У КРАЯ

У КРАЯ

Памяти
Овдиной Светланы Георгиевны
посвящается.




   Веселое сборище шло к концу. Вдоволь напоздравлявши виновницу торжества Любу с благополучным возвращением из годового больничного заключения (все тосты сегодня поднимались за здоровье), осоловевший народ собирался пойти проветриться, потом - как получится. Самой маленькой гостье, двухлетней Иринке, точно пора было домой. Она успела поспать под звон бокалов и разговоры взрослых, съела все, что могла съесть, распотрошила пачку открыток, навела "порядок" во всех доступных местах и, приустав от трудов, проявляла признаки плохого настроения.
    Наконец, все встали. Люба пошла в смежную комнату одеваться на выход, "бездетные" в этот вечер подруги убирали со стола, а Катя с Сергеем, Иришкины мама и папа, вывалили на диван ворох детских одежек. И вдруг: бум-бах-тарарах! - со средней полки шкафа, куда умудрилась таки дотянуться ручонка разбушевавшейся малышки, посыпались бумаги, документы, и - красочным ковром - колода карт.
    Катя кинулась подбирать бумаги. Сергей, держа в охапке обрадованную Иришку, осторожно отнимал у нее  двух дам и валета, стараясь не помять. Муж Любы увлекался спортивным бриджем, и карты в доме берегли.
    Скоро все было сложено и посчитано, стол почти прибран, Иришка одета.  Любе оставалось надеть шубу и сапоги. Тут к ней подошла Катя с особенным хитро-виноватым выражением лица.
    - Люб, - пробормотала Катя, глядя в пол.
    Уточнять не стоило - Катя протягивала Любе колоду карт. Ритуальный жест. Любе следовало теперь вздохнуть, поворчать для порядка и сесть. Наступала благоговейная тишина. Люба с отсутствующим лицом тасовала колоду...
    Но в этот раз действие шло по иному сценарию.
    Чему-то смеявшаяся Люба, взглянув на карты, резко оборвала смех и побледнела, словно Катя подавала ей живого скорпиона. Сергей первый заметил ее реакцию.
    - Катерина! - позвал он жену. - Времени нет. В другой раз. Пошли.
    - Это недолго, - возразила Катя. Она смотрела вниз, изображая крайнее смущение, и не видела Любиного лица.
    Люба снова заулыбалась.
    - Правда, Кать, - сказала она. - сейчас, наверное, уже поздно. Да и Ирка бузит.
    - Серега побудет с ней внизу, - нетерпеливо отмахнулась Катя. - А мы быстренько. Ну, Люб...
    - Правда, Люба, раскинь на дорожку! - поддержали Катю подруги. - Мужики с Иришкой на улице подождут. Все равно, она сейчас уснет.
    Мужчины сдержанно зароптали, но  спорить не стали, потянулись  к дверям. Сергей, не глядя на Катю, с плохо скрываемой досадой выволок в коридор коляску с Иришкой. Катя не смутилась.  Стол еще раз тщательно протерли для магического действа. Только Люба вела себя странно. Будто страшилась прикоснуться к картам.
    - Нет, девчонки, не надо, - улыбка ее стала вымученной. - Я не гадаю больше. Вы не обижайтесь...
    - Религия не велит? - недобро усмехнулась Тамара. Она не могла смириться с тем, что Люба недавно всерьез уверовала в Бога. И выбрала себе не какого-нибудь симпатичного и загадочного Будду или Кришну, а - банального Бога христиан. Простить подруге такую неоригинальность было трудно. Ведь еще в прошлом году вдвоем смотрели на звезды и всерьез рассуждали о технике полетов во сне и параллельных реальностях. А теперь...
    - Нет, при чем тут... Просто, - не гадаю я больше.
    Люба затвердевшим взглядом оглядела растерянных подруг.
    - Да брось ты, - рассмеялась Тамара. - В первом веке карт еще не знали. В случае чего - отмолишь, покаешься... У вас это просто.
    На вредную Томку зашикали.
    - Люб, ты ее не слушай, - виновато сказала Катя. - Если тебе нельзя гадать теперь, то... Извини...
    - Да нет же! - Люба едва сдерживала слезы. - Не при чем тут религия. Я в больнице сколько гадала... Грех, конечно. Дело не в этом.
    - Так, - энергичная Лена решительно забрала у Кати карты. - Любка чуть не плачет. Пойдемте гулять, мужики примерзли.
    Через секунду все суетились в прихожей, словно не было никакого инциндента.
    
