День рождения

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ


    Игорю приснился дурной сон. Ученые говорят, сон снится долю секунды. Но Игорю казалось, будто он всю ночь, если не больше, пробирался сквозь бесконечную трясину, притом, что кроме огромных, под самый пах, тяжеленных от налипшей грязи  сапог, на нем ровно ничего больше не было. Это добавляло неприятных эмоций, несмотря на безлюдность этого необъятного болота. Однако  издалека доносились человеческие голоса, шаги, запахи еды, и он шел туда, чувствуя, что скоро окажется в таком виде среди множества людей, и недоумевал, почему же он позабыл одеться, и что занесло его в это гиблое место.
    Пробуждение не принесло радости. Пусть он был теперь в пижаме и не посреди болота, а в теплой постели, но усталость никуда не пропала. Тело ныло, глаза не хотели разлипаться, будто на веках наросли противные жгучие ячмени, и тянули их книзу, и вообще впечатление было такое, будто за эту ночь он утомился больше, чем за прошедшую рабочую неделю. Мысль о том, что нынче - суббота, тоже мало порадовала. На кухне шумела вода, погромыхивали кастрюли... Значит, он в комнате один. Ну хоть что-то.
    Игорь повернулся на спину, вытянулся, пошевелил под одеялом онемевшими конечностями. Разлепил таки веки, посмотрел на часы. Половина девятого. Не так уж и много. Можно еще подремать. Или просто поваляться. В туалет, правда, хочется. Но, вроде, несильно. А чего ему сильно хотелось в последнее время? Игорь отчего-то занялся этой мыслью, попробовал вспомнить или придумать... Не смог. Желаний и идей было достаточно, но все это носило характер "хорошо бы". И отказаться от желаемого было проще, чем предпринять усилия к его достижению.
    Впрочем, одно желание он бы исполнил сегодня с удовольствием. Именно: сбежал бы к Наде. И вдвоем куда-нибудь - на весь день... Хоть на ту же дачу.
    При мысли о Наде в голове просветлело, и руки-ноги даже будто веселее задвигались. Игорю представилось ее лицо - такое простое, кругловатое, почти без морщин,  серые, спокойные глаза... Правда, эти дни в них все чаще возникает выражение вопросительное и, что хуже всего, уже и удивление проскальзывает, и прямое ожидание... И хоть она пока молчит, но ему так и слышится ее тихий голос: "ну, что же ты?" А что он? Он - ничего. То-то и оно, что - ничего. Год тянется эта волынка, и все - ни туда, ни сюда... Надя молчит. Она и не скажет ничего, он это знает. Будет молча ждать - до последнего. До его мужского, видишь ли, слова. Понятия у нее такие. Христианские. Патриархат, мол... Эх-ма...
    Игорь вздохнул - неосторожно громко. И тут же услышал:
    - Ты выспался, наконец? Вставай, иди ешь, хватит валяться.
    Он привычно угукнул в ответ, но не пошевелился. Нет, к Наде сегодня нельзя. И возможности нет, да и... просто нельзя. Он так решил. Что больше так нельзя. Недаром приснилось болото - без конца и без надежной опоры. Вот так он и по жизни нынче бредет. Куда придется. Мол, кривая вывезет. Да что-то она совсем везти не хочет, все кружит на месте. Надя ждет, когда он примет решение - сам. Значит, надо будет это сделать. И только тогда... И - не раньше.
    - Игорь! - снова крикнула жена. - Иди есть, я тебе сказала! И на дачу собираться надо. Совести у тебя нет, я с шести часов топчусь, без ног уже, а ты все лежишь, задницу задрал!..
    "Кто тебя заставляет с шести утра топтаться?" - привычно огрызнулся Игорь, но про себя - потому как по опыту знал, что вслух - бесполезно. Лежать дальше тоже бесполезно - отдыха больше не получится. Он закряхтел, вставая.
    - Да шевелись! - жена стояла в дверях. - Будешь теперь валандаться полдня. Дрыхнуть меньше надо, проживешь дольше.
