Умение дарить. Серый М

 
На свой сто пятидесятый год старая вёллва решила сделать небывалое.

Весь год она, как и всегда, собирала нужные ингредиенты для древнего ритуала. Осенью вёллва сжигала дубовые листья и собирала дым в кожаные заколдованные мешки. Затем приходил черед первого льда, что покрывал осенние лужи. Под светом полной луны, преломленным в кусочке первого льда, вёллва пропускала горький дым дубовых листьев сквозь родниковую воду. Эта вода надолго ставилась в большом серебряном кувшине в холодный темный угол.

В конце зимы, сбивая ноги на острых каменных кромках, собирала в горах слезы земли. Слезы земли она по капле добавляла в серебряный кувшин, строго следя, чтобы ни одна капля не пропала.

Весной, рано по утрам она выходила на поиски едва распустившихся цветков юшивики и вяжущих язык молодых листьев вокурмы. Летом собирала ядовитые грибы-жгучины и черно-синие ягоды лармы-медвянки. Настои из грибов, ягод, цветов и листьев она хранила в отдельных оловянных сосудах. Хранила до середины лета – до тех особых трех дней, когда ритуал мог быть исполнен.

В те три дня посередине лета она смешивала по капле все собранное, сгущала над малым огнем и сгущенное собирала в малый серебряный сосуд, напоминающий острый рог единорога.

И весь год она пела. Пела, не переставая ни на миг. Даже когда спала, даже когда говорила с людьми, зверями и небом, даже в те моменты песня жила в ней – чуть приглушенная или почти неслышная, она не умирала никогда.

Песня ее была древнее людей и зверей, древнее леса и степи, древнее морей и гор. Песня эта пришла из глубин веков и миров и передавалась от вёллвы к вёллве на протяжении сотен и сотен поколений.

Песня помогала силе молодой листвы и старых корней, жгучих грибов и масляных слез земли, серебряного света луны и жгучего дыма соединяться в том эликсире, что только и мог открыть Двери в иные миры.


Сегодня вёллва сидела в своем неказистом, но крепком доме, сложенным ею много-много лет назад из дикого камня. Да-да, именно этими морщинистыми ныне руками молодая вёллва таскала с гор на скрипящей тачке камни. Жесткие мозоли от грубовато обструганных ручек тачки как прикипели с тех пор к ее ладоням. Жгучая известка пустила белесые отметины ожогов по ее пальцам. Тяжелый песок, который она месила в деревянной колоде с известкой, пригнул ее плечи. Смолистые бревна и доски, которые она выменяла у лесорубов в дальнем лесу, обошлись ей в месяцы поисков целебных корений и трав. На валке леса часто бывают несчастные случаи – и потому целебные мази и притирания ценились среди лесорубов. Но свою работу они ценили еще больше. И потому все лето и часть осени она тогда провела в поисках целебных трав, в вонючем паре от кипящих в очаге горшков и в ночных наговорах при полной луне.

Но она построила свой дом, построила за один год невдалеке от перекрестка торных дорог. Один ее дом был тогда на несколько тысяч шагов вокруг. Теперь же она жила посередине небольшого города. Уже пять десятков лет, как она живет в этом городе. Собственно, город возник вокруг небольшого каменного строения, которое она называла своим домом. Построили его оборотистые люди, смекнувшие, что место тут хорошее – перекресток торных дорог. Да и вёллва, почитай, каждый год открывающая Дверь – это большая редкость и большой прибыток для умных людей. Для тороватых купцов, умело приумножающих капиталы на иноземных товарах. И для храбрых воинов, готовых продать свой меч тем, кто не боится покупать товары в иных мирах, но опасается разбойников своего мира.

Вёллва жила своей жизнью, раз в год она открывала Дверь – куда чаще, чем это удавалось в молодости, но теперь находилось много умных и небоязливых людей, щедро платящих за переход в иной мир. На диковинных товарах и странных знаниях жил этот город. Богател он от них куда больше, чем от небольших южных караванов, и больших северных да закатных обозов, проходящих по дорогам.

Город уважал свою вёллву – хоть и не понимал ее. И потому за Дверь платил ей щедро, не скупясь. Платил вперед и терпеливо ждал, если старая вёллва вдруг отдавала Дверь бродячему певцу, что хотел найти в чужом мире новую песню. Или бедной семье, которая искала лучшей доли в иной земле. Потому и вёллва обычно открывала дверь именно тем, кто жил в городе.

Девять Дверей она отдавала людям. Десятая была ее.