***

    Куда бы ни поселялась, к какой бы компании не присоединялась Люба Дементьева, очень скоро люди начинали проявлять к ней определенный итерес. Люба умела гадать на картах. И умела это делать хорошо.
    Люба не была цыганкой. Даже ничего похожего: светлые густые волосы, серо-зеленые глаза, бледная кожа, к которой почти не приставал загар. Но в паранормальных ее способностях никто не сомневался. Сама она относилась к своему умению просто и несерьезно. Когда "клиенты" хвалили ее за ясновидение, она смеялась: "Я вру, а вы верите". Но гадать не отказывалась. При этом она не признавала никаких суеверий, столь присущих "самопальным" гадалкам. Так, ей все равно было, играли картами или нет, даже в дурака, не пугалась падению карт на пол - "все в руках гадалки", - говаривала она, шепча какие-то заклинания, когда тасовала колоду.  И отношение к гаданию было у нее особое, неформальное.
    Когда Любу просили "научить гадать", она терялась. Она могла показать порядок раскладки, - и только. Со значениями было сложнее. Люба неоднократно объясняла, что просто смотрит на карты и говорит, что приходит в голову. В "транс" она не входила, но повторить свои слова после того,  как смешала карты, ей было трудно.
    Любу любили слушать - она интересно рассказывала, что будет, да как, да что было... Не как другие гадалки: "казенный дом" да "денежный интерес", то есть простое перечисление значений карт и их сочетаний, которые можно найти в любой книжке. Но самое главное - Люба всегда говорила правду. Поэтому некоторые ее побаивались.
    Когда Люба вышла замуж, ее способности, как предсказательницы, резко снизились. Теперь гаданье стало просто шуткой, развлечением.      
Люба не скрывала причин. Говорила, что сама изрядно напугана своими успехами и дальше совершенствоваться не желает. Видно, на то были основания. Но карты раскидывались по-прежнему, и несмотря на Любины заверения, что она "все врет от балды", кое-кто хотел верить в то, что якобы говорили ей карты. Тем более, что "говорили" они всегда только хорошее. Кому же не хочется верить в хорошее?
      Особенно эта вера нужна была в палате хирургического отделения маленькой больницы с громким названием "НИИ Туберкулеза".
         

***

    В единственной женской палате "хирургии" было 8 коек, а больных числилось 12.Но в таком количестве в один день они не собирались. Большинство жило дома, приходя дважды в неделю на процедуры и осмотры.
     Постоянных же "лежачих" было немного. Иногородние (институт был известен по всей области и за ее пределами), да особо тяжелые, оправляющиеся после операций. Люба жила в том же городе, хоть и в полутора часах езды от больницы, и от операции уже вполне оправилась, но домой не ездила - полноценно "ходячей" мешал ей быть не столько туберкулез, сколько тяжелый артрит, который на протяжении десяти лет с упорством, без заметных остановок, ломал и скручивал все суставы.  Люба, впрочем, переносила свою болезнь вполне благодушно, почти всегда была веселой, а на удивленные вопросы тех, кто к ней еще не привык, отвечала, что если б не верила в Бога, то давно наложила на себя руки, а что касается болезни, так бывает и хуже.
     За подтверждением последних слов далеко ходить было не надо, достаточно оглянуться вокруг.
     Кроме Любы, в палате постоянно жили: Оля, продавщица из Читинской области, и Инна, бывшая учительница биологии из Барнаула. По будним дням к ним присоединялись еще двое местных, недавно прооперированных - тувинка Аня, студентка мед.института, и казашка Лена, крановщица с инструментального завода. Всем было примерно по тридцать лет, у всех были дети и проблемы, и жили в общем-то дружно, помогая друг другу и прощая мелкие и крупные недостатки, как и принято было в этой больнице, обитатели которой образовывали дружное братство "тубиков", где одна беда и один ужас на всех. Зато веселье и радость - тоже на всех. И запретная бутылка водки и пачка сигарет - тоже.