     Игорь ничего не ответил. Он привык к этой бесконечной, часто бессвязной ругани жены.  Привык к ее вечно раздраженному голосу. К взлохмаченным волосам с пробивающеся сединой из-под краски. К худому морщинистому лицу с заостренным носом и запавшими темными глазами. Когда-то они привлекли его удивительной смесью грусти и затаенного огня безудержного задора и дерзкого веселья. Теперь... Он и не мог сказать, что же в них осталось теперь - давно не заглядывал жене в глаза. Все как-то не до того было, а нынче и вовсе не до того, когда есть Надя.
    Надя... "Может завтра?" - несмело подумал он и уже почти уцепился за эту мысль, обещавшую целый день относительного покоя. Но, вспомнив вопросительный и ждущий надин взгляд последних дней, отогнал соблазн. Сегодня. Сегодня он все решит. И, возможно, уже вечером позвонит Наде. Или придет к ней. И тогда...
     Впрочем, чего решать - все уже решено. Надо только набраться духу поставить жену перед фактом. И сыновей. Последнее - легче всего. Они уже давно самостоятельные. Старший поймет. Младший... Ну, тоже, может, даже вздохнет с облегчением...  Что их держит вместе? Кому нужны их вечные перебранки, то и дело переходящие  в скандалы... В которых они  с женой говорили друг другу самые страшные слова, и, казалось бы, за ними должны были следовать действия - хотя бы бурное примирение, что ли... Или - что логичнее - окончательный разрыв. Но не происходило ни того, ни другого. Несколько раз он пытался что-то изменить в их жизни, даже уходил из дому. Но всегда возвращался. Неохотно, принимая как неизбежность, выбирая из множества зол, возможно, не меньшее, но  привычное. Все это лишь увеличивало количество обвинений, которые летели ему в лицо по любому мало-мальски стоящему поводу. А потом все снова шло, будто ничего не было. Поначалу ему казалось, он задыхается в этой атмосфере неразрешенности и безвыходности. Но с годами привык.   Научился молчать. И свыкся с мыслью, что так будет всегда, и никуда он из этого болота не вырвется, потому что - некуда рваться, да и не сможет он, видно, на что-то окончательно решиться, характер такой. И у жены такой же. Два сапога пара. Про любовь они забыли где-то в первые три-четыре года их совместной жизни. И с тех пор держались друг дружки просто потому что... А, шут его знает, почему. Привыкли, что ли. Как там, у классика: "мне здесь уютно - тепло и сыро".
    А Надя звала в полет. И он взлетит, чего бы это ему не стоило. Даже если позорно сорвется в пропасть и разобьется о камни.
    Игорь хмыкнул, устыдившись такой патетики. Чего это он разобъется? Соберет сегодня чемоданчик,  скажет "прощай, дорогая", и уйдет к Наде. В воскресенье они обвенчаются. С разводом проблем быть не должно. Делить нечего. Ему ничего не надо, кроме личных вещей. Благо, их не так много. Пенсия никуда не денется. И начнется настоящая жизнь. Покой, тишина, чувство родного дома, что ждут, любят, понимают, не упрекнут ни в чем просто так, чтобы поддеть - год он нежится во всем этом, урывками, как в форточку из душной комнаты, дышит, стараясь за минуты захватить, запастись свежим воздухом. А ведь вот она дверь - встань и выходи на улицу. Только надо для этого преодолеть свою лень и проклятую ленивую нерешительность, которая с годами стала чуть ли не главной чертой его характера. А был в свое время парень хоть куда. Нет, все, сегодня, сегодня.
    Игорь прошел на кухню, сел за стол. Жена со стуком, подчеркивая досаду, поставила перед ним тарелку, продолжая ворчать на темы своей тяжелой жизни и сволочизма всех окружающих, из которых главная причина всех ее бед - муж, бестолочь, лентяй и лежебока. Игорь молча жевал, думая о своем.
    Надя никогда не была подчеркнуто внимательной или как-то особо ласковой с ним. Она все делала просто. Но каждое ее движение, действие дышало теплом и любовью. Любовь эта изливалась буквально на все - на людей, на животных, даже на неодушевленные предметы. Игорь мог часами молча смотреть на надины руки - как она заваривает чай, месит тесто, перебирает крупу, поливает цветы... И хоть она при этом разговаривала, шутила, смеялась, рассказывала что-то - ничего у нее не делалось между  прочим, без внимания, абы как. Не говоря уже о неприязни.
