Случайные встречи

СЛУЧАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ,
или история, выдуманная от начала до конца

Человек с открытки

Впервые я прочёл его имя в Доме Книги на Новом Арбате. «Жизни Джона Леннона». Белый фон, глянцевая обложка. Прямо около кассы.
«Кто такой этот Джон? – подумал я. – В мире миллионы Джонов, это уж точно. Вот и ещё один удостоился биографии».
Лицо это я уже как-то раз видел на открытке на большом стенде во «Всесоюзном». Большой такой стенд, кого там только не было: женщины, блондинки и брюнетки, одетые и голые, мужчины, группами и поодиночке, лысые и лохматые, – и разукрашены во все цвета радуги. Джон Леннон относился как раз к чёрно-белым и лохматым. На книге, как и на открытке, он был небрит, с бакенбардами и даже с мешками под глазами. И в круглых близоруких очках. Судя по заплывшей физиономии – художник. Или какой-нибудь активный борец за свободу. В общем, вылитый хиппи.
И всё же я решил, что ЛЕННОН – очень странная фамилия, особенно для хиппи-наркомана.
О да, ведь чуть не забыл. На глянцевой обложке к портрету Джона Леннона прилагался ещё один – портрет стареющей японки. В их соседстве было что-то необычное. Больше того, я готов был дать руку на отсечение, что они муж и жена.

Магия имён

Наверное, сработала магия имени – иначе даже не представляю, почему небритый художник так запал мне в душу. Имя Джон Леннон – звучало. Как эхо какого-то особенного поступка. По моему глубокому убеждению, так мог зваться либо герой гражданской войны США, либо космонавт-первопроходец, и не иначе. Вы ведь не считаете, что имя – лишь пустая вибрация звука, верно?
Возвращаясь домой, я сотню раз повторил про себя это странное имя. Действительно, странное. Где же ошибка?.. Всех художников, как я неколебимо верил, зовут Клодами Моне, Ренуарами либо Шагалами. С такой фамилией ты обречён писать маслом на холсте. Имя для композитора – Мусоргский, Шуберт или Веббер. Любая абракадабра подойдёт…
Этот ход мыслей так затянул меня, что, уже засыпая, я решил, что Эрик Клэптон – подходящее имя для рок-музыканта, потому что напоминает звук от затычки для ванной. Ну и Оззи Осборн, разумеется, тоже ничего. Жужжит назойливо вполне… А потом, во сне, Джон Леннон, без очков, но с бакенбардами, помогал мне гоняться по прерии за безкрылыми страусами где-то на полпути от моего дома до страны с высокими зелёными заборами. Вполне возможно, что зелёными. Потому что, если честно, уже к семи утра, стоя перед зеркалом в ванной, я свой сон забыл.

Из чего делают жизни

На следующий день меня ждало лёгкое потрясение. Вообще-то можно сказать, что они случаются каждое утро: ведь нужно проснуться, встать, а потом ещё и взглянуть на себя в зеркало. По утрам своё лицо кажется чужим, а глаза – бессмысленными (пока не почистишь зубы). Но в тот день потрясло меня нечто другое. Расскажу позже.
После завтрака я вспомнил ещё одно имя из вчерашнего дня: Альберт Голдман, автор «Жизней Джона Леннона». Кто он был такой, я не знал. Почему Альберт Голдман стал писать про Джона Леннона книгу и что их связывало – тоже не знал. Но ведь книга-то написана. Я спросил себя, часто ли о художниках пишут книги? Конечно, очень часто. Это само собой разумеется, это происходит без их ведома. Странно, но мысль о том, что Джон Леннон даже не подозревал, как его жизни разбираются в книге мистера Голдмана, лишала его имя всякой магии. Он становился просто человеком.
А может, и оставалось какое-то звучание… Отголосок незабытого события. Жизнь – это поступки, которые мы совершаем. Одна жизнь – много поступков. Или только один поступок, который разбивает жизнь на две? Опять странно.
Я задался вопросом, существует ли Джон Леннон на самом деле. Больше я о них всех не вспоминал до вечера.

