Творить свою жизнь

Мы шли очень быстро, мне даже казалось, что я лечу – не касаясь ногами  пыльной, раскаленной земли.
- Давай посидим, - простонала я и попыталась остановить Лолу, схватив за плечо.
- Где посидим? В дорожной пыли? – она строго, по-матерински, взяла меня за руку и потащила дальше.
Я злилась на нее, потому что в затылок жарило солнце, потому что я была трезва, как чертова кукла, потому что Лола  впустила в себя столько кокаина, что трудно было предупредить финал ее марафона. Потом уже стала злиться на то, что ей двадцать пять, а мне – тридцать четыре, что она – журналист, а я  - черт знает кто, писательница, которую закопают где-нибудь, вполне возможно – очень скоро,  под забором, пьяную и забытую всеми. И еще это похмелье, будь оно проклято. Я толкнула Лолу в спину. Она не удержалась и упала.
- Свинья, - сообщила она мне, когда поднялась и принялась отряхивать свое безвкусное платье от пыли. – Белла. Иди прочь.
- Нет. Уж. – я сплюнула на дорогу, - Я уже совершила героический поступок,  отправившись с тобой, не захватив с собой даже пива . Ты же, как последняя дрянь, накачалась порошком, и теперь рвешься вперед, как табун лошадей. Мне не угнаться за тобой. Давай подождем машину.
- Мы опаздываем. Машины по этой дороге ездят очень редко. Так редко, что их практически здесь не встретишь.
- И что делать?
- Идти. Еще несколько километров.

Лола – дура. В полном смысле этого лаконичного слова. Она образована, болтлива, умеет произвести впечатление на мужчин, но она – простушка, в ее голове снуют редкие мысли, в основном о том,  что нужно  крутиться в элитных кругах, чтобы потом, заработав репутацию и деньги, купить домик на Канарах и встретить там спокойную старость с каким-нибудь сухоногим старикашкой. Хотя, с такими дозами кокаина о спокойной старости ей можно было только мечтать. Этим мы и отличались. Я знала себя и все, что со мной может случиться,  Лола – стремилась к тому, чего добиться она никогда не сможет.
- Зачем ты вообще ринулась на эту конференцию? – кричала она.
- Мне нужны материалы. У меня информационный голод. Тема конференции мне очень интересна. Я об этом еще не писала. – я натерла ногу, и теперь хромала, понимая, что пройду от силы километр.

Тут, вдалеке, за нашими спинами, послышались звуки приближающейся машины.
Я резко обернулась. Из ореола пыли возник грузовик. Я встала посреди дороги и расставила руки. Машина остановилась.
- Ты что стоишь, как изваяние, идиотка? – выскочил шофер.
- Довези нас до Академгородка. 
Тут в разговор вплелась Лола. Она вальяжно, но достаточно бесцеремонно отстранила меня и, растягивая слова, проговорила:
- Мужчина, позвольте составить вам компанию. В этой жаре мы, две заблудившиеся тигрицы, погибаем от жажды.
Какая пошлость – подумала я. Лучше идти пешком, чем вот так выпячивать свою плоскую грудь перед каким-то небритым мужланом.

Так или иначе, мы очутились в кабине и поехали. Лола верещала, не переставая, о какой-то дряни, шофер смеялся. У него были вставные металлические зубы и очень низкий лоб. Я даже не прислушивалась к словам Лолы, потому что мне было не интересно, что может рассмешить такое чудовище.  Я корчилась от жары и неимоверного похмелья.
- Если на пути будет какая-нибудь забегаловка, останови. – единственное, что сказала я за всю дорогу.
Забегаловка нашлась, я купила выпивку, и через несколько минут чувствовала себя полной сил и стремлений, хотя, конечно, элемент отчуждения от сложившейся ситуации присутствовал. Лола с шофером жили своей обособленной жизнью. Я была на другой стороне Земли.