    Игорь чуть не застонал - так его потянуло вдруг в уютную надину квартирку, где не было идеального порядка, но была такая теплая атмосфера покоя и, вместе с тем,  именно в этой атмосфере у Игоря появлялось давно забытое желание активной деятельности. Он листал книги, которых у Нади было множество, читать пока не брался - литература сплошь была религиозной, а он все сомневался, чем вызывал у Нади не раздражение или обиду, а только веселое недоумение и, что странно, понимание. Но ему хотелось разобраться, чем дальше - тем больше. Он приглядывался к иконам, которые смотрели на него отовсюду. С интересом и вниманием слушал надины рассказы о святых, о Боге, о чудесах. Не верил, спорил, сердился даже - Надя только улыбалась, а часто задорно смеялась на его доводы, восклицала: "ну ты юморист! Помилуй, Господи".
    Его восхищала надина живость. Она в свои пятьдесят с лишком лет не потеряла желания учиться и вообще - совершенствоваться.  Два месяца назад она решила, что в их церковном хоре петь учат плохо, и ничему путному так не научишься. Она  нашла себе учителя профессионального вокала и совершенно всерьез, с рвением молоденькой студентки занялась своим голосом. И ведь не без успеха! Игорь поражался ее молодой энегрии, сам-то он уже в сорок лет чувствовал, что достиг некоего потолка в своем умственном и профессиональном развитии, и так и жил до сих пор... А Надин пример будил какие-то давно уснувшие желания и стремления... Слушая об ее успехах в учебе и вообще, он сам будто молодел, чувствовал, как оживает ум, как мысль вдруг сбивается с привычных путей и то и дело огорошивает его самого неожиданно свежим выводом или пониманием. С некоторых пор у него стали возникать моменты, в которые ему, как в первые годы студенчества казалось, что все самое главное и интересное - впереди, что жизнь только начинается, и предстоит  масса всего захватывающего. Доходило до того, что он уже с некоторой симпатией начал относиться к этому странному надиному Богу, который невесть зачем, по собственной прихоти - мол, надо кого-то любить, или как там еще - создал людей и все это окружающее безобразие, и до сих пор занимается всей этой ерундой, мало того - любит свои нелепые создания, всех без исключения. Выходит, и его, Игоря, любит, и его сварливую жену, и многоученого, замотанного нелегкой судьбой, старшего сына, и непутевого младшенького? Ну, Надю любит - это еще можно понять. Но ведь есть еще и преступники, маньяки, думские бездельники, президент, наконец... Их всех  - тоже любит? А есть инвалиды, как невестка, вон, например, десять лет артритом мается, и вся семья с ней, и улучшений не предвидится, только хуже и хуже, не встает уже почти... Ее тоже любит? Тогда почему не вылечит? И вообще - сколько несчастных людей кругом, бомжи, больные, на войне сколько гибнет, калечится... Наркомания, СПИД, террористы, бардак весь, словом - это что, тоже от большой любви? Нет, не понимает он такой любви. И вряд ли когда поймет. А все-таки последнее время то и дело будто проблеск какой, будто мысль какая - только схватить бы за хвост - не дается. Спорит он с Надей до хрипоты, а все ж таки не очень уже уверен в этих своих незыблемых таких соображениях. Что-то будто день ото дня расшатывает их незыблемость... Что? Не поймать, не ухватить... Да и не хочется, если честно. Страшно - будто рухнет разом все, чем он жил до сих пор, и ведь почти целую жизнь прожил - зачем что-то менять? Но поселился какой-то неугомонный червячок внутри, и сосет, и тормошит - надо, надо, думай, ищи, ты еще далеко не все знаешь, верней, - вовсе ничего не знаешь, спеши, спеши узнать самое главное, самое, без чего нельзя жить дальше, даже хуже: жить можно, умирать - нельзя.
    Умирать...
