Особенности новообразований новояза в постмодернистском дискурсе

Слово «новояз», созданное Дж. Оруэллом в романе «1984», обычно понимается как нетерминологическое обозначение тоталитарного языка, то есть языка общества, в котором все сферы социальной и духовной жизни общества подвергаются идеологизации. В определении важнейших черт новояза будем придерживаться позиции Е.А. Земской: «высокая степень клишированности, эвфемистичность, нарушение основных постулатов общения, применяемое с целью лингвистического манипулирования, ритуализованное использование языка, десемантизация не только отдельных слов, но и больших отрезков дискурса. Клише новояза, как правило, ориентированы либо на абстрактный, условный референт, либо на референт, отсутствующий в действительности» (Земская,1996,23). Носителями тоталитарной (например, коммунистической) идеологии в национальном языковом менталитете нового времени являются элементы социально-политической лексики (такие как пролетарий, буржуй, класс-гегемон), вытесняющие в языковой картине мира прежние обозначения духовных ценностей с позиций высшего авторитета.
Социально-политическая лексика при этом используется не в своем прямом общеязыковом значении, а в качестве идеологем. Идеологемой назовем «любое словесное обозначение значимых для личности духовных ценностей, при котором как бы размывается прямое, предметное значение слова, а на первый план выходят чисто оценочные, эмоционально-экспрессивные коннотации, не имеющие опоры в непосредственном содержании слова» (Радбиль,1998,22).
В работах различных исследователей (Земская,1998, Купина,1995 и др.), дан анализ как реального языка революционной эпохи, так и наиболее известных образцов тоталитарного языка в антиутопиях Дж. Оруэлла, Э. Берджесса, прозе А. Платонова, М. Булгакова и др., позволяющий говорить об общих принципах формирования новояза, о сходстве его проявлений и функций в художественном произведении. Однако картина будет неполной без учета того вклада в художественное воплощение идеи новояза, который вносят произведения постмодернизма. В качестве примера рассмотрим рассказ В. Пелевина «День бульдозериста» (Пелевин, 1998).
Одним из литературных предшественников рассказа является, на наш взгляд, написанная в духе постмодернизма антиутопия Юза Алешковского «Маскировка» (Алешковский, 2000), подробный анализ которой – тема отдельного исследования. Вкратце можно отметить соответствие системы новояза в этой повести, учитывая ее игровой характер, основным чертам, указанным выше (1).
Пелевин описывает гротескный тоталитарный социум Уран-Батор, в рамках которого предлагает оригинальную трактовку темы тоталитарного языка. Дело в том, что во всех вышеупомянутых случаях функционирования новояза присутствует дихотомическое деление на массовое сознание, приемлющее и воспроизводящее аксиологическую полярность коннотаций идеологем в соответствии с «линией партии», и на индивидуалистическое, традиционное сознание, отвергающее такой конформизм. В рассказе Пелевина обнаруживается неожиданное нарушение этого канона.
Здесь представлена уже та степень укорененности новояза в сфере массового сознания, при которой аксиологическая полярность коннотаций доведена до предела – сконденсирована до одного полюса – негативного, идеологические клише становятся сквернословием. Интереснее всего то, что идеологемы, в реальном языке «обрастающие» негативными коннотациями (акулы империализма, гнилой Запад и т.п.), вообще отсутствуют в этой системе (либо сознательно опущены автором для демонстрации их десемантизации). При этом идеологемы, в реальном языке выражающие позитивную оценку, звучат как верх неприличия. Представляется уместным следующее объяснение: в сфере массового сознания, по мере укрепления позиций новояза, постепенно происходит «подмена понятия». У идеологемы «актуализируется недифференцированная ценностная коннотация <…>, элиминируется общеязыковая денотативно-сигнификативная отнесенность» (Радбиль,1996, 19). Оценочная функция идеологем настолько усиливается (причем беспросветное существование жителей Уран-Батора свидетельствует о востребованности именно негативных эмоций и оценок), что в массовом сознании все идеологемы приобретают негативные коннотации. Это означает не ироническое переосмысление тоталитарного языка носителями массового сознания, а наоборот, наиболее полное, доведенное до абсурда, господство новояза в Уран-Баторе (1).