Раз в десять лет вёллва могла переступить порог Двери сама. Это была ее Дверь – она могла уйти туда. А могла подарить, продать, обменять свое право на Дверь иным людям. Уже девять раз она дарила или меняла это право. Когда – по просьбе богатого купца, знавшего как наживать деньги, и искавшего иных торговых путей. Когда – услышав бродячих певцов, что шагают сквозь Двери, ведомые одним лишь им слышными мелодиями чужих песен. Иногда – ищущим новой славы и новых опасностей прославленным воинам. А изредка – просто так. Даром. Вёллва любила делать людям подарки – даже такие ценные и опасные. Верила она – каждый, хоть раз в жизни, должен шагнуть в свою Дверь.

Однажды она подарила Дверь молодым парню и девушке. Совсем молодым – им далеко еще было до двух десятков весен. Они принесли нестарой тогда женщине свои подарки – деревянный гребень, изукрашенный речным жемчугом, да острый стальной нож. Любовь творит чудеса, и они сумели убедить вёллву, что им нет жизни в этом мире. В тот день у вёллвы, как на грех, болела правая нога, когда-то давно ушибленная в горах падающим камнем. И потому уговорить ее молодым было легко. Все одно никого более в тот день рядом с домом вёллвы не случилось.

Вёллва углядела, что был у парня еще один такой же нож. И потому она вернула девушке ее гребень, как ни жалко было выпускать его из рук. Лицо девушки вспыхнуло, она бросилась в ноги вёллве и разрыдалась от радости. Видно, был то подарок стоящего рядом парня. А нож – что нож? Нож вёллве в хозяйстве пригодится. Крепкий и острый нож, а вёллве предстояло на днях резать много жестких корней маллара.

К закату того дня, когда парень с девушкой ступили в Дверь, к жилищу вёллвы прискакали две охоты. Прискакали в одно время, но с разных сторон. Одна с севера, и было в ней пятеро мужчин разного возраста – в том числе высокий седой бородач – и три собаки. Другая – с заката, в ней же было двое крепких молодых воинов и нестарый еще воин в богатом легком доспехе. Видно было, что сей воин – тан богатого жителями и имуществом селения. С ними было четверо собак, да еще одна приковыляла чуть позже и легла невдалеке от хозяйского коня.

Сошли с коней седобородый и богато оружный тан. Посмотрели они друг на друга и промолчали. Видно, было им что сказать раньше – но не сейчас. Нынче же беда был у них одна. Дети покинули их обоих, и огонь старой вражды был залит глотком горя.

Сказал тан, обращаясь к вёллве:

– Если вдруг вернется моя дочь – передай ей, что жду я ее в любой день. Горе мое ныне велико, но радость моя будет еще больше – если вернется она в родной Харт.

И положил к ногам вёллвы звякнувший мешочек.

Шагнул вперед тогда седобородый воин.

– Истинно мудрая, не годами, но знаниями. Подарить мне тебе сейчас нечего, но знай, что род Стуоворт, что в живет излучине Рохны будет всегда рад приветить тебя. Ежели наступят для тебя тяжелые времена – приходи и живи. И будет род наш кормить и поить тебя, не спрашивая за то платы. Прошу лишь об одном – передай сыну моему, ежели вернется он, что продолжить род наш он может не только в чужом мире. В том ему мое слово.

Посмотрел на седобородого тан и произнес с усилием:

– Поклянусь и я, что не будет препятствий к тому с моей стороны.

Посмотрели друг на друга умудренные жизнью мужи – и ускакали.

Не сказав ни единого худого слова вёллве – никто не усомнится в ее праве дарить людям Дверь.

Ни парень, ни девушка не пришли с той стороны Двери. Нашли они себе чудесный край, или сгинули в чужом мире – того не знала вёллва. И потому мешочек с золотом лежал у нее всегда в светлом углу, ждал возвращения тана. И потому не воспользовалась вёллва гостеприимством рода Стуоворт, даже когда были совсем плохие годы.


В этом году вёллва вдруг преисполнилась удивительной уверенности. Эта десять раз по десять Дверь должна быть ее. Только ее и никого другого. И потому вёллва отказалась от обычного денежного подарка города, отказалась от щедрых предложений хитроумных купцов и известных воинов. Отказала она и проходившему мимо города певцу. Певцу из тех, что скитаются годами в чужих краях, возвращаясь наполненными чужими напевами и песнями о неизвестных героях.

В этот год песня в ее голове звучала особенно сильно. Осенью она собрала дым от листьев с самого старого в округе дуба, зимой она нашла слезы земли, чистые, словно вода, а весной вокруг города было так много редких ранее цветов юшивики, как никогда ранее. Все предвещало, что ее Дверь будет всем Дверям Дверь. Она знала – такое уже случалось. И вёллва, шагнувшая в такую Дверь, попадала в особенно удивительный или далекий мир. Некоторые вёллвы не возвращались. Может быть, они попадали в особенно опасные человеку миры. А может быть, миры эти были столь прекрасны, что возвращаться из них не хотелось.