Конференция уже началась, когда мы ворвались в зал, нарушив зрительскую тишину, поскольку со сцены уже кто-то вещал. Седой мужчина с холеным лицом.
Лола кивнула на свободные места, мы уселись, кто-то покосился на мою бутылку, я  поставила ее на пол. Лола вытащила из сумочки  диктофон, включила. Человек говорил про власть. Сначала я скучала, попивая из бутылки, потом, уталив похмельный голод, приступила к информационному. Я прислушалась к словам, летящим со сцены:
- Человеку необходима власть, необходимо владение властью, для самоуважения как минимум. Власть – это гарантия свободы. Власть для победителя становится средством для свободного творчества. Даже если человек не считает себя творцом – он всё равно творит. Он творит свою жизнь, жизнь своих детей, своей нации, настоящую и будущую. Достаточно не считать себя животным – это уже творчество. А для этого нужно преодолеть, преломить животность    существующей власти.
Я подняла руку, услышав шипение Лолы:
- Белла, прекрати.
- Да. – вежливо кивнул мне оратор.

Покачиваясь, я встала.
- Извольте уточнить, - сказала я, -  Любезный, каким образом  человек, ну, к примеру, вы, творите жизнь своей нации? Это мой первый вопрос, давайте остановимся на нем. Я не против того, что вы творите в своей жизни, вернее, свою жизнь, а уж тем более – своих отпрысков, - после этих слов в зале зашумели, - Но, извините, при чем тут жизнь нации? Очень глупо. –  я  гордо села.
- Нет, погодите девушка, - обратился он ко мне, - Давайте разберемся в вопросе.
- А что в нем разбираться, если вы ни черта  в нем не смыслите, - я влила в себя порцию алкоголя.
- Как вы себя ведете? Это возмутительно! -  воскликнула женщина, которая стояла рядом со мной и была похожа на консервированную рыбу.

Я продемонстрировала ей средний палец моей правой руки, и увидела, что ко мне пробираются охранники. Оставалось несколько минут, я снова встала:
- К тому же – не считать себя животным и не быть им – две большие разницы, и процент творчества в обоих случаях мизерный - он зависит от обстоятельств этой гребанной жизни! – охранники уже тянули свои огромные руки ко мне, - Я творю уже больше двадцати лет, и не могу утверждать, что я не животное. Я пью, как последний пропойца, сплю со всякими ублюдками, и готова писать на заборах слово «нация», присобачивая к ней какую-нибудь брань. При этом я свободна, как самая свободная птица, парящая под облаками,  – меня уже тащили к выходу.
- Оставьте ее, - внезапно приказал человек со сцены, и охранники повиновались. Вот это была власть, вернее – ее проявление. Я подошла к сцене, постояла немного, потом с трудом вскарабкалась на нее и примостилась рядом с оратором.
- Поглядите, это же Белла Косицкая… - послышалось из зала. – Сама Белла… Как плохо выглядит…
- Прошу без комментариев, - сказала я. – Я давно не выступала перед аудиторией.

Послышались отдельные хлопки. Меня узнавали! Меня помнили. Какие-то две тонконогие блондинки подбежали к сцене брать автографы.
- Послушайте, господа, я не в том состоянии, чтобы  вещать отсюда, либо пускаться в прения. Вы, мужчина,  - я обратилась к оратору, - Выступаете перед этими людьми, говорите чушь, они вас слушают и понимают, что это – полная туфта. А потом они напишут статьи в газетах, их буду читать люди, нация. И, вполне возможно, кто-то из этой нации поверит вам… Это вы называете творчеством? Возможно, это власть. Суррогат власти.

Мужчина молчал, я видела, как капельки пота проступили на его лице. Я  нашла глазами Беллу, которая сидела, нахохлившись и недовольно покачивала головой. Тут я решила немного выпендриться, как писательница, как умная женщина, чтобы превратить в хаос это глупое сборище.
- Воля к власти – романтика нашего времени. – я закурила, -  Власть – это волшебная страна, где по мановению руки возникают города и заводы, где армии встают с помощью одного взгляда, где возможности создавать прекрасное просто неограниченны. -  оратор смотрел на меня с удивлением, вперемежку с застывшим интересом, -  Путь к власти указывают путеводные звёзды идеалов. Тот, кто пойдёт на свет этих звёзд, власть рано или поздно получит. Нужно только  понять, как это красиво. Конечно, это не каждому дано. Только тем, в ком живы стремления – всё равно какие – все они производные от одного стремления – стремления жить. – я замолчала и на мгновение оглохла от аплодисментов. –  Идите домой, к своим семьям, и не слушайте это вранье. Власть терпеть не может талантливых людей и возвышает уродов. Те в свою очередь тоже, по отношению к себе. Те же, уроды по отношению к уродам – уродов по отношению к уродам по отношению к уродам.  – я начинала путаться,  пора было заканчивать,  - Они есть сейчас, но их не было и их не будет. Они уже пришли на вершины власти, они уже получили все удовольствия, которые могли получить. Путь завершён, задача выполнена. Ура! – опять аплодисменты. В этот момент зал поплыл. Я спрыгнула со сцены, меня облепили жаждущие автографов.

