. Вернее, придумать можно было все что угодно – вплоть до ограбления сети Швейцарских банков, осуществить же для меня реальным казался только этот, гадкий и пошлый способ.
- Белла, а ты знаешь, захватывает. Людям такое нравится. Сентиментально даже. -  рецензировал мое произведение уже поддатый  Петр, - Твой цинизм завуалирован. Опять же, про любовь…
- Брось, не расшаркивайся. Можешь забрать к себе. Почитаешь на ночь. Эротические сны посмотришь на досуге. – я закурила сигарету и вытащила Петра из кресла за ворот. – Тебе пора.
- Ну, ладно. Ты только не отчаивайся. Все наладится.
- Проваливай.
Я закрыла дверь и некоторое время изучала свое отражение в зеркале. Потом – подошла к телефону и набрала номер…
Черные чулки, платье, чуть прикрывающее зад, высоченный каблук, немного косметики, капля духов на грудь… Красотка…

Главный редактор открыл дверь не сразу, после нескольких звонков. Он был одет небрежно, по-домашнему, в запахнутом белом халате. Лицо – помято каким-то неведомым внутренним страданием.
- Здравствуйте! – произнесла я доброжелательным тоном.
- Заходи.  –  он был чем-то крайне озабочен.
- Может быть, я не во время, - меня разрывало в клочья от своей обходительности.
- Все хорошо…
Квартира главного редактора была большая, хорошо обставлена, но царящий в ней нечеловеческий беспорядок затмевал собой всю роскошность помещения.
На столе образовалась бутылка виски, какая-то еда. Я села, вальяжно закинув ногу на ногу, закурила, редактор смотрел не на меня даже, а в меня, как в телевизор. Он был далеко, я его не узнавала. Да и не хотела, впрочем. Мы молчали. Он смотрел в меня, а я на картину напротив – горный ландшафт с восходящим над горизонтом солнцем.

- От меня ушла жена, - внезапно сказал он, когда мы выпили. - Собрала вещи и ушла к какому-то юристу.
- Сучка. – поддержала беседу я.
- Не нужно так говорить… Она не любила меня. Это не ее вина.
- Юристы –  зануды и импотенты, - сказала я, - Вы, думается мне, не много потеряли. Не ровен час, она вернется.
- Нет, не вернется. Она ждет ребенка. От него.
Я привыкла распоряжаться напитками самостоятельно, поэтому наполнила свой стакан виски и, осушив его, слегка расслабилась. Не смотря на то, что шла я сюда с омерзительным ощущением унижения, сейчас  была спокойна. Хотя, разумеется, сочувствия редактор у меня не вызывал. Да, и разговаривать о его семейных неурядицах я не собиралась.
- Меня тоже бросил муж почти год назад. Я не долго страдала. Два дня. Я любила его. И сейчас люблю. Но он – тварь, каких мало, поэтому мне все равно.
- Зачем ты пришла? – задумчиво поинтересовался он.
- Мне нужны деньги. – честно ответила я. Терять было нечего.  – Я очень сожалею о том инциденте,  в парке…
- Я был ужасен.
- Что вы, что вы, - засмеялась я, - Это было забавным приключением. Если бы не камень, которым я проломила вашу чертову голову, получилась бы довольно романтическая история.
Он не понял моей шутки, слегка нахмурился, я тут же решила смягчить ситуацию.
- У меня болен отец, и я не могу оплатить его санаторий. Меня перестали печатать, я не получаю гонорары, и перебиваюсь тем, что иногда пишу курсовые работы студентам филологии.
- При чем тут я?  – он был искренно  удивлен.
- Я думаю, что вы со своим положением можете повлиять на сложившуюся ситуацию. Понимаете, о чем я говорю. Эти канцелярские крысы в редакции посылают меня к дьяволу, говорят, что мои произведения растлевают читателя. Я  всегда писала так. Я так живу, и так же пишу. Почему же именно сейчас мне стали говорить о растлении? Когда я была на пике популярности, меня обвиняли в разном. И в нонкомформизме, и в экзальтации. Но критики всегда острозубые малые. Я была востребована. Что же происходит сейчас? Я писатель. Я больше ничего не умею делать. - я говорила, не давая себе передохнуть. -   Погибает мой близкий человек. От вас ушла жена, но она же не погибает, в конце концов, она счастлива, а вы страдаете, оттого, что она счастлива. У вас все есть – деньги, положение, власть, в конце концов. У вас дорогая выпивка. Хороший дом. – я уже начинала путать в собственных мыслях, - Вы не должны уходить в размытые очертания депрессии. Вам это не идет.
- Я не знаю, как жить дальше… - он заплакал, - Я не могу без нее.
- Ладно. – мне все так же не хотелось ему сочувствовать – мало того, потянуло взять что-нибудь поувесистей и ломануть ему еще раз по башке, чтобы он хоть чуть-чуть очеловечился.  Слизняк. – Прекратите. Сейчас же. Хотите, я пересплю с вами?
Он удивленно посмотрел на меня.
- Да, я готова переспать с вами. К тому же, у вас полный кавардак. Требуется уборка. У меня нет ни малейшего желания заменять вам жену, к тому же, вы прекрасно понимаете, что между нами нет никаких чувств. Но легкое увлечение всегда успокаивает. Где у вас ванная?


После  секса мы лежали в постели, курили, я попивала виски. Он молчал, поглаживал мою грудь, а потом внезапно сказал:
- Останься жить у меня.
От неожиданности я села.
- Нет, я не могу. У меня дома больной отец.
- Ты будешь его навещать. К тому же, насколько я понял, ему нужен санаторий…