    Детство и юность Игорь вовсе не думал о смерти. А потом начал ее бояться и всячески заботиться о собственной безопасности. И всегда мог четко сказать, в какой момент это началось и почему. Именно: когда родился старший сын. И страх смерти был не ужасом перед чем-то безотчетно жутким, а вполне рациональным опасением за судьбу детей, если они вдруг осиротеют. Но вот - дети выросли. А он все равно избегает мысли об этом, казалось бы, таком естественном  и неизбежном для всех людей событии. Жена - та то и дело стонет: "Скорей бы сдохнуть, как вы мне все надоели". Но к этому все привыкли и никому не приходит в голову спросить у нее, а что же она видит там - по ту сторону? На что надеется? Точно ли там - покой, блаженное небытие? Или... Вот об этом "или" и не хочется думать. Лучше бы его не было, как атеисты-нигилисты убеждали. "лопух вырастет" - и вся недолга. И хорошо. И не надо больше ничего. Он вдруг явственно увидел перед собой Надю, как она удивленно поднимает брови, пожимает плечами и говорит, будто о само собой разумеющемся: "Как  - не надо? А зачем же тогда все это? Тогда и рождаться не надо, раз все одним лопухом кончится. Где логика?"
    - Ну ты долго мечтать будешь? - прервала его размышления жена. - Собирай ведра и выходи к остановке - мы сейчас машину пригоним. Да быстро, будем еще ждать тебя, так до вечера прособираешься... Иди, дверь закрой.
     На этот раз Игорь был даже благодарен жене за то, что отвлекла его от мыслей, которые приняли нежелательное, опасное даже направление. Ладно, он их как-нибудь потом додумает. А сейчас и правда надо поспешить со сборами, что-то засиделся, задумался...
    Занявшись дачно-хозяйственными заботами, он совсем позабыл о деле. Только когда его позвали развести костер, чтоб уютнее было обедать, и они втроем - он, жена и младший сын, расселись вокруг костра и жена стала раздавать бутерброды и вареные яйца, он вспомнил, что собирался сегодня все рассказать. И, самое главное, - сказать, что он уходит, навсегда, и, что еще важнее, - уйти на самом деле.
    Между тем появилась бутылочка самодельного вина. Жена, посвежевшая на весеннем воздухе, от выпитого еще больше развеселилась. Голос ее утратил сварливость, с лица ушла злобная угрюмость, даже морщины будто разгладились. Она сидела, откинушись на высокую спинку складного креслица, почти лежала, и с мечтательно-радостным видом оглядывала свои владения. Владений всех было разве земли богато - 20 соток. На них росли несколько кустов смородины, пара молоденьких яблонь, абрикосовое дерево да слива. Из построек были законченных две - деревянный сарай да нужник. Гаражу не хватало полстены и крыши, а на месте дома были лишь начатый фундамент и погреб. И то последний как бы не считался, потому что в прошлом году, когда Игорь с сыновьями хотели сделать в погребе бетонные стены, то, не подумав, наполнили деревянную опалубку до краев жидким бетоном. Доски, отнюдь не новые, не выдержали нагрузки, и весь бетон вылился в яму, заполнив ее до половины. Ругани было много, да что толку... Придется рыть новую яму, да все по новой, наверное. А силы уже не те, с каждым годом все тяжелее дается это строительство, и сыновья мало помогают: у одного жена больная, ребенок, замотался на двух работах, некогда все, другой сенным насморком мается, летом совсем не может на даче работать, хорошо хоть возить в машине их не отказывается... Бросить бы все, да духу  не хватает. Кроме того, у жены эта дача - единственная радость, прямо оживает тут, хотя и уматывается сильно каждый раз, не умеет себя ограничивать,  сердце больное и не только, а - все равно, и не объяснить, не уговорить...
    - Вот дед, - голос ее звучал, как из прошлого, звонкий, задорный. - Поднатужимся, что ли, за год-два поставим домик-то, а? Ты свою работу бросишь, заживе-ом! Курочек разведем, садик будет, цветов насадим... Люди вон как красивенько устраиваются, и мы так же будем. Детишки ездить будут, тут уже и правнуков дождемся... А что, - возразила она на несделанное замечание. - Мы тут, на воздухе-то, ой-ой сколько еще проживем! Ты не смотри, что кряхтим, мы с тобой еще хоть куда, - она рассмеялась, и, дотянувшись, озорно ткнула  Игоря кулаком в бок. Он поднял голову и увидел ее лицо, глаза,  - прежние! Разве грусти стало побольше, но и задор, и бесшабашность никуда, будто, и не девались. Он попробовал улыбнуться ей и сообразил, что улыбки не выходит - разучился улыбаться жене, вот те на... И только сейчас это понял. Впрочем, теперь это уже не актуально - ведь они последние часы вместе.