***

    Говорят, в семье не без урода. В женской палате  роль урода с успехом исполняла Инна. Нет, внешность у нее была очень даже привлекательная - высокая, стройная фигура, пышные, иссиня черные волосы, пухлые яркие губы и темные, чуть раскосые выразительные глаза; лица ее не портили ни специфическая припухлость от сильных лекарств, ни очки. Разве вот выражение его порой было отталкивающим. Жизнь Инны складывалась нелегко, характер соответствовал тяжелой судьбе, степень и форма болезни была угрожающей, плюс артрит, столь же безжалостный, как и у Любы.
    Инна любила порядок. И требовала его соблюдения часто в ущерб здравому смыслу. Кроме того, она считала себя самой больной в палате (и во всем свете, наверное) и ее зацикленность на своих проблемах в атмосфере именно этой палаты была невыносима. Потому что здесь была еще Оля.
    Фигурка Оли и так была хрупкая, но, изнуренная болезнью, выглядела совсем прозрачной. Волосы, глаза и кожа у нее были еще светлее, чем у Любы. И хоть Оля могла без проблем двигать руками и ногами, она вовсе не производила впечатление более здоровой, чем Люба или даже Инна.
    К тому времени, когда Люба появилась в палате, Оля перенесла уже две операции и ждала третью. Но ослабевший до предела организм едва находил силы поддерживать в себе жизнь. И с каждым днем сил становилось все меньше. Оля не переставая температурила уже третью неделю. По ночам она заходилсь жутким кашлем, при этом в боку у ней, там, где было прооперированное и теперь здоровое, по идее, легкое, что-то страшно шипело и свистело. Когда врач на обходе подходил к Олиной кровати, все женщины  в палате оживлялись и, чуть ли не хором, наперебой, рассказывали об Олином самочувствии. В глазах каждой горел невысказанный призыв: "сделайте же хоть что-нибудь!".  С робкой надеждой взглядывала на него и сама Оля. Врач отводил взгляд, с делано бодрым видом бормотал: "ничего, ничего, все идет по плану" и спешил уйти от вопросительных, негодующих взглядов женщин, не желавших верить в самое страшное.
    Под Читой у Оли оставались муж и сын, ровесник Любиному. Оля часто рассказывала о своей жизни дома, читала проникнутые любовью, нежностью и тоской письма мужа. Это было вечерами и по выходным, когда уходили все счастливчики-амбулаторщики, и в палате оставались немногие, чувствуя себя одной семьей.
   
***

    Дни текли однообразно. С утра дважды в неделю были процедуры. Через день перевязки. Врач заходил тоже не каждый день и ненадолго. Остальное время больные были предоставлены себе. 
    Читали, слушали музыку, пили чай, разговаривали. Ругались с Инной. Гулять не ходили: дело шло к Новому Году,  сил для прогулок по морозу не было. И, конечно, гадали.
    Оля просила раскинуть карты чаще других. Люба никогда ей не отказывала. Олин взгляд становился мечтательным. В ее глазах появлялся отсвет надежды. Она верила - ей очень нужно было верить - в то, что рассказывала Люба. А Люба говорила о том, что скоро наступят добрые перемены, что впереди трудности, но все кончится хорошо, что Олю ждут  и любят два короля, большой и маленький, и что сердце успокоится дальней дорогой, любовью и родным домом.
    В принципе, то же самое с маленькими вариациями, Люба говорила и всем остальным. Говорила, только для виду глядя в карты, чувствуя, как оживляются от ее слов потухшие лица, и от всей души желала, молила Бога, чтобы у этих людей исполнилось все, во что они верят и хотят верить, чтобы наладились изломанные проклятой болезнью судьбы, чтобы всех ждали тепло, радость и любовь, и чтоб все неприятности были мелкими и легко разрешимыми.   