Молоко и мёд

Вечером я отправился во «Всесоюзный» на разведку. Да, на этот раз я пришёл с определённой целью.
Стенд был на месте, и открытка там же, однако чувствовалась и некоторая разница: человек в чёрно-белых тонах был мне уже немного знаком. Плюс я заметил, что он курит сигарету. Наверное, скучает по своей японке – Йоко, как я узнал всего лишь пару минут спустя. А в тот момент (странно, что только тогда), я вдруг догадался, что неспроста он курит сигарету на открытке в музыкальном магазине. И почему я решил, что он художник?..
Я быстро отыскал то, что хотел, под пластиковой карточкой с буквой «Л»: Джон Леннон, Йоко Оно, «Молоко и мёд». Джон – молоко и Йоко – мёд. Я схватил диск и был рад, как если бы Джон и Йоко послали мне его сквозь глубь веков откуда-то из Атлантиды, – и тут диски словно посыпались на меня дождём. Под «Молоком и мёдом» скрывались не один и не два – гораздо больше! Все одинакового размера, как кирпичики чьей-то жизни.
Удивительно.
Я только прильнул к дверному глазку – и увидел целый мир. Здесь, у этого стенда, я мог всего по двадцать долларов за слиток набрать гору сокровищ, которые кто-то собирал десятилетиями…
И всё это – случайно. Я был действительно потрясён. Зато сразу понял, что связывало Джона Леннона с Альбертом Голдманом: случайность! Голдман выбирал из числа подвернувшихся случайностей, он мог написать книгу о Ленноне или поэму о лунных камнях. А Леннон всё равно бы записал «Молоко и мёд». И если на секунду мне показалось, что меня ведёт какая-то дорога (открытка, книга, сон, завтрак и музыкальный магазин), то теперь это ощущение исчезло. Всё так случайно, что дорог не бывает: я просто попал из мира в мир.

Диски

“Imagine”, “Sometime in New York City”, “Two Virgins”, “Double Fantasy”, “Plastic Ono Band”… И ещё, и ещё. Джон Леннон действительно существовал. Он таки был художников в широком смысле, ведь он был музыкантом. Впрочем, какая разница? В мире существуют гораздо более реальные вещи, чем разница между художником и музыкантом… Я достал из кармана открытку и посмотрел на неё. Джон Леннон был со мной согласен. А в другой руке я держал «Молоко и мёд», поэтому посмотрел и на него тоже. Там два чёрно-белых человека, поцеловавшись, смотрели друг другу в глаза и неслышно смеялись. Это были, конечно же, они, хотя и непохожие сами на себя, если вспомнить книгу. Они были старше. Их длинные волосы были причёсаны, как у детей. И они смеялись. Те же люди, новые жизни. Хотя аура необычности вокруг них не исчезала, во всём мире в тот момент не было людей более близких друг другу, чем Джон и Йоко. Фантастика. Я и не думал, что такие живые и искренние диски взаправду издаются в нашем мире…
Вот завтра вы придёте на работу, где под вами знакомо скрипнет кресло, где чашка с Микки Маусом всегда пахнет кофе и на коврике для мыши справа есть пятно, да ещё царапина на столе. А прямо перед вами на маленьком листке надпись: «Я тебя люблю».

Маленькая наглость

Больше всего запомнилось название “No Bed for Beatle John”. Я даже засомневался, можно ли такое нормально перевести на русский? Ни одной кровати для Битл Джона – вот что это значит. Либо здесь скрыта какая-то хитрость. Но не в кроватях дело, а в том слове, что стоит перед «Джоном». Ошибиться невозможно – по какому-то праву он намекает на группу «Битлз». Так же, как и с Альбертом Голдманом, что-то связывало Джона с битлами, о которых я к тому времени был наслышан достаточно. Только направление обратное: битлы могли и ничего и не подозревать об этой профанации.
Но они подозревали, как это очень скоро выяснилось. Иначе они просто не могли.