Видимо, образованный таким путем конструкт был настолько авторитетен в своей области, что сумел потеснить традиционное сквернословие, хотя «модернизированные номинации несут совершенно иной идеологически ориентированный потенциал (что совершенно естественно с учетом интенсивного и почти всеобъемлющего реформирования), заключенный в словах-символах» (Васильев,1998,35).
От прежней матерной брани остаются некоторые видоизмененные, но вполне узнаваемые речевые формулы, в которых обсценная лексика заменена социально-политической. Часто образуются новые конструкции на основе различных идиом путем произвольного варьирования и контаминации (особенно при импровизации «многоэтажных» конструкций) – новое ругательство может выражаться отдельной словоформой либо устойчивым сочетанием типа «мирное небо над головой», «трудовая вахта» и пр. (см. ниже примеры (8), (10), (14–23), (25–29)). Сюда же включены имена собственные «революционного пантеона» (Радбиль,1998,32) (см. примеры (6), (11), (19), (21)), которые становятся «обобщенным носителем определенного спектра идей и эмоционально-экспрессивных значимостей, утрачивая свою первоначальную функцию личного имени» (Радбиль,1998,32). Однако лексико-семантическое ядро прежней матерной брани (слова, обозначающие половой акт, гениталии, сфинктеры и производные от них) обнаруживает в тоталитарном языке устойчивое соответствие в новом ядре, произошедшем от известного лозунга «Мир! Труд! Май!» (как и в реальном языке советской эпохи, в Уран-Баторе этот лозунг, выведенный гигантскими буквами, занимает центральную позицию – на главной площади). Здесь происходит замена даже не на лексическом уровне, а на морфемном. Весьма интересны появляющиеся таким образом  окказионализмы (см. примеры (6), (9–13), (16) и др.). Так, корневая морфема *chuj- в соответствующем словообразовательном гнезде заменяется, как правило, корнем -маj- (иногда -труд- или -мир-):
(1) – Ладно, май с ним (здесь и далее выделено нами – Д.Г.), – неопределенно сказал Иван.
Ср. еще примеры:
(2) И потом, какого мира его помнить-то, детство?
(3) – А май его знает, – ответил, подумав, химик.
(4) Я ей кричу: какого же ты мая, мать твою, забор разбираешь...
(5) Так, глядишь, и премия маем гаркнет.
(6) Давай, трудячь, в партком твою Коллонтай!
(7) Умный, май твоему урожаю...
(8) – Ты даешь, мир твоему миру!
(9) – По-моему, – ответил Валерка, – одномайственно.
(10) – Какого молота (контекстуальный синоним к слову май – Д.Г.) ты там высерпить хочешь? (См. также примеры (15), (16), (21), (26–29)).
Корень *jeb-, соответственно, замещен корнем -мир- (или -труд-):
(11) – Ну так и отмирись от меня на три мая через Людвига Фейербаха и Клару Цеткин, – равнодушно ответил Валерка.
(12) Аккордеоном по трудильнику. (См. также примеры (8), (18)).
Корень *pīzd- замещается корнем -труд- (иногда -парт-):
(13) В общем, жужло баба, трудяга... (См. также примеры (6), (14)).
В массовом сознании эти выражения позиционируются именно как сквернословие, и на их использование накладываются соответствующие табу:
(14) – Ну и успехов в труде, – сказал мальчик, повернулся и побрел к помойке. Оттуда ему махали.
– Я тебя сейчас догоню, – заорал Валерка, забыв даже на секунду о своей бутылке, – и объясню, какие слова можно говорить, а какие – нет... Наглый какой, труд твоей матери... (См. также пример (15)).
Критерием идеологической маркированности становится наличие в составе любого слова морфем -мир-, -труд-, -маj-. Так, статус ругательства автоматически получает термин «майский жук»:
(15) – Я тебе покажу, щенок, как надо при матери разговаривать! Я тебе дам "майский жук"!