     ***

    С Инной отношения у Любы складывались непросто. На протяжении нескольких месяцев, пока Люба лежала в терапевтическом отделении (этажом ниже), они дружили. Инна называла Любу "коллегой по артриту". Кроме того, Инна тоже была истово верующая. Несколько своеобразно верила, но им с Любой было о чем поговорить. И проблем у остальных женщин с Инной было гораздо меньше, поскольку в то время лидирующее положение в палате занимала Анастасия - признанный авторитет, больничный старожил, профессиональная художница, с сильным характером, не без странностей, но порядок в палате при ней был. К тому времени, как Любе пришло время перебираться в хирургию, Анастасия неожиданно для самой себя поправилась и почти здоровая, без пяти ребер и половины  легкого, отбыла домой. На ее место поступила Люба.
    Инна поначалу была очень довольна близостью подруги. Однако скоро выгода от этой близости оказалась сомнительной. Имея пред собой Любу, передвигавшуюся заметно хуже, чем Инна, женщины перестали считать Инну самой больной и несчастной. Люба Инну жалела, как и всех остальных, но при случае могла ее осадить. Делала Люба это нечасто, когда нападки Инны на кого-то становились нестерпимы, или требовалось разъяснить вопросы православной веры, которые Инна толковала  слишком вольно и, как правило, в свою пользу.
    Вопросы веры в больнице были не праздными. Людям, заглянувшим мельком под темный капюшон смерти, трудно  сохранять прежнюю беспечность. Бесконечные "почему", "как" и "что делать" громоздятся друг на друга. И под их гнетом человек либо стремится забыться, уснуть под парами спирта, в глухой злобе на все и вся, либо - поднимает глаза к небу. Здесь слова о том, что есть Бог, что он все видит, любит, понимает, считает каждый вздох, слышит каждое желание, готов все простить, исцелить, помочь начать новую жизнь, ловятся не ушами и не разумом - впитываются кожей, идут в самую душу, становятся последней соломинкой, за которую хватается человек, утопающий в отчаянии бессилия перед неведомо откуда надвинувшейся бедой.
    И как же мало вяжется с просиявшим в душе образом Бога Любви, Долготерпеливого и Многомилостивого, надменное поведение его "апостолов", грозящих адскими муками и извергающих проклятья на голову несчастного, по неразумию или  неведению пересекшего их праведную дорогу. Как больно царапает неокрепшую душу несообразие евангельского Образа кротости и всепрощения с искаженными злобой лицами тех, кто претендует на право носить в себе этот Образ.
    Люба, как могла, пыталась сглаживать это противоречие. Женщины все старались понимать. И то, что Инна - человек психически далеко не нормальный. И то, что жизнь ее здорово изломала. Понимали и старались прощать. Но нервы не выдерживали. И ясно было без всяких слов и оговорок: с таким душевным устроением, как у Инны, человек не может быть счастливым даже будучи здоровым и богатым. Уж больно много злобы на людей и судьбу копила в себе эта несчастная женщина.   