Стенд с карточкой «Б»

Невероятно, я сразу увидел его среди остальных музыкантов четвёрки. Даже холодок побежал по спине. Так, наверное, чувствовал себя Фокс Малдер, когда в процессе работы с основным свидетелем по делу о фальшивом нашествии инопланетян вдруг выяснялось, что тот – сам инопланетянин. Я недоверчиво рассматривал фотографию, словно на ней мой старый знакомый обнимался с картонной фигурой Джорджа Буша. Иногда это бывает очень правдоподобно.
И я действительно чувствовал себя обманутым, хотя тот факт, что Леннон трижды показался мне на одиночных фотографиях (не учитывая Йоко Оно), ещё не гарантировал его от участия в какой угодно группе, даже в «Битлз». Просто уже не скажешь так запросто: «Смотри-ка, Джон Леннон, тот парень с обложки! Оказывается, он одно время играл вместе с «Битлз». Никогда не знаешь, куда занесёт тебя судьба».
Я был растерян, и даже почувствовал стыд. Хорошо, что никто не обращает на меня внимания, не читает моих мыслей. А то впору было бы краснеть.
Их губы хранили надменное молчание, а взгляды напоминали: «Мы – легенда. Мы – гениальные музыканты и никому не позволим путать нас с Шопенами или Шагалами. МЫ БИТЛЗ».
Застывшие лица, разве что не маски. И костюмы карнавальные, с эполетами, как блестящие кусочки цветной мозаики.
Картинка из совсем другой жизни.

До и после

Ведь у меня было с чем сравнивать. Фотография «Битлз» говорила, что всё, что будет дальше, не так уж важно по сравнению с «сейчас», а фотография с “Milk & Honey” обещала: то ли ещё будет!
И что же, интересно, там было дальше? Я вернулся обратно и стал заново перебирать альбомы Леннона: “Walls and Bridges”, “The Wedding Album”, “Life with Lions”, “Shaved Fish”, “Imagine”…
Странно, всё было ДО и ничего – ПОСЛЕ. Достаточно было просто сличить года выпуска. Если на стенде не было подвоха, я держал в руках последний альбом Джона Леннона. Если только кто-то нарочно не скупил все диски позже 84-ого года, фотография лгала.
От этого становилось немного тревожно: я-то уже решил, что стоит захотеть, и все жизни Джона развернуться передо мной как на ладони. После всех открытий можно было ожидать чего угодно, но не тупика. Может быть, и был способ узнать больше, найти обходной путь – но в пути я больше не верил. Всё слишком случайно.
Потратив все свои деньги, я купил наконец диск (и открытку тоже) и пошёл домой.
Расследование личности Джона Леннона, оказавшегося совсем не таким, как подсказывало первое впечатление, было окончено.

Если не буду занят

Стоит ли говорить, что на моём диске была записана музыка, чище и искренне которой я никогда не слышал. Она как поцелуй на обложке, мимолётна и прекрасна. Порой мне кажется даже, что я слушаю не музыку, а эхо счастья, как-то запечатлённого в одиннадцати треках на радужном компакт-диске. Никогда раньше я подобного не испытывал, и поэтому знаю точно: музыканты так не умеют. А умеют, наверное, только волшебники.
Однажды я соберусь с духом, пойду во «Всесоюзный» и скуплю все альбомы Леннона РАЗОМ. Но только надо решиться. Чего боюсь – сам не знаю. Наверное, боюсь спугнуть то, что чувствую. И правда, хочу ли я знать, что там было ДО, в прошлых жизнях Джона Леннона? Альберт написал о них целую книгу, но не верю, чтобы это принесло ему удовлетворение. Гораздо приятнее останавливаться на улице, разглядывая его случайный портрет, и на удивление спутника отвечать: «Да так… Джон Леннон, музыкант. Он как-то вместе с женой записал “Milk & Honey”, а больше я ничего о нём не знаю». И тогда вам обоим покажется, что кто-то вывесил сюда портрет Джона, чтобы отдать ему дань уважения, потому что ему тоже нравится «Молоко и мёд» – и только. Это просто и здорово.
Хотя вполне возможно, что как-нибудь, совершенно случайно, я узнаю историю Битл Джона от начала до конца и тоже напишу о нём книгу. А может, и не напишу, потому что по случайности влюблюсь и буду очень занят. Но просто так о нём уж точно не забуду. В конце концов, кое-что роднит нас с Джоном: он умер двадцать лет назад и никогда не узнает, что я тут про него рассказываю.