Новый Год

Когда на Белый Свет с грохотом вылетает душа первой новогодней хлопушки, Старый Год уже готовится к дальнему пути, надевая теплые шерстяные носки. Из носков вылетает моль и облако неприятного запаха. Моль и запах, скучав-шие целый год в ожидании своего звездного часа, наверное, скоро исчезнут, но это нас не интересует. Люди замечают «дух праздника, витающий в воздухе». Люди вдыхают его и ведут себя странно, как больные бурундуки. Человеческие души начинает бередить жестокое желание праздновать, которое почему-то не трогает души ночных бабочек и телеграфных столбов, но люди, люди следуют  новогоднему влечению неизбежно, как приснопамятный бутерброд, свободно ускоряющийся маслом вниз. В их сердцах круглый год бурлит на медленном огне серенькое варево из переживаний, страстей и страстишек, но на Новый Год все это превращается в безвкусное мороженое, а суета уже возводит свои гастрономические вавилоны на бескрайних просторах обеденных столов. Суета правит бал с остервенением человека, проехавшего на трамвае без билета. Суе-та – лучшая подруга охальника-топора, похотливо поглаживающего красавицы-елки по стройным ножкам. Та же Суета сидит в мешке Деда Мороза, выгляды-вает грязной ложкой из салата «Оливье» и, хихикая в кулак, загоняет маленьких детей на табуретки нести всякий бред в пределах заданной темы…
… но Суета не властна над Человеком без Новогодней Елки. Его имя известно вам, а я буду звать его Альберт, но у него может быть и другое имя, или вместо имени – дерево, или вода. У Альберта нет календаря и телевизора, зато есть мыши. Должны быть и насекомые, но их описание мы опустим, сославшись на близорукость. Зато у Альберта есть табуретка, сиротливо прижимающаяся к ба-тарее и часто плачущая по ночам от беспросветного одиночества. На том мож-но было бы и прекратить эту инвентаризацию имущества нашего героя, если бы не один пунктик – еще у Альберта нет покоя, и есть проблема. Он влюблен и последний месяц тоскует, мучая гвозди, которыми он пользуется для покрытия стен своего жилища священными символами имени своей возлюбленной. Впрочем, имени он ее не знал, оттого и царапал на стенах все богатство родно-го языка, и от этой тщетной бесцельности на душе у пользуемых гвоздей было особенно горько, как у интеллигента, неаккуратно воспользовавшегося писсуа-ром. Не зная имени своей пассии, Альберт лелеял в памяти ее светлый образ, и хотя за давностью впечатлений образ порядком поистрепался, он зажигал огонь альбертовой души не хуже бордосского игристого марочного денатурата. И Альберт, охваченный страстью, метался по пространству, как постигший бро-уновскую ересь атом, забывая о ходе времени, которое самодовольно уподоби-лось тихо спятившему автобусу, окончательно смирившемуся с непрерывно-стью своего вечного маршрута…
… А время-автобус подпрыгивало на ухабах удивительных событий, дышало выхлопными газами зря прожитых дней и по-прежнему безбилетно мчало дре-мавший Новый Год навстречу его постоянной остановке у места работы. Новый Год приближался, а Альберт об этом не подозревал; «витающего в воздухе духа праздника» он не чувствовал, ибо любил свежий воздух и хорошо проветривал помещение. Влюбленный думает только о своей возлюбленной – и это непре-ложный закон мироздания, все равно что: бутерброд…, оставим его в покое, трава растет только вверх, а Волга с упрямством, достойным лучшего примене-ния, впадает в Каспийское море, хотя, наверняка, пора подумывать о более приятном местечке для впадания.
Альберт любил …, давайте назовем ее Юлией, ладно сложенную и абсолютно здоровую девушку, из тех, которым хочется дать имя, вроде Юлии; глубоко и надежно пустило бы имя это корни. О внешности ее можно было бы сказать: прекрасна, как ангел; чудесна, как поцелуй ветра; соблазнительна, как Матерь Божья, и еще много подобных засаленных сравнений, не подводящих в труд-ную минуту. Но Альберт ни разу не видал ангелов, не целовался с ветром и не заигрывал с мамашами серьезных людей. Поэтому, потеряв всякую концепту-альную опору, внешность Альберт во многом забыл, зато сцена знакомства за-села в памяти Альберта свежим, как свинина на хорошем морозе, осколком. Те-ло Альберта в тот благословенный день ехало в трамвае (дух же витал в вол-шебной мире Эндельсейн, что по отношению к часто посещаемым Эмпиреям на северо-востоке) и ему больно наступили на ногу. Он хотел было заплакать и все мышцы его лица изготовились извергнуть горючие слезки, но Альберт вместо это широко и добро улыбнулся, будто подарил щенка юной натуралистке. Так как он увидел свою прекрасную Юлию, свою богиню, свою королеву. Нога, на которой продолжал стоять каблук прекрасной дамы, тщетно пыталась воззвать к мировой справедливости, но, не получив сострадания от своего не в меру ув-лекающегося владельца, обреченно онемела. В этот момент чрево трамвая раз-решилось бременем, и Альберт, увлекаемый разгорающейся страстью, волоча несчастную ногу, поспешил за Юлией. Он следовал за ней не хуже консервной банки, привязанной к хвостику котенка, он следил за ее шагами и упивался му-зыкой шелеста ее юбки. Но, вопреки банальности, Юлия не заметила за своей спиной двуногий сгусток влюбленности. Ее дверь хохотнула в лицо Альберта коротким, не терпящем возражений хлопком. Альберт запомнил ее адрес так хорошо, что всем остальным воспоминаниям пришлось покинуть утлое суде-нышко его памяти и благополучно утопиться в океане забвения.