***

    Этот день начался необычно. Утром у Оли впервые за полтора месяца температура не поднялась выше 37.5, и по этому случаю в палате царило веселое оживление. Оля вдруг захотела есть. Тут же собрали деньги, Лена сбегала в магазин (ее состояние уже позволяло), принесла разной снеди, и женщины устроили маленькую пирушку. Потом, как водится, Люба взяла карты.
    - Гадать - грех, - заметила Инна.
    - А, - привычно отмахнулась та. - Одним больше, одним меньше.
    - Все не так просто, - многозначительно изрекла Инна.
    - Э, опять... Инка, и когда тебе надоест? - перебила их Лена. - Давай, Люб, наври что-нибудь, да смотри, чтоб красиво было.
    - Это уж как карты лягут, - важно сказала Люба.
    - Счастье прогадаешь, беду накличешь, слышали поговорку? - проговорила Инна.
    - Слушай, тебе какая вожжа опять под хвост попала? - вспылила Лена.  - Поговорить захотелось? Так тему-то выбери поновей!..
    - Не обращай внимания, - Люба попыталась успокоить Лену.
    -  Бог вас накажет за такие дела, - с удовольствием сказала Инна.
    - Это тебя Бог накажет, стерва ты эдакая! - Лена уже не могла сдерживаться. - Откуда в тебе столько злобы, а? Еще про Бога толкуешь...
    - Лена, Лен, - в два голоса утихомиривали ее Оля и Люба. - Сядь, не волнуйся, мало ли что она говорит... Молчи и все.
    - Легко сказать "молчи", - кипятилась Лена. - Вы, наверное, точно святые, раз все это терпеть можете,  - издерганной домашними неурядицами и вспыльчивой по натуре, ей было особенно трудно мириться с вредностью Инны.
    - Святые! -  хмыкнула Инна. - Да им теперь за всю жизнь не отмолить того, что они тут нагадали только.
    - По крайней мере, мы не дергаем никого и зла никому не желаем, - тихо сказала Оля.
    - Ну-ну, на том свете со сковородки эти сказки рассказывать будешь!
    - А ты прям с облачков поплевывать, да?
    - А я - с облачков! - победно изрекла Инна.
    Люба расхохоталась.
    - Договорились, - сквозь смех простонала она. - Ох, Инка, ты кого угодно уморишь! Ладно, только ты там, на облачке за нас молись хоть иногда, хорошо?
    - За тебя, грешницу, слова не скажу! - гордо ответила Инна.
    - А Христос говорил: "Молитесь за врагов ваших", - подала голос молчаливая Аня. Это значило, что ситуация доходит до предельного уровня.
    - Ладно, все, - Люба перестала смеяться и хлопнула картами по столешнице. - Гадать вам или нет?
    - Гадать, - женщины придвинулись к ней. Люба стала раскладывать карты. Скоро они увлеклись и, когда Инна подошла к  столу, ей, как обычно, помогли сесть, забыв про ссору.
    Себе Инна не просила гадать, но про других слушала охотно. И сейчас она внимательно следила за тем, как неловко, негнущимися руками раскладывает Люба карты,  прислушивалась к ее словам. Время от времени Инна пристально смотрела на лицо Любы. Та замечала это, но не смущалась.
    Подошла очередь Оли.
    - Так, ну что у нас на сердце? Как всегда - два короля и дама. А под сердцем? Ууу, там еще один король, да какой! - Люба хитро сощурилась, демонстрируя короля пик*. - Вот она, тихоня-то наша, а!
    - Понятно, почему у нее температура с утра, - хмыкнула Лена.
    - А вы думали! - Оля расправила плечи.
    - Симулянтка, - подвела итог Аня. - Давай дальше.
    - Тэкс... Ну вот,  дома - хлопочут, будет - дальняя дорожка, да не одна поедешь...
    - Приедут, что ли, за мной? - оживилась Оля.
    - Выходит, приедут, - пожала плечами Люба.
    - Точно! Толик все время пишет: "заберу тебя, одна никуда не дергайся"...
    - Значит, заберет. Так...
    - Стоп, а это что? - палец Инны, такой же изувеченный, как и у Любы только более полный (от преднизолона) и с ярко накрашенным ногтем уперся в две соседние карты.
    Люба нахмурилась.
    - Вообще-то, я предупреждала, что, когда я гадаю, в карты не лезть и ничего не говорить. Я ж ловлю информацию, а вы меня сбиваете. А эти карты значат ссору и слезы. Опять из-за тебя, поди, Ольга плакать будет.
    - Да? - с сомнением произнесла Инна и опять очень внимательно и значительно посмотрела на  Любу.
    - Да, - твердо сказала та, выдержав взгляд.
    - Странный у тебя метод, - пробормотала Инна.
    - Какой есть.
    - Ты, Инна, раз греха боишься, так и не лезь к картам, - сказала Лена. - А то обломится тебе ордер на отдельное облако, а мы виноваты будем. Давай, Люб, дальше.
    - Богохульники, - с достоинством произнесла Инна и встала. Женщины только молча переглянулись. Инна постояла у зеркала, подкрасила губы (она делала это по нескольку раз в день) и легла.
   