      Жена продолжала мечтать вслух, потом пустилась в воспоминания. Сын, по обыкновению, молчал, изредка кивал головой. Игорь слушал, тоже молчал, и все думал, как он ей скажет... Еще утром это казалось вполне простым, а вот теперь... "А ведь она на самом деле вовсе не помышляет от меня избавиться, говорит только по-привычке, да и по обычной своей вредности, а уйду - еще и затоскует, поди" - подумал он. Это и раньше было понятно, что большинство слов жены - в воздух, просто так, даже самые обидные и страшные. Но сейчас эта мысль показалась ему чуть ли не откровением. "Да что я, колеблюсь, что ли?" - он вдруг разозлился и едва уже не сорвалось обычное в таких случаях грубое слово, обрывающее веселую болтовню жены. Но сдержался. И снова удивился. Что-то смешалось в голове, или еще где-то... Чтобы успокоиться, он встал и отошел от костра, сделав вид, что хочет осмотреть деревья.
    - Игорь, - окликнула жена, совсем по-доброму. - Подожди, чай ведь еще...
    - Я сейчас, - отозвался он. - Наливай, сейчас приду.
    Он помедлил и пошел обратно к костру. И, пока смотрел на суетящуюся и не прекращающую щебетать и весело поглядывать на него, жену, словно какой-то  голос внутри него вдруг ясно и четко произнес: "Никуда ты не уйдешь. Твое место - здесь, с ними. Вот - решение."
    Игорь вздрогнул и остановился. "А Надя?" -  жалобно, совсем по-детски обратился он к этому властному, незнакомому доселе внутреннему голосу. Безусловно, он принадлежал не самому Игорю - уж больно определенный и решительный тон, он сам так в  молодости говорить не умел, а теперь и подавно. Но голос не ответил. И правильно - Игорь и сам понял уже, что Наде он скажет, что решил остаться с семьей, и больше ее не увидит. Жалко, но что поделать. Ведь на иные отношения она никогда не согласится. И хоть в их теперешней дружбе нет и намека на чувственность, а - что-то в этом все равно есть, когда мужчина и женщина встречаются и подолгу остаются наедине, пусть  и за самыми невинными разговорами.
    Попили чай, поработали еще немного, перекусили, приехали домой - все это время Игорь осмысливал свое новое положение. Ничего нового в нем, собственно, не было. Но отголоски того властного и уверенного в себе, причем без всякого вызова, исполненного спокойной мужественной силы, голоса все звучали в его душе. И сам он будто заражался этой спокойной силой. Он чувствовал, что сегодняшнее его решение остаться было совсем не похоже на прежние - вялые, малодушные "а, пускай, куда деваться"... Нет! Это было именно - решение, принятое совершенно сознательно и звавшее к каким-то действиям даже. К каким - пока непонятно. Но от грядущей жизни повеяло весенней прямо новизной. Он сам будто помолодел. Захотелось расправить плечи и пройтись по улице. Тем более, что надо было рассказать все Наде. Не по телефону же.
    Повод выйти был - как всегда, магазин. И старшего семью проведать. Ну, и к Наде забежит - дом-то тот же.
    Надя открыла быстро, будто ждала. Игорь шагнул в прихожую, и снова его обволокло то особое чистое тепло  надиного дома, которое он успел полюбить, и с которым теперь придется расстаться... Навсегда?
    - О, а я как раз оладышек нажарила, садись, чай сейчас заварю. На дачу ездили? Как там? Сухо у вас? А то мои жалуются - весна дружная, так до сих пор лужи,  - Надя  пропустила его на кухню и стала заваривать чай из разных травок - обыкновенный черный она не любила. Игорь хотел было отказаться, но подумал, что за чаем будет проще объясниться. Давешний мужественный голос все еще звучал в нем, и потому он, не откладывая, вопреки обыкновению, в долгий ящик, как только Надя разлила чай, перекрестила стол и села напротив, все ей и изложил. И сам удивился, как у него это складно, коротко и ясно вышло. Нет, определенно что-то с ним происходит...