Во взрослой же среде Уран-Батора ценится мастерство «травить маюги» (в данном случае наблюдается замена -мат- на -маj-). Порой заядлые матершинники устраивают настоящие словесные баталии, в контексте которых, однако, «маюги» расцениваются участниками не как оскорбления, а скорее как риторические фигуры (привносится некий эстетический критерий оценки). Побеждает автор самых изощренных конструкций:
(16) – А ты ничего маюги травишь, – сказал через некоторое время Валерка, только расслабляться нужно. И не испытывать ненависти.
(17) Двое из них кивнули Валерке – весь город знал его как виртуоза-матершинника (даже кличка у него была – "Валерка-диалектик"), а ребята с "Трикотажницы" очень гордились своими традициями краснословия.
(18) – Как там у вас, на Самоварно-Матрешечном? Выполнит план ваш коллектив?
– Выполняем помаленьку, – лениво ответил он. – А у вас как трудовая вахта? Какие новые почины к майским праздникам?
– Думаем пока, – ответил химик. – Хотим у вас в трудовом коллективе побывать, с передовиками посоветоваться. Главное ведь – мирное небо над головой, верно?
(19) Вон доска почета-то какая – в пять Стахановых твоего обмена опытом в отдельно взятой стране...
(20) Да ведь у вас традиция соревнования глубже укоренилась, вон вымпелов-то сколько насобирали, ударники майские, в Рот-Фронт вам слабое звено и надстройку в базис!
(21) Лучше бы о материальных стимулах думали, пять признаков твоей матери, чем чужие вымпела считать, в горн вам десять галстуков и количеством в качество, – дробной скороговоркой ответил Валерка, – тогда и хвалились бы встречным планом, чтоб вам каждому по труду через совет дружины и гипсового Павлика!
(22) – Хоть бы ты заткнулся, мать твою в город-сад под телегу.
Однако представителями тоталитарного режима только поощряется это «ораторское искусство»:
(23) – Послушал я вас, ребята, – сказал Копченов [секретарь совкома (2) – Д.Г.], потирая руки, – и подумал – ну до чего ж у нас народ талантливый... Как это ты, Валерий, диалектику с повседневной жизнью увязал – ну, хоть сейчас в газету. Будем тебя в следующем году в народные соловьи выдвигать...
Создается впечатление, что сознанием секретаря совкома идеологемы воспринимаются не как сквернословие, а наоборот – как обычные идеологические клише и публицистические штампы с позитивной аксиологической коннотацией (восприятие работает по канону антиутопии). При этом между представителями власти и представителями народа не наблюдается никакого коммуникативного диссонанса.
Представители индивидуалистического сознания в Уран-Баторе тоже говорят на особенном языке:
(24) – Есть у него одна мысль ничего. О том, что психический мир коммуниста резко делится на царство света и царство тьмы – лагери Ормузда и Аримана. Это в общем манихейский дуализм, пользующийся монистической до...
Это противопоставленный новоязу метаязык науки и философии, владение которым предполагает соблюдение определенного образовательного ценза. Здесь терминологическое значение слова не окрашивается оценочной коннотацией, то есть механизм идеологизации не работает. Примечательно, что носителями массового сознания этот своеобразный «старояз» позиционируется как воровское арго:
(25) – Под блатного косит, ударник, – сказал растерявшемуся Валерке Петр, нагибаясь за пистолетом. – Я полтора года сидел, музыку эту знаю. Сейчас, – повернулся он к Ивану, – будет тебе эпифеномен дегуманизации. Аккордеоном по трудильнику.