Прочее. Между прочим (этим прочим и тем, что в конце абзаца), Юлия жила в престижном районе города (Альберт жил в клоаке, между городской свалкой и кладбищем), в добротном доме (дом Альберта морально уже давно был кучей трухи, и лишь проклятые законы физики мешали ему рассыпаться материаль-но), в дорогой многокомнатной квартире (а Альберт…, зато он читал все сочи-нения Баратынского и хорошо пел фальцетом). На праздники у Юлии всегда собирались неторопливые, ухоженные гости, у которых даже галоши, остав-ленные в прихожей, вели важные разговоры о политике и ценах на резину. И на этот Новый год у Юлии ожидался большой праздник. Пригласительные билеты высоким гостям мучались от клаустрофобии в почтовых ящиках, загодя приго-товленная выпивка и продукты питания уже теснились на балконе между не менее загодя приготовленных саней и телеги. Концентрация предвкушения ве-селья в крови девушки превысила все нормы, чтобы скоротать время до прихо-да гостей в калошах, она решила нарядить елку, но не бесполезной красоты ра-ди: просто побелить потолки у нее рука бы не поднялась, а уж вырастить сына – и того более дельце не ко времени. Но это все было между прочим. Прочее.
Любовь к осенившей его ногу божественным прикосновением каблучка незна-комке вошла в сердце Альберта, как гвоздь сладострастно входит в рабочую поверхность – с единовременным гаком и – непременно, под самую шляпку. Приятные эмоции накрыли Альберта так весомо, чувствительно и лавинно, будто 10000 бетономешалок согласованно выгрузились на его бренное тело. И несмотря на то, что он шагал домой медленно и осторожно, согбенный под не-малым литражом любовной квинтэссенции, добрую четверть бушевавшей в нем лавы чувств он расплескал по тротуарам; не поместившаяся в неказистом альбертовом теле любовь застывала скользкими лужицами, на которых впо-следствии поскользнутся пятнадцать девочек, семь мальчиков и один очень до-брый старичок, получивший, к слову, тяжелый перелом большой берцовой кос-ти, но не сказавший ни одного дурного слова по этому поводу (потому что на месте скончался). Альберт, по законам жанра, не мог прожить без своей люби-мой и дня. День быстро закончился, и он уже рассматривал у себя экзотичней-шие способы самоубийства. В его приемной толпились жуткие способы поеда-ния собственных ногтей или утопление в собственной слюне. Также присутст-вовали попытка спариться с голодным львом и работа учителем младших клас-сов. Но ни один способ сведения счетов с жизнью не оказался достаточно чудо-вищным, Альберт уверенно отверг всех делегатов, и они, выстроившись в ко-лонну по четыре, с грустными маршами ринулись к очередному несчастному. А Альберт остался наедине со своей любовью, только худеющий декабрь скучно скребся на недомогающих улицах.
Прошел, шаркая подошвами бессонных ночей, месяц; наступил последний день года, уверенный в себе как малолетний преступник, который не попался первые семь раз. Юлия как раз закончила наряжать елочку, которая вся трещала под невыносимой тяжестью шариков, гирлянд, мишуры и праздничного настрое-ния. Альберт же на мгновение оправился от цепких объятий любовной горячки. И решение, смелое, как знамя на окровавленных баррикадах, и единственно правильное, ворвалось в воспаленный разум Альберта. Он понял, что этот день в его жизни станет важнее дня рождения его тети (на который Альберта часто водили в детстве и кормили рисом с изюмом, что приводило ребенка в неопи-суемый восторг. О своем дне рождения Альберт не помнил, так как риса с изю-мом у него не было). Альберт намеревался пойти к Юлии и подарить ей луч-ший в мире подарок. Именно: Самые Красивые Цветы, которые Альберт в меру аккуратно вырезал из обычной серой бумаги (цветной не оказалось, но ведь бу-мага вообще могла оказаться наждачной…). На каждом кусочке бумаги Аль-берт написал «Цветок», причем на некоторых он писал ручкой, на некоторых – фломастером, а на некоторых – бильярдным кием, смоченным в гречишном ме-де. Цветы у Альберта получились Настоящими. Как так получилось, не мог от-ветить сам Альберт, никогда не веривший чепухе, вроде «говорят на Новый год, что-то там сбывается». Завернув подарок в дырявую прошлогоднюю газе-ту, выпачканную гречишным медом и гнусными сплетнями, Альберт отправил-ся в свой самый главный путь – навстречу любви.
