Внутри и снаружи танго

На работе.

Офис планомерно и неотвратимо заливало дерьмом. Из голубого финского унитаза с вставшей дыбом крышкой спокойненько выплескивалась коричневатая жижа. Она формировала некультурные ручейки на голубом же, с прожилками, кафеле. Эти ручейки вытекали в холл, пропитывали элегантно-серое ковровое покрытие рядом с кухней и приемной шефа. Челка секретарши Валечки, отдаленно напоминавшая уже упомянутую ранее унитазную крышку, жила состоянием грядущей техногенно-санитарной катастрофы. Звонил телефон, Валечка металась, дерьмо воняло, шеф отдыхал на Мальдивах, а Наташа курила обеденную сигарету. Без кофе, так как до кухни по удобренному ковру идти не хотелось. Да и запах был, мягко говоря, не обеденный.

«Блин, прям как в Европе», - вспомнилось Наташе. В августе недели три материк мирно и интеллигентно уходил под воду. При этом бесновались только журналисты, выбивая себе командировку для «поснимать горячий репортаж» с моста над Рейном.  Европейцы же без особой шумихи получали государственные дотации, производили капиталистический продукт, и собирали пенки с подмоченной репутации.

«Пора работать. Застрахованные заждались - болезные и страждущие».

- Врач-координатор слушает.
- Девушка, у меня проблема
- Большая? Представьтесь, пожалуйста, ваш номер полиса?
- Карпухина, полис 222/48. Мне нужно сдать анализ кала на яйца глист.
- Чем мы можем вам помочь? – «Господи, и тут то же самое!», подумала Наташа.
- Понимаете, доктор сказал принести на анализ теплый свежий кал. Но он остыл.
- Госпожа Карпухина, еще раз  спрашиваю, чем я вам, как врач – координатор могу помочь?
- Скажите, я только что разогрела кал в микроволновке, от этого его свойства не изменятся, на анализ нести можно?

Из холла воняло все сильнее и сильнее.

«Да что за день такой… все одно к одному…»

- Алло, это Миша из «Стоматкомплекса».
- Слушаю Миша, у вас уже есть свободные кресла? Три пациента зависло.
- Эх, Наташенька, кресла есть…
- Записывай!
- … да свет отключили, - голос у администратора крупной стоматологической клиники был богат эмоциями, как клумбы в феврале богаты красками.
- Надолго, Миша?
- Не знаю. Рыбкам твоим плохо.
- Корм закончился?
- Нет, подсветка не работает, кислород не поступает, - судя по интонации, рыбкам можно было писать официальный некролог.
- Ладно, Миш, звони, когда свет включат и рыбкам моим привет передавай…посмертно…

Наташа продолжала звонить, уговаривать, успокаивать, выслушивать, раздражаться, недоумевать, ворочать настольный календарь по сложной траектории,  гонять мышку по коврику, почесывать правую коленку о низкую столешницу… словом, продолжала работать в накаляющейся атмосфере страхового бизнеса.

Секретарша Валечка тем временем справилась с потоком плодородной пучины путем вовлечения в процесс дюжины сантехников всего микрорайона и славных трудяг службы ассенизации. Потом она заказывала экстренную чистку ковролина, освежители воздуха, новый лак для волос. Потом воевала с зулусами. Успешно. Зулусы пали под натиском моторизированной пехоты и  и многочисленных modern armor. Территория противника, с небольшими disorder начала подвергаться массивному культурно-религиозному строительству.

Близился душный августовский вечер, накрывая томностью и вальяжностью город с застрахованными и пока еще нет гражданами.

Вечер был в пятницу.


Дома.