Характерно, что попытка Петра воспроизвести образец метаречи превращается в актуализацию недифференцированной ценностной коннотации. Термин превращается в идеологему. Заявленная Петром претензия на соблюдение образовательного ценза (полтора года сидел) опирается на использование «терминов, привлекаемых в качестве инструментария из областей собственно научного знания, или терминоидов, успешно дублирующих термины в массовом сознании и имитирующих весомость аргументов» (Васильев,1998,35). Несостоятельна и попытка объявить метаязык воровским арго (музыкой). Действительно, возможны некоторые параллели в функционировании (кодифицирующая функция, например). Однако анализ арго реального языка (которым пользуется Петр) показывает, что «в русском арго при словопроизводстве широко используется языковая игра: каламбур, обыгрывание наиболее употребительных слов, ирония и проч. В основе игры совместно используются фонетические, морфологические приемы и способы, наблюдается лексический перенос значений, <…> словопроизводство в арго подчинено стремлению к эмоциональности и гипервыразительности, причем под определенным углом зрения арготирующих» (Грачев,1998,50). И эти процессы обнаруживают большое сходство с процессами формирования новояза (см. примеры (1–27)), никак не коррелируя с причинами и формами существования метаязыка. На наш взгляд, в рассказе прослеживается процесс тотальной экспансии новояза на основных уровнях языка – фонетики (см. примеры (1), (3–5), (7), (11), (16)), лексики и фразеологии (см. примеры (1–23), (25–30)), морфемики и словообразования (см. примеры (5), (6), (9–13), (15), (16), (18), (26), (28)), грамматики (см. примеры (1–8), (10–23), (25–29)).
Эвфемистичность как черта новояза также предстает в гротескных формах:
(26) Все там называлось иначе, чем на самом деле: линия сборки водородных бомб, где работал Иван, упоминалась как "цех плюшевой игрушки средней мягкости", так что оставалось только гадать, что такое, например, "цех синтетических елок", или "отдел электрических кукол"; но когда "Красный полураспад" писал об освоении выпуска новой куклы “Марина" с семью сменными платьицами, которой предполагается оснастить детские уголки на прогулочных теплоходах, Иван представлял себе черно-желтую заграницу с обложки "Шакала" и злорадно думал: "Что, вымпелюги майские, схавали в своих небоскребах?"
Основой эвфемизма может выступать и идеологема-ругательство:
(27) Может, они думают, что ты через неделю первомай отметишь (в значении "умрешь’ – Д.Г.), и утешают – чтоб не мучился зря.
(28) Ну и день, прямо не верится – даже на маяву [соответствие в сленге реального языка – на халяву (‘даром’) – Д.Г.] не пьют...
Символическое значение приобретает заглавие рассказа (3). «День бульдозериста» – один из множества абсурдных праздников в тоталитарном социуме. Названия праздников обладают всеми признаками идеологем:
(29) Всем котам первомай сделаем в три цэка со свистом! (См. также примеры (21), (27)).
Семантическую пустоту, ненаполненность реальным содержанием этой идеологемы символизирует в рассказе пустая кабина огромного снаряда наглядной агитации:
(30) Плоский фанерный бульдозер алого цвета, со старательно прорисованными зубьями открытого мотора… кабина бульдозера была абсолютно пустой. Не было даже нарисованных стекол –  вместо них зияли две пропиленные квадратные дыры, сквозь которые сквозило разбухшее серое небо.
Итак, представленная в рассказе В. Пелевина «День бульдозериста» модель новояза при соответствии основным типологическим признакам, выявленным у других моделей (Земская,1996,23), имеет и ряд отличий.
Во-первых, отражен процесс формирования новояза, его экспансии на основных уровнях языка, экспроприации новоязом ресурсов арго, просторечия, метаязыка.
Во-вторых, идеологемы, в реальном языке и в дискурсе представителей тоталитарного режима Уран-Батора выражающие позитивную оценку, носителями массового сознания употребляются в качестве матерной брани.
В-третьих, идеологемы, в реальном языке выражающие негативную оценку, отсутствуют в словоупотреблении носителей массового сознания.
Между тем рассмотренная нами модель обладает, пожалуй, наиболее четкими очертаниями, т.к. ориентирована на создание специфического текста. В других постмодернистских произведениях черты новояза более размыты, например в романах того же В.Пелевина, где, впрочем, новояз не является текстообразующим средством и не характеризуется столь яркими отличиями.
Более сложная система новояза представлена, к примеру, в романе В.Сорокина «Голубое сало» (Сорокин, 1999). Последний содержит даже своеобразный словарик (далеко не полный) авторских новообразований, варваризмов, использованных в дискурсах персонажей из калейдоскопически меняющихся хронотопов альтернативной истории. Не имея возможности подвергнуть здесь роман подробному анализу, отметим изощренность в конструировании новых, зачастую десемантизированных, номинаций, в которых эклектически смешиваются латиница с кириллицей, словообразовательные кальки с пиктографией и пр.:
(31) Плюс-плюс счастье, что доехал мой чемодан с «Чжуд-ши», а значит – с моей L-гармонией.