    Надя медленно опустила руку с чашкой. Игорь не решался посмотреть на нее. Тишина наступила полная. Ее нарушил скрип половиц. Игорь и Надя оба вздрогнули, и рассмеялись: это был котенок. Он, мыркнув, вспрыгнул Наде на колени. Она машинально погладила его, но спохватилась и сбросила на пол:
    - Куда ты, за стол, а? - погрозила ему пальцем, наклонившись. Игорь заметил, что она вытерла глаза, стараясь скрыть от него слезы. В горле заскребло. "Ведь я могу еще и передумать," - подумал он, но сам себе не поверил. 
    - Надя, ты... - проговорил он и осекся. Слово "прости" никогда ему не удавалось. Не вышло и теперь.
    Надя выпрямилась, взяла свою чашку, отхлебнула. Помолчав, посмотрела на Игоря. Прямо и спокойно. Глаза ее и кончик носа были чуть покрасевшими, но плакать она больше не будет, это стало ясно. По крайней мере, сейчас.
    - Ничего, Игорь, - заговорила она. - Это... даже хорошо. Это так и... должно быть.
    "А ты как же? А мы? А?.." - вопросы роем проносились в голове, но Игорь не мог задать ни одного из них. То новое, что поселилось сегодня внутри него, не позволяло, как прежде, болтать попусту, мямлить и ныть, когда главное уже сказано и сделано. И он тоже прямо и спокойно посмотрел Наде в глаза.
    - Прости меня, - просто сказал он. - Я, наверное, пойду?
    - Подожди, - Надя встала. Голос ее звучал уже совсем почти как прежде - деловито-озабоченно, только не так весело. - Ты чай-то допей. А я сейчас...
      Игорь в одиночестве допивал чай. И прощался. С маленькой кухней, в которой всегда пахнет сушеными травами. С белым буфетом, в котором одна полка отвоевана у посуды под книги, и Надя все примерялась отвоевать еще одну. С календарем на стене, с которого кто строго, кто - по-доброму, смотрели старики в черных и белых клобуках - главы местной епархии с середины прошлого века. Надя много рассказывала о каждом из них, и все они выходили по ее словам исключительно замечательными людьми, гигантами духа, едва не святыми. Игорь всмотрелся в их лица. Каждый из них будто что-то знал. Будто хранил какую-то важную тайну, о которой и рад был бы поведать, да сама эта тайна не всякому хочет открыться. И Игорь надеялся со временем прикоснуться к этой тайне. С помощью Нади, конечно. Да вот ведь как вышло... Ну да что ж теперь.
    Игорь отставил пустую чашку, вздохнул, сбросил на пол котенка, который, воспользовавшись рассеянностью гостя, устроился уже подремать на его коленях, и вышел в прихожую. Тут же появилась Надя. Глаза ее были изрядно покрасневшими.  Вот почему она так медлила. Игорь хотел сказать ей что-нибудь утешающее, но снова промолчал. Что тут скажешь?
    Надя держала в руках две небольшие, одинакового размера, картонные иконки. Игорь узнал на одной Богородицу с Младенцем и  Иисуса - на другой. Надя положила первую икону на столик с телефоном, а вторую, с Христом, взяла двумя руками и нарисовала ей в воздухе крест перед Игорем, будто перекрестила его этой иконой. Он безотчетно для себя поклонился. Надя положила обе иконы в новенький полиэтиленовый пакет и протянула Игорю.
    - Вот, возьми, - сказала она. - Это наши с мужем... венчальные.
    - Разве он тоже был верующий? - удивился Игорь. Надя мало рассказывала о покойном супруге, и из этих скупых сведений Игорь представлял себе образ активного комсомольца, рьяно рвущемуся в партию. Почему ему это не удалось, Игорь не понял, да и не особо интересовался.
    - Был, - чуть улыбнулась Надя. - За месяц до конца начал сомневаться. А за неделю до кончины мы и обвенчались. Сам захотел. Чтоб я не оставалась... незнамо кем, - уже почти весело закончила она.
    - И тебе не жалко? - Игорь нерешительно взял иконы. Иисус строго и пристально смотрел на него из-под тонкого целофана.