Господи, ну зачем мне это нужно? Женька сидел напротив, жевал колбасу, а глаза грустные… как у мамонтека в мультике. Что потерял маму? Не плач, малыш, я помогу… искать. Мой нереализованный основной инстинкт млекопитающего всегда привлекал друзей как липучка мух.  Вот бы мужиков так притягивало: неженатых и с мозгами – цены бы тебе, инстинкт, не было.
Что, Женя, наелся? Теперь на «горшок и в люлю», а то мне завтра рано вставать. Что говоришь, кофе? На ночь? Давай…
Вот Женька – молодой, длинно-тоще-жилистый, добрый и, наверное, очень ласковый в постели. Вечно кидаемый бабами и начальником. Ему очень нравятся «неправильные» женщины: разведенные,  с детьми, ****и, пофигистки с налетом богемности. Если  Маркеса читала, и «Fight Club» смотрела – она! Цены ей нет. А потом они Женечку гонят, меняют на другого, спят втроем, не хотят ломать ему жизнь, и он приходит плакать ко мне на кухню… Не плач, Женечка, помнишь: Женечка – хороший!
Господи, ну почему он пришел именно сегодня? Невыспанная буду завтра.
Интересно, а какой Артем? Фотографии всегда обманчивы. Вдруг плюгавенький, с пузиком-арбузиком и липкими глазенками. Нет, глаза на фотографии большие. Люблю такие. Вот как у Женьки напротив – инопланетные просто, с красноватыми нитками накаливания. Горят, как «лампочки Ильича». А у Артема – немного колючие и выжидательные, типа: чем меня удивишь? Удивлять сперва хотелось. Как же, на безрыбье хоть виртуальная рыба появилась. А мы ему приманочку, фотографию на пляже… клюнул… теперь подкормить срочно – стихами!.. проглотил и за добавкой приплыл… теперь мы ему рефлексик выработаем – Ихтиандр в лаборатории Павлова. Что заждался, трепыхаешься? Вот она я, живая и улыбающаяся, здесь за бреденьком, рядышком. И поплыл, важно плавниками перебирая, как бы снизойдя быть мне ужином.
Посмотрим, кто кого.

Женька спрашивает: почему я сегодня такая подорванная? Так ведь день был почти буквально «дерьмовым», вечер позднекофейным, а утро обещает быть соннопсихованным. Вот и нервничаю, дергаюсь. Устала я, Жень, ей Богу устала, от двух работ, от поискового промискуитета, от замороженного строительства собственного благосостояния, от плохой актерской работы на маминой кухне: «Да, конечно, мама, хорошо... да, все в порядке... лучше всех... зарабатываю... собираюсь покупать... уже все оформила, осталось договор «купли-продажи»... нет, спасибо, справляюсь... помогает, нет не женат, и не был... пока не предлагает... мам, я пойду мусор вынесу?».

Может, Артем не зря приедет, может, кончится этот целинный период в личной жизни, и маме в глаза  буду смотреть без желания вынести мусор?

Еле уложила Женю, все спрашивал: почему он ей не нужен? Эх, Жень, кабы я знала…
Хрясь!!!
Это я локтем о прикроватную тумбочку, когда будильник выключала. Утренний зябкий кофе, зазеркальный кошмар узнавания собственной квартиры, автоматически надетые джинсы и немятый свитерок (мятый, просто черный и на нем это менее заметно). А узнает? Нет, ну ты еще в купальнике пойди, для достоверности. Или в вечернем платье, для обольщения.

Скамейка третья слева возле Южного вокзала. Черт,  холодная и мокрая от росы. Господи, я полная дура, да?

Глаза – колючие и выжидательные и… немного брезгливые, и… знакомые…

- Артем?

Я заметила, как его рука метнулась к левому карману рубашки, словно защитить.

- Наташа?


Суббота.

Взаимное доверие вещь полезная. Я ей почему-то верил. С того самого первого письма на ее анкету «…если еще не поздно, и вы не считаете такое знакомство вульгарным…». Сайт был приличным, проверенным. В первом же ответе увидел улыбку: «… не знаю зачем, но пишу…». Верил, видел, понимал, что я говно – говно редкостной поносной категории. Так мне отец говорил, когда я пришел домой после развода – побитый, заплеванный и в долгах.

- Наташа?

Хм, в жизни она старше, лохматее, но еще ближе, еще понятнее… эх, за что вы, девочки, красивых любите?..

- Здравствуй, замерзла? Давно ждешь? – ****ь, теряю квалификацию… не знаю что говорить, ну, Серега, успокойся!
- Не очень давно. Сигареты забыла, поэтому как-то неуютно.
- Ну, вот он я, не разочаровал? – должен нравится… проверено.
- Пока нет. Куда пойдем?
- Предлагаю отметить утро встречи совместным завтраком и стаканом апельсинового фрэша на брудершафт, - Господи,  благослови речевые штампы в нештампованной ситуации.
- Согласна, - улыбнулась и поежилась, - только сигареты, все таки, давай сейчас купим. В кассовом зале киоск есть.
- Ой, блин, прости. Видишь, я нервничаю, поэтому совсем потерянный стал. Вот. Твои любимые, как ты писала, - верблюдистые.
- А чего нервничаешь?
- Я никогда не общался «в живую» с человеком, которого так хорошо знаю виртуально. Мандраж до мурашек по спине.
- Это просто утро холодное.

Ну что, Серега, выкусил? А ведь почти ни слова не соврал… что-то боюсь я ее. Боюсь зеленых глаз, боюсь морщинок у рта, боюсь птичьего разворота головы – резко, снизу вверх подбородком, а волосы медленно сзади. На мою бывшую жену чем-то похожа. Эх, Ленка, Ленка… любил тебя, с родителями из-за тебя разосрался,  институт забросил, чтобы на работу устроится, чтобы одевать мое солнышко, чтобы в Италию после свадьбы поехать… а ты меня после Италии послала  «в пешую прогулку с сексуальным уклоном».

Нет, не зря в институте был отличником, психоаналитик долбанный.  Перлза читал…я нахожусь здесь и сейчас, что было и будет – фигня. Здесь и сейчас. Здесь: наташина квартира, пепельница, фотографии, продавленное кресло, традиционное вино-сыр-сладости. Сейчас будет кофе, разговор, предложение сделать массаж или как-то так… как-нибудь так… чтоб ближе, чтобы дыхание рядом, чтоб потекло под музыку… но опять не фурычит моя гештальт  терапия. А вот Ленка очень любила, когда я ей массаж делал. Ха! Застал я ее именно в тот момент, когда Борис ее попу массажировал… с нажимом… в ритме танго…

- Хорошо у тебя... тихо. У меня окна на проспект выходят. Всю ночь то трамваи, то машины.
- Хорошо, но все равно скоро уеду отсюда.
- Так вопрос с покупкой новой квартиры уже решен?
- Почти. Даже залог внесла. Осталось сделку оформить, а с моими двумя работами время трудно подобрать. И нотариус не каждый день принимает.
- Неужели нельзя отпроситься? Все-таки покупка квартиры.
- Ох, Артем, можно, но только в офисе. На «скорой» меня никто не отпустит. Я же на двух работах.
- Денег хватает на квартиру?
- Да, даже на новую кухню останется. Так что, буду вас поить из новых чашек в новой кухне.
- Кого это Вас?
- Друзей.

Вот, Серега, ты уже друг. «Внутри и вне мусорного ведра»… любимый автор, любимая книга… уже стандартная ситуация – я, любименький, внутри. У-тю-тю-тю… притворяшка, трам-пам, пам… дотанцевался… тогда на Италию деньги одолжил, потом с новой работой кинули, долг рос, Ленка ушла, в дерьме сидел по уши, пока тот же Борька не посоветовал выгодное вложение остатков не испитой внешности и знаний по психологии…

Наташа курит. Смешная и доверчивая. Впрочем, как все бабы, которые мне попадались за последние два года. Выгодный оказался бизнес с моим образованием,  внешностью… возможностью бесплатного интернета. Деньги, скорее всего в баре лежат, рядом с коммунальными книжечками, или в трюмо… или в шкатулке на швейной машинке… такие как она обычно далеко не прячут.  Не боятся, дуры… что же я затягиваю? Ей завтра на «скорую» на сутки…

- Наташа…
- Что?

Здесь и сейчас, Серега, слышишь?

- Наташа, я…

Что она делает? Губы… мягкие… талия… бедра… вжимаюсь, рычу, задыхаюсь, волосы пахнут дымом… здесь и сейчас… здесь…


На второй работе. Скорая.


«…мы с ним все время танцевали танго… танец любовников… танец страсти… со взглядом на плечо партнера: «На ухо смотри, Квасова, на ухо! Спину держи!». Танец страсти с пристальным взглядом в ухо…»

- Наталья Николаевна, поднимайте ее, поднимайте, я уже протянул одеяло под спину.
- Черт, тяжелая она, Коля, не могу. Жгут на правую руку нужно. Ищи полотенце.

«… трам-пам-пам-пам… ушко любимого розовое перламутровое… с хрящиком, вот бы вгрызлась, только лезвия тупые…  я в глаза смотрела…а он мне на плечо…»

- Господи, как же она решилась, не пойму… вот, полотенечко, вы искали. Доктор, а что с ней будет?
- Отвезем в больницу. Будет жить, если опять не натворит делов.
- Господи, Боже мой, ну как же она…не понимаю? Прихожу из аптеки… Галя, Галя!.. а она в ванной и вазон разбитый валяется, как же решилась?

«…вы ничего не понимаете, все понимал только он… зачем ты меня бросил?.. посреди зала, без партнера…Квасова Галина вы теперь танцуете одна, без партнера...»

- Все Коля, укутывай в одеяло, давление мерил?
- Да, норма.
- Слава Богу, лезвия были тупыми.
- Ага, целая коробка ржавых бритв, но кожу на шее она хорошенько поковыряла. И на руках тоже. Эй, Галина Федоровна, зачем вы тупые лезвия собирали? Острыми бы одного разреза хватило. И вам и нам проще.
- Не трогай ее, Коля, лучше звони в хирургию, чтоб они на себя психиатра консультанта вызвали.

«… вы, доктор, не думайте, я не сумасшедшая... я готовилась, я слышала, как звенит моя хрустальная люстра… поминальный звон и звуки танго… трам-пам-пам-пам… к теплой коже… разрезать… расковырять ржавым лезвием… чтобы сразу заражение крови… чтобы не спасли… воров не спасают, им отрезают правую руку… ржавым лезвием…»

- Еще раз повторите ее фамилию вашей сестры и возраст.
- Квасова Галина Федоровна, 43 года.
- Вы сестра?
- Да, двоюродная. Галочка одна живет. Муж ушел к другой очень давно, а она никак не могла успокоиться. У Галочки иногда давление подскакивало. Она мне утром сегодня звонит и просит – заедь и адельфана привези, это ее таблетки от давления, а то, говорит, голова болит, а в аптеку не дойду. Ну, я пока собралась, пока в аптеку зашла, пока доехала… а она, горемычная, уже в ванной, в крови в грязи… и вазон разбит.
- А зачем разбила?
- Она землю в воду выбросила, для заражения крови… идиотка…

«… нет, мы все такие. И тебя – красивая докторша, с невыспавшимися глазами завтра назовут чокнутой. А он будет смеяться над тобой, и розовым ушком кивать под музыку танго. Держи, Квасова, спину, держи!  Держи, докторша шею. Я подарю тебе мою коробку с бритвами. Я их целый год собирала. Ты, докторша, знаешь, что такое сепсис? Знаешь? И я скоро узнаю…»

- Наталья Николаевна, что пишем в «сопровидке»?
- Пиши, Коля… в статусе… общее состояние средней степени тяжести, сознание сумеречное, на вопросы не отвечает, неадекватна, обнаружена сестрой в ванной, заполненной грязной водой… диагноз: множественные резанные раны шеи, кисти, локтевого сгиба, попытка суицида, сопор. Кстати, ты захватил предсмертную записку из спальни?
- Да, бред полный. Про танцы. Что-то и вы, бледненькая, Наталья Николаевна, не выспались?
- Угу.
- А хоть с пользой?
- Ой, и пошлый мне фельдшер попался! С пользой Коля, с пользой... а после суток завтра опять на работу, блин...
- Главное, чтоб мужик стоящий был, тогда и работа нипочем!


Утро.

В Одессе маленькие дворики, поэтому солнце поутру выбеливает только одну стену, затем оно перемещается пятном по абрисам сохнущего белья, корзин, ящиков, пустых бутылок, кота тети Миры, живота дяди Сени и соломенной шляпы Изи Бронштейна, который интеллигент, который в шляпе ходит в свою бухгалтерскую контору при одесском порте.  Потом противоположная стена становится светлой, только уже не ослепительно белой, а устало золотистой, торжественной.
Сегодня тетя Мира решила мыть полы. А если тетя Мира что-то решила, то непременно сделает, хоть кричите, хоть не кричите. Правда, никто и не кричал. Изя Бронштейн сказав «доброе утро» маме и Ивану Кузьмичу из пятой квартиры, в черных нарукавниках пошел на работу. Дядя Сеня кушал копченую скумбрию с помидорами, а тетя Мира выносила из своего полуподвала стулья, коробки, салфеточки, кастрюли. На выгоревшей траве размещались подушки, покрывала, кактусы, кошачья миска, чемодан с выгоревшими фотографиями усталой Анны Павловой и  белокурой  Орловой. Иван Кузьмич из пятой квартиры предположил, что сегодня может пойти дождь. Очень вежливо предположил. Тетя Мира никогда не ругалась, тетя Мира умела смотреть из-под дужки очков, перетянутой синей изолентой так, что лучше бы она ругалась.
Копченая скумбрия дяди Сени не кончалась, как не иссякали вещи, выносимые из убираемого помещения. К вышеперечисленным добавились засиженные мухами пейзажи в изящных багетах, ведро с игрушками любимого внука Мишеньки, нафталиновые шляпки-платья-жилетки, потом на глаза соседям показалась шикарная чернобуровая горжетка, встряхнулась и повисла на спинке стула.

- Тетя Мира, а вы патефон включать сегодня будете? – орет Серега Шкалик. Он только что прибежал с Привоза, и пахнет свежими булками с корицей. Шкалик вечный второгодник, вечный вратарь дворовой футбольной команды и вечная головная боль соседей.
- А тебе, какое дело, до моего патефона? – глаза тети Миры близятся к зловещей границе дужки очков.
- Да мне дела нет до вашего патефона, целуйтесь с ним на здоровьячко, только в прошлый раз, когда вы полы мыли хорошая песня играла.
- Какая песня и шо ты выдумываешь? У меня для Шкалика песен нет, кончились.
- Мирослава Игоревна, и в самом деле, может, музыку включите? Вам веселее убирать, а нам на душе приятно, - Иван Кузьмич правит бритву, поворачиваясь к двери тети Миры намыленной щекой.

Манит, звенит, зовет дорога.
Еще томит, еще пьянит весна,
А жить уже осталось так немного,
И на висках белеет седина.

Тетя Мира набирает воду из колонки в большое эмалированное ведро, снимает с порога ветошь и скрывается в своем полуподвале. Иван Кузьмич бреется до хрусткого скрежета по натянутой щеке. Шкалик лузгает нежареные семечки прямо из подсолнуха. Дядя Сеня разрезает тугой полосатый кавун. Большой серый кот сонно следит за воробьями.

Идут, бегут, летят, спешат заботы,
И вдаль туманную текут года.
И так настойчиво и нежно кто-то
От жизни нас уводит навсегда.

Голос Вертинского волнуется в такт неровностям пластинки. Августовское солнце греет чернобуровую горжетку тети Миры. Рыбаки спят и ждут вечернего клева. Мороженщик на углу Малой Арнаутской распродает уже третью тележку с холодными брикетами эскимо. Море принимает в себя тысячи разгоряченных тел.

И только сердце знает, мечтает и ждет
И вечно нас куда-то зовет.
Туда, где улетает и тает печаль,
Туда, где зацветает миндаль.

Тетя Мира меняет уже пятое ведро с водой. Иван Кузьмич смотрит на окно медсестры Любаши, завешенное ситцевыми в горошек шторками. Дядя Сеня угощает Серегу Шкалика арбузом. Шкалик шумно ест, причмокивает, сплевывает зернышки и  мечтает стырить чудную горжетку тети Миры: «а сколько за нее грошей на Привозе могут дать?»

И в том краю, где нет ни бурь, ни битвы
Где с неба льется золотая лень,
Еще поют какие-то молитвы,
Встречая ласковый и тихий Божий день.

На выскобленные влажные дощатые половицы опускается полосатая домотканная дорожка, возле кровати устилается «ковер» из плюша и синтетики, с грустными русалками. Подушки складываются горкой, пухло подбочениваются и накрываются кружевной попоной. Пейзажи вывешиваются на стены, стулья расставляются, горжетка укладывается в ящик комода, подальше от вороватых глаз Шкалика, чемодан прячется под кровать. Тетя Мира вытирает руки передником и приносит еще один арбуз, для всех, «и шоб вы не думали, повкуснее, чем у Семена».

И люди там застенчивы и мудры.
И небо там как синее стекло
И мне, уставшему от лжи и пудры,
Мне было с ними тихо и светло.