Альберт легко нашел ее дом во вспученном новогодним духом чреве города. Он поднимался к ее дверям, а навстречу ему спускался Старый Год, в пыльном тулупе и рваной шапке. По-стариковски грустно взглянув на невнятные улыбки Альберта, Старый год настолько пессимистично хмыкнул в свою грязную бо-роду, что несколько не в меру пугливых волос оттуда решили выпасть от греха подальше. Так их пути впервые разошлись. Старый Год уходил в сгущающиеся сумерки, боясь опоздать на автобус времени, который должен забрать с оста-новки у места работы. Альберту же нужно было совсем в другую сторону… Он остановился, прижавшись к самой юлииной двери, подышал на нее, чем не вы-звал у последней ничего, кроме кристально чистого отвращения, ибо дыхание Альберта по тонкости аромата стояло между смрадом горящей резины и неуло-вимым аммиачным амбре. Он еще раз проверил свой подарок, медленно и вни-мательно, как пилоты, которые никогда не вернутся на Землю, проверяют, не забыли ли они ключи от квартиры. Альберт позвонил, и звонок, уже уставший драть глотку по просьбе многочисленных пальцев, мявших его в тот новогод-ний вечер, отозвался хрипло и отрывисто, закашлялся и смолк, плюнув на это безнадежное дело.
Дверь открыл Человек в Костюме Деда Мороза. За его спиной стояли еще лю-ди, потом еще, казалось, что им тесно в квартире, и они вот-вот хлынут в подъ-езд, как гной из выдавленного прыща. ПсевдоДед Мороз что-то говорил, кор-чил гримасы, шевелил ватной бородищей, и все это производило на Альберта воздействие, которое асфальтоукладчик обычно производит на пользуемую им дорогу. Но в толпе гостей мелькала мечта его сердца, его Божественная Юлия. Грубо оттолкнув Деда Мороза, Альберт ринулся в квартиру. Он рвался через сети цепких мужские руки, поцелуи ударов, вязкие женские визги и запах ново-годних угощений. Альберт видел Юлию, которая от страха лишилась чувств; наш герой бросился к ней на помощь с утроенной силой, разбрасывая в разные стороны столовые приборы, сорокалетних предпринимателей, предметы италь-янской мебели и крепконогих мастеров спорта по настольному теннису. Воз-можно, кто-то ударил его ножом, а кто-то разбил о голову, наполненную лю-бовным бредом, тяжелую бутылку шампанского, сделав диковинный коктейль из крови и игристого напитка. Пусть предвкушение описания кровавой распра-вы над Альбертом останется сидеть в вашем горле, как недоеденная плюшка. Желающие омыть руки в страданиях Альберта останутся не у дел. Альберт вы-ходил из квартиры на чьих-то сильных руках, качался, будто в материнской ко-лыбели, или в кораблике «Ореховая скорлупка» на море из розового масла. И так он плыл, а потом ему показалось, что он полетел – даже руки не раскрыв, полетел к звездам, как начхавший на лысины мозговитых астрономов, болид, забывший слово «Траектория», но узнавший слово «Любовь». И он увидел ми-риады звезд, и их свет на мгновение показался ему слишком ярким…
Тело Альберта (дух его, вырвавшись из любовной карамели, бросился к звез-дам, в любимый мир Эндельсейн) лежало в мусорном контейнере в позе, кото-рая не всякому акробату покажется приличной и доступной. Глаза его отражали необыкновенно красивое ночное небо (кстати, глаза Юлии в тот же самый мо-мент отражали необыкновенно питательный кусок свинины под особым соусом собственного приготовления). Тело Альберта достойно устроилось на не самом мягком ложе из картофельных шкурок и консервных банок, ставших жертвами бытовой расправы своих мужей - кровожадных консервных ножей. В это время к подъезду Юлии деловито прошел Новый Год, гладко выбритый юноша спор-тивного телосложения, в вязаной шапочке и кроссовках. Проходя мимо Аль-берта, он остановился, закурил, по-юношески самоуверенно усмехнулся и пога-сил о лоб Альберта свою первую в жизни сигарету…