***

    После ужина Инна подошла к Любиной кровати.
    - Будь добра, проводи меня в туалет, - попросила она.
    Люба кивнула и встала.
    К тому, что Инна боится одна идти в туалет (он же - неофициальная курилка), относились с пониманием. Два года назад, когда Инна лежала здесь первый раз, она стала единственным свидетелем самоубийства своей подруги, которая подслушала разговор врачей и узнала, что обречена. Ничего не подозревая, Инна курила у окна, поджидала подружку, разговаривали, смеялись даже. Она не придала значения наступившему перерыву в разговоре. Не обратила внимания и на звуки из-за двери кабинки - мало ли. Только почувствовав, что что-то коснулось ее ног, посмотрела вниз и застыла: из-под дверцы кабинки протянулась окровавленная рука - девушка под смешливую болтовню перерезала  вены. С тех пор Инна не могла одна заходить в уборную, особенно в темное время суток.
    Войдя, Инна плотно прикрыла за собой дверь и, как тогда за столом, пристально-испытующе посмотрела на Любу.
    - Итак, скажи пожалуйста честно, ты и сейчас будешь утверждать, что те две карты, которые я тебе показала, выпавшие вместе, означают всего лишь ссору и слезы?
    Люба побледнела. Она знала, что никакие сочетания ничего не значат, равно как  и сами карты, но она также была в курсе, что об этом написано в руководствах для гадалок.
    - Молчишь? Бледнеешь? - почти радостным шепотом воскликнула  Инна. - Значит, ты признаешь, что уже не первый раз видишь в Ольгином раскладе... конец, - Инна не решилась выговорить страшное слово. - И продолжаешь вешать ей лапшу о светлом и счастливом будущем?
    - Продолжаю, - твердо выговорила Люба. - И буду продолжать. Ты знаешь, зачем. И мне плевать, как падают карты.
    - Ой ли? - усмехнулась Инна. - То есть, ты признаешь, что все, что ты говорила - ложь? И еще собираешься продолжать? Тебе не стыдно?
    - Инна, давай начистоту, - Люба взяла себя в руки и теперь почти улыбалась, хоть тело ее начинала бить нервная дрожь. - Мы с тобой по-разному толкуем Библию, но верим-то мы в одно. И ты знаешь, что написано про гадалок. И помнишь слова "По вере вашей да будет вам". Я ни на грош не верю картам, говорю тебе откровенно. Девчонки верят. Верят тому, что я говорю. И Ольга верит. Что в этом плохого?
    - Это бесчестно.
    - Да с чего ты взяла! Ольга верит в то, что выздоровеет, у ней настроение хорошее, сегодня температуры нет - почему это плохо?
    - Потому что ложь. Ты знаешь правду и не говоришь.
    - Да не знаю я правды! - взорвалась Люба. - И ты не знаешь! Карты падают как попало, а то, что про них написано - чушь собачья, ничего больше.
    - Про другие не знаю, а эти вместе означают... Сама знаешь, что. У меня бабушка гадалка была настоящая, и хоть у кого спроси. Я никаких книжек дурацких не читаю. А Библию цитировать ты, грешница, права не имеешь.
    - Хорошо, - у Любы, как всегда при спорах с Инной, появилось ощущение, будто между ними стена, абсолютно непроницаемая ни для звуков, ни для смыслов, ни для чувств. - Скажи, чего ты хочешь?
    - Ты должна сказать Ольге правду.
    Любу качнуло. Теряя равновесие, она схватилась за подоконник.
    - Да ты что! - заикаясь прошептала она, с ужасом глядя на спокойное лицо Инны. - Ты что?! Да ты... Ты знаешь, чем такая правда оборачивается? Тебе... Тебе Ирки мало?
    Инна побледнела, вздрогнув, глянула на пол. Медленно подняла глаза на Любу.
    - А ты жестокая, - без выражения произнесла она.
    - Прости, - Люба взяла ее за руку, погладила и бережно отпустила. - Я к тому, что с Олей может быть то же самое. И тебе это знать, как никому другому.
    - Да... Я знаю, - с неопределенной интонацией проговорила Инна.
    Любе показалось, что она все поняла. Или, если не все, то хоть что-то.
    - Ну вот, видишь, - тихо сказала она. - Ты знаешь. И понимаешь меня, правда?
    - Да, я тебя понимаю, - кивнула Инна и пошла к двери. - Спасибо, что проводила.
    - Да, конечно, что ты, - откликнулась Люба, идя следом.