-   Белла, ты опустила меня на деньги, - сообщила Лола, когда мы сидели внизу, в кафе, - Я должна была сделать репортаж.
- Лола, зачем ты занимаешься этим дерьмом? Ты же даже писать не умеешь. -  спросила я.
Она нагнулась под столик и вдохнула очередную порцию кокаина:
- А чем мне еще заниматься?
- Ну, не знаю, - для начала тебе нужно выйти замуж за какого-нибудь богатого ублюдка. Хотя, вполне возможно, он будет добрым малым. Потом у вас появятся дети, ты будешь их нянчить.
- Кому я нужна?
- Да. – покачала головой я, - Мы с тобой – проклятые Богом стервы, не созданные для семейной жизни. И для жизни вообще. – я посмотрела на Лолу, и мне стало ее жаль. Обычная, пьяная жалость.
- Послушай, Лола,  а ты напиши про мое выступление. Скандальная получится статейка.
- Меня уволят. Этот человек, с трибуны – руководит очень серьезной партией.
- Ой, прекрати. И хорошо, что уволят. Хоть один материал сделаешь от души. Твоя газетенка давно уже на ладан дышит вместе с ее старичком-редактором.
- Я все равно не могу. – мотала головой она.
- Почему? Глупость какая, - я заказала коньяка.
- Он мой отчим.
- Кто? Старичок?
- Человек с трибуны.

Я расхохоталась.
- Да ты что! Лола! У тебя такие важные родственники! Чего же он тебе не поможет, этот идиот, твой отчим? Или он ушел из семьи, когда тебе было три года, и не помнит, кто ты есть? 
- Помнит. –  складывалось ощущение, что кокаин сегодня не касался ее проторченных мозгов.
- Ну, и? – принесли коньяк, я с удовольствием смаковала.  – Чего же не поможет?
- Я не хочу.
- Лола, тебе же нужны бабки. Хотя бы на твою белую отраву. – тут я вспомнила выступление оратора, - А, я знаю! Ты не хочешь, чтобы он творил твою жизнь. – я засмеялась, - Лола, ты иногда кажешься мне уникальной, и это, несомненно, иллюзия, но тем не менее…
- Да, не хочу, - вдруг как-то слишком четко и серьезно произнесла она.
- Хорошо, тогда почему ты не отказалась от репортажа, интересно узнать. – чертова девка, она была  не проста. Лола, я ее  совсем не знала!
- Я просто не хочу его выставлять на посмешище.  Это убьёт маму.
Приехали. У Лолы была мама. За которую она волновалась. Я всегда думала, что эта,  склонная к  наркотикам и развлечениям, вульгарная девица – сирота, либо что-то вроде этого. Сколько я ее помнила, она никогда не говорила о своей семье, снимала зачуханные комнатенки в далеких кварталах, тратила деньги на румяна и кокаин. Вот это сюжет. Подумала я, ощущая, как информационный голод отпускает меня.

Дома, лежа на тахте, я вспоминала день, Лолу, ее внезапный ракурс, очень живописный. Ее отчима с извращенным понятием о власти. Хотя, как знать. Если  она, бедствуя, отказывалась от его помощи, быть может, в его словах о творчестве и был какой-то смысл – размытый, не сформулированный, скорее всего, неосознанный даже. Лола не хотела, чтобы кто-либо творил ее жизнь. Она пыталась, пусть даже и без какой-то перспективы, делать это сама. Да. Так оно и было. Все у нее получится, у красавицы Лолы, у гордой целеустремленной независимой Лолы. А отчим? Его жаль. Паршивая овца не виновата в том, что она паршивая, но она портит стадо, и поэтому её забивают. Их вина в том, что они занимают место под солнцем. Наше место. В том, что они не смогут себя спасти.