В последний вечер, когда огонь на бронзовой жаровне в большой и просторной комнате был разожжен, тягучая темная жидкость с большим тщанием была перелита в серебряный рог с залепленным воском отпиленным нижним кончиком, а мешочек с дорожными припасами был собран, вёллва села за стол и застыла. За этот год она устала – устала ждать и надеяться. Ее Дверь! Это было что-то удивительное, новое, пугающее. Это волновало ее и не давало спать ночами, стучалось в ее голову и царапало острыми коготками ее сердце.

Впервые за последнюю сотню лет вёллва чего-то боялась и на что-то надеялась.

Где-то под лавками мяукало и царапалось ее кошачье племя. Уж пять десятков лет она заводила себе этих любимцев. Они ее развлекали, согревали ее душу вечерами, под их мурлыкание она готовила свои особые отвары, они были для нее как дети. Но сегодня, когда ее Дверь… когда наступил ее день… а они так громко орут под столом и лавками…

Вёллва нахмурилась и шикнула на них:

– А ну, кыш! Кыш, говорю! Кыш отсюда! – она взялась старческой рукой, перевитой синими венами, за веник и постучала им под столом. – А ну, кыш со своей эротикой!

Слово звучало незнакомо, и кошачье племя предпочло спастись бегством на улицу, разбрасывая по дороге обувь, роняя на пол снопы душистой травы, переворачивая деревянные ведра со сладкими ягодами, что прислал нынче тан города.

Вёллва хихикнула как в молодости.

Когда-то давно, десять или двадцать лет назад один из вернувшихся из Двери купцов шикнул таким словом на ее кошек. Затем он побледнел, и, прижав руку к сердцу, долго и мудрено вел извинительные речи. Подарил он старой женщине в подарок чудесный браслет из теплого металла и долго не появлялся рядом с ее домом. Видно думал, что обидел ее чем. Вёллва же на него в обиде не была – но слова его запомнила. И вот сегодня они вдруг вырвались у нее.

Вёллва вздохнула, бросила веник в темный угол. Взяв в левую руку мешок с немудреными пожитками, а в правую – серебряный сосуд, она шагнула в дверь большого зала.


Посреди большого и пустого зала стояла жаровня с разведенным в ней огнем. Над жаровней стояли трехногие медные козлы с крючком. Вёллва тяжело вздохнула и накинула на крючок цепочку серебряного сосуда.

Пламя лизнуло серебро. Миг – и воск, затыкавший маленькую дырочку в сосуде потек.

Ровно тридцать три капли – не более и не менее – помещались в серебряный сосуд, формой подобный рогу единорога.

Ровно тридцать три мгновения – сколько было капель – было у нее, чтобы войти в Дверь.

Первая капля упала в огонь жаровни и вспыхнула ярким огненным облачком. Вёллва провела руками перед собой. Дым от сгоревшей капли поплыл в куда-то сторону.

Вторая капля вспыхнула маленьким солнцем. Дым густел, собирался в плотное облако перед вёллвой.

Пятая капля начала падать в жаровню. Ну, где же, где? Еще никогда старая женщина так не волновалась, открывая Дверь. Может быть только давно, много-много лет назад – когда выбирала для себя судьбу. Судьбу короткую и яркую – судьбу обычной дочери великого тана. Или же судьбу долгую и трудную – судьбу вёллвы, судьбу одиночества и знания.

Седьмая капля – и дым, наконец, соткался в полупрозрачный щит перед ней. Вёллва вздохнула от облегчения, и щит медленно растворился в воздухе, оставив после себя светящийся мягким теплым светом квадрат проема.

Одиннадцатая капля. Дверь была в двух шагах от нее. Она вдруг испугалась.

Пятнадцать капель позади – а она все тут. Вёллва не могла заставить себя пройти этот короткий путь.

Шестнадцать капель – осталось всего семнадцать. Она стояла перед Дверью и не могла заставить себя переступить порог.  Всю жизнь она дарила только другим людям Двери.

Последние капли колдовского настоя падали из серебряного сосуда в бронзовую жаровню. Сердце вёллвы отсчитывало эти падения.

Шестнадцать… четырнадцать… одиннадцать…

Вёллва шагнула вперед. Двери – другим. А ей?

Девять… семь… шесть…

Еще шаг.  Остался один-единственный шаг. Шаг через порог Двери.

Пять… четыре…

С бьющимся сердцем она протянула вперед правую руку, затем отдернула ее.

Три… два…