(32) Пытаюсь забыть твое липкое свинство с Киром и Дэйзи и не могу. Даже здесь, в этой мерзлой О.
(33) Дэйзи – лао бай син, попавшая из Пскова в питерскую ART-мей чуань.
(34) И ты гордился своей М-смелостью, узкий подонок: «Я пробирую natural!»)
(35) У меня истопником служит Варлам. Он полжизни провел в LOVEЛАГЕ. Колоритный персонаж.
Следует отметить, что аномалии рассмотренных нами моделей новояза во многом объясняются тем, что они реализованы в текстах постмодернизма, которому свойственны стремление к развенчиванию авторитетов, цитатность и языковая игра в духе позднего Л. Витгенштейна (Витгенштейн,1994). Поэтому представляется возможным интерпретировать образцы новояза в произведениях постмодернизма как прецедентные тексты различного рода с их ориентацией на семантическую и структурную «многослойность» художественных построений, на неоднозначность и зашифрованность эстетически значимой информации и т.д. (4). 
Следовательно, нельзя не признать, что в художественно-эстетической системе постмодернизма новояз обретает новую размерность, которую целесообразно и плодотворно учитывать в дальнейших исследованиях.

ЛИТЕРАТУРА
Алешковский Ю. Маскировка // Алешковский Ю. Николай Николаевич. – М., 2000.
Васильев А.Д. Названия праздников как вербальные символы-мифогены // Язык. Система. Личность. – Екатеринбург, 1998.
Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Избранные философские работы. – М. – 1994. – Ч. I.
Грачев М.А. Языковая игра в арго // Язык. Система. Личность. – Екатеринбург, 1998.
Земская Е.А. Клише новояза и цитация в языке постсоветского общества // Вопросы языкознания. 1996. № 3.
Купина Н.А. Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции. – Екатеринбург-Пермь, 1995.
Пелевин В.О. День бульдозериста // Пелевин В.О. Желтая стрела. – М., 1998.
Радбиль Т.Б. О термине и понятии «идеологема» // Человек и его язык: антропологический аспект исследований. – Нижний Новгород, 1996.
Радбиль Т.Б. Мифология языка Андрея Платонова. Монография. – Нижний Новгород, 1998.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Ср. окказионализмы политбюрон, партбюрон, совминий, подгорний и кэгелийбэ (названия сверхсекретных полимеров и сплавов в повести «Маскировка» (Алешковский 2000,134-135), образованные из наименований органов власти и фамилии чиновника высшего ранга). Новейшие материалы, названые «высокими» именами, используются для изготовления фаллоимитаторов, т.е. мотивирующие номинации помещены в неадекватный, сниженный контекст. Таким образом, в поизведении Ю. Алешковского идеологемы преобразуются в терминологию. В рассказе же Пелевина в роли идеологем выступают как раз научные и философские термины (майский жук, эпифеномен и пр.), а идеологемы реального языка – в роли вульгарной брани.
2. Совком (словообразовательная калька слов типа горком, обком) – административный орган Уран-Батора. Омоформа по отношению к существительному совок (сленговое значение в реальном языке – ‘советское общество’, ‘продукт советского общества’) в тв. п. ед. ч. Ср. след. пример:
– … может быть, с телевидения приедут. Мы уже место нашли, где снять можно. И совком не против.
– Чем? – не понял Иван.
3. День бульдозериста не номинирует никакую конкретную реалию (может означать что угодно) – в рассказе это представлено как Демонстрация, пирожки с капустой и все такое прочее.
4. В примерах (1–11), (14–23), (25–30) множество литературных и исторических аллюзий, реминисценций, цитат, поставленных в специфические контексты. Однако прецедентные тексты используются не только как речевая характеристика персонажей, но и в авторской речи, а вся система новояза сама по себе является прецедентной, по этому признаку в нее и объединяются соответствующие прецедентные тексты.