    Надя только улыбнулась в ответ. Как маленькому. Игорь еще раз посмотрел на лик Того, Кого Надя называла Господом, завернул пакет поплотнее  и бережно уложил в сумку. Стал одеваться.
    - Ну вот, - сказал он, взявшись за ручку двери. -  Пошел я. Спасибо тебе. И прости. Если сможешь.
    - Это ты меня прости, - тихо возразила Надя. - И да хранит  вас Господь. - Она снова перекрестила его. Игорь неожиданно для себя взял ее за плечи. Надя вздрогнула, глянула вопросительно, и, будто даже гневно, но тут же рассмеялась:
   - Ах, да, - весело сказала она. - Все правильно. Давай-ка расцелуемся, как положено, по-русски, по-христиански.
    И она сама обняла его  и, притянув к себе, трижды поцеловала в щеки.
    Дома Игорь хотел сам разгрузить сумку, но не успел. И когда вошел на кузню, жена уже держала в руках пакет с иконами.
    - Это еще что такое? - недоуменно спросила она.
    - Иконы.
    - Сама вижу, грамотная, небось. Откуда они у тебя?
    - Подарили.
    - Кто?
    - Наташкина знакомая, - соврал Игорь, вовремя вспомнив невестку, которая тоже была верующая.
    - Чего это вдруг?
    - Да не знаю, - пожал он плечами. - Возьмите, говорит... Я и взял.
    Жена между тем достала иконы и рассматривала их с недоверчивой и чуть ли не презрительной миной.
    - Это венчальные, - сказал Игорь, и напугался своих слов, но что-то будто силой заставляло его продолжать. - У нее муж  умер.  Вот она их мне и отдала.
    - Надо же, - хмыкнула жена. - А чего Наталье не отдала?
    - Они ж венчаны, у них поди свои есть такие.
    - А нам-то они зачем?
    - Ну, мало ли... Ты ж сама сегодня говорила, что поскрипим еще.
    - С тобой поскрипишь, - хмуро проговорила жена, и вдруг рассмеялась, совсем так же, как на даче, по-молодому, задорно. - Ох, дед, что-то с тобой нынче не то, а? Влюбился, что ли? - она игриво толкнула его бедром и, кинув напоследок веселый взгляд, вышла из кухни. Игорь, помедлив, пошел за ней.
    В спальне жена поставила иконы рядышком на секретер, отошла, глядя на них. Взгляд ее стал задумчивым.
    - А что, может и поскрипим, - вдруг сказала она как-то очень решительно, будто обещание кому-то давала. Даже ногой притопнула. Потом повернулась к Игорю. Такая обыкновенная, привычная... Но тоже будто новая. Или ему сегодня все и все кажутся иными, обновившимися?
    - Ужинать-то будешь? - спросила.
    - Чай попью.
    Она вышла из комнаты, а Игорь остановился перед иконами. В этих ликах уже было не просто обладание некой тайной, как у старцев на календаре. Вместе со строгостью и сочувственныи пониманием,  в них явственно  читалась власть. И власть эта была не в нарисованных глазах или иных каких чертах лица. Люди, изображенные на картинках непостижимым образом существовали сейчас вне этих цветных картонок, они смотрели на Игоря, но смотрели не с рисунка, а с какого-то совершенно иного места, которому Игорь не мог определить ни направления, ни названия. И они будто чего-то ждали. От него, от Игоря. Будто ответа на неведомый вопрос, или, скорей, обещания ... Он вдруг будто снова услышал решительные слова жены: "может, и поскрипим!".
    - Поскрипим, - эхом откликнулся он. И, поняв, что нашел ответ, твердо добавил: - Еще как поскрипим!
    - Эй, ты что там, заснул что ли? - донеслось в кухни. - Чай остынет.
    - Иду, - отозвался он. И уже пошел было, но, бросив на иконы прощальный взгляд, остановился. Выглянул в коридор - пусто ли. Старательно сложил пальцы щепотью, как учила Надя. Аккуратно перекрестился. Еще раз воровато покосился на дверь и наклонился, стараясь не закряхтеть, почти присел, а достал таки пол рукой. Выпрямился и, с чувством успешно выполненной  нелегкой работы, отправился ужинать.
   
   
   



г. Белгород. 19 декабря 2002 г.