Бассо Остинато

Тупые гвардейцы, сын Ши-Хуана
                Стоят в стороне от костра…

                Из песни

…Она поет. Искристо, играючи переходя со скэта на приятное опьяненному сердцу «ла-ла» и «уау». Посетители иногда заказывают блатняк, но даже его она выводит на необычные и сочные рулады, после которых самые ретивые до «парнаса» клиенты обалдевают начисто. Восходя к верхним  нотам, она начинает реветь, визжать; иногда кажется, что нервы слушателей останутся разорванными и брошенными на пол. Многие думают, что певица входит в необычный экстаз и вот-вот сбросит с себя одежду, а ей просто не хватает голоса. Правда, знают об этом лишь близкие да понимающие, и берегут голубушку, усердно соблюдая ее режим, по которому она ест все, но исключительно до пяти часов вечера. Оказываясь в столовой или кафе без десяти пять, она начинает запихивать в себя все, что возможно сейчас найти на столе (когда сотовый пикает о наступлении пяти, она блаженно улыбается,  хвастливо кричит, что успела таки и бросается целовать подруг). При этом полнота, вернее слегка полноватые вверху ноги, изредка беспокоят ее во время примерки новых платьев, но кричать и плакать на работе неудобно, а дома – бессмысленно.  Дочку она бережет, как может, от своих стрессов, а вывести из себя мужа просто невозможно. Но зато он не сводит с нее глаз.
Он смотрит на нее не меняя выражения лица и лишь изредка – раз в неделю – произносит два-три слова на самую насущную тему. Касаются слова, к сожалению, не прелестей ее, поэтому обижается она часто, но только до прихода ночи. С наступлением темноты он начинает поглаживать ее чувствительными пальцами, после чего они сливаются в поцелуе, что для него  красноречивее любых звуков. Он вообще статичен, и только глаза, губы да тонкие руки выдают в нем музыканта. Когда-то он начинал играть на бас-гитаре, правда, не попал в струю тогдашнего рока благодаря внешней зажатости. Его коллеги кузнечиками скакали по сцене, выдавливая струны на обратную сторону грифа, а он творил замысловатые соло, стоя неподвижно, как гипсовый мальчик. Позже пришло время живой музыки, вокального джаза и его инструментом стал контрабас. Тронутое лаком дерево под умелыми руками делится с ним своим теплом и в минуты ночного экстаза ее пышные волосы кажутся ему струнами, которые он нежно перебирает по всей длине, словно играет жгучую балладу.
Чтобы как-то вдохнуть в мужа словоохотливость, ей иногда приходится вытаскивать его в компании. По ее рассказам, девятая рюмка чего-нибудь горячительного начинает действовать и тогда он выговаривает в час две-три фразы, которые впору записать и слушать потом как музыку. Однажды они пришли вечером из гостей, он говорил с ней долго-долго, она плакала, не понимая, что из него вылетают стихи, и радовалась бесконечному звуку его голоса. Потом они уснули, сжавшись в комок. Утром молчание обрушилось с неистовым грохотом, но она надолго запомнила вчерашний вечер.
Дочка постоянно находится рядом с мамой и папой (они играют в одном ресторане) и с восторгом смотрит из темноты на обволакивающе-коричневый контрабас с порхающими по нему пальцами отца и восхитительный мамин рот, источающий музыку. Музыка, вернее ритм окружает ее здесь и дома, где все вещи задумчиво внимают расставленным по углам квартиры колонкам. Звуки музыки затихают лишь поздней ночью, а молчаливый папа не забывает ставить центр на таймер и утром часть дома оглашают бодрые аккорды Хэрби Хэнкока.
Ночью, когда все затихает, дочка встает, втыкает наушники и слушает  меняющиеся рифы, а часто так и засыпает в кресле. Им снится музыка, и фотография отца на стене  тоже оживает, - он выпрыгивает из рамки, подходит к спящей дочери и зятю, гладит их по волосам, вспоминая свою молодость. Работая днем за столиком желтым, он оживал лишь в объятиях очередной женщины или на вечеринке, где неунывающая рука хозяйки ставила запись пяти четвертей. Приходя домой счастливым и пьяным, он садился за пианино и пытался воспроизвести услышанное тысячу раз, пробуя на пять, на семь и так далее, да утра. Жена кричала, заставляя его лечь. Засыпал он, уткнувшись в две нижние педали. Пробуждение оставалось горьким, а следующим вечером счастье вновь топило его в бесконечном звуке…. Отец постоянно думает об этом, а к середине ночи садится в кресло и разговаривает.

….Ты знаешь, дочка, мне иногда хотелось просто умереть, хотя все было хорошо и спокойно. Даже сейчас я не знаю, жив я или мертв. Меня уже нет, но мне снятся сны, любимый сквер, и детская кроватка, в которой я стою и тяну руки к матери. В окне – небо. Уплывающее небо. Мама на фоне неба исчезает и появляется снова. Нет ни облаков, ни птиц, но я понимаю, что небо уплывает безвозвратно и начинаю плакать. Плакать….

Его лицо поблескивает в темноте. Еле удерживаясь на ногах, отец поднимается, доходит до фотографии, вплывает в нее. Я не могу его остановить. Не могу ничего сказать, потому что мне нечем. Узким ребрышком через щелку в разорванной бумаге я поглядываю на все происходящее ночью и днем. Выскочить и объяснить, что во мне помещается что-то большее, чем просто музыка, не имею сил. Я – компакт, миленький такой компак-т с двадцаткой композиций Виктора Вуттена. Постоянно ошиваюсь во втором ярусе подставки. Ставят меня нечасто, но я слышу классный рокот его бас-гитары даже вне проигрывателя. Он заводной парень, этот Вуттен. Гитара у него наверняка семиструнная и две верхние звучат как флейта, без всяких примочек. Смычок, кажется, прикреплен у самой подставки, потому что выходит на пастораль мгновенно, а потом разрывается струящимся по грифу слэпом. Идиотский луч не может считать с меня многого, даже изображения,  - я могу показать, как Виктор дурачится на сцене, взмахивает волосами и падает в экстазе. И не могу этого передать. Подрагиваю на каждом обертоне, но не могу. Если не сотрусь, покажу это тем, кто возьмет меня в руки через много лет. Смогу ли я донести прикосновение легких пальцев Виктора? Не знаю…

Вечер всегда подкатывает неумолимо быстро. Зал заполняется мелкими группками. Первым выходит он, бережно поднимает контрабас и начинает постукивать костяшками пальцев по струнам, отсчитывая подступающий ритм. Она начинает потягивать пробные звуки еще из коридора, ведущего на сцену и выходит на прокачанный, заполненный свингом подиум, у подножия которого барахтаются маленькие прожектора и разбегаются официанты. Она грустно морщится, - видно, не успела поесть до пяти, но после первой импровизации ножкой отшвыривает в зал тарелочку с бутербродами. А публика ревет от восторга, ведь она поет ….