***

    Этот разговор и то, что происходило потом Люба запомнит надолго. Воспоминания и образы последних ее дней в больнице будут еще долго, если не всегда тревожить память и совесть  ощущением неясной вины. Она будет уговаривать себя, что не могла, не знала, делала все, что в ее силах, надеялась, молилась, - и все же... Все же.
   
***

    Следующий день была суббота. После завтрака Аня и Лена разъехались по домам. Люба, Инна и Оля остались втроем.
    - Погадай, Люб, - попросила Оля.
    Люба с готовностью села возле ее кровати. Температура у Оли утром поднялась выше обычного, и в целом выглядела Оля неважно.
    Люба начала раскладывать карты. Оля внимательно следила за ее руками. Инна лежала поверх покрывала спиной к ним и то ли спала, то ли делала вид, что спит. Во всяком случае, молчала.
    Люба закончила расклад и привычно развернула веером стопочку карт, лежавших "на сердце". Едва она раскрыла рот, как Оля резко села на кровати.
    - Что? - Люба забыла про карты и с тревогой взглянула на Олю. - Что нибудь?..
    - Вон, - задыхающимся шепотом произнесла Оля, показывая на брошенные карты. - Вон они...
    Люба глянула и обмерла: среди пяти "сердечных" карт, означавших якобы непосредственную реальность, как нарочно, рядышком (она плохо растасовала колоду), прямо посередке расположились проклятые вчерашние карты.
    - Что это? - Оля впилась взглядом в Любино лицо. Щеки ее лихорадочно пылали, дыхание стало тяжелым, с каждым вздохом из-под повязки на груди слышался шипящий свист.
    - Да как и вчера, -  голос Любы звучал ровно и по-прежнему беспечно - скрывать беспокойство олиным состоянием она уже привыкла. - Ссора со слезами. Вот сейчас Инка проснется и начнется...
    Инна пошевелилась.
    - Она не спит, - прошептала Оля.
    - Инна, - тихонько позвала Люба. - мы тебе не мешаем? Мы можем в коридор выйти.
    - Не мешаете, - сонно отозвалась Инна. - Гадайте, коли Бога не боитесь.
    Оля поморщилась. Люба пожала плечами и хотела продолжать, но Оля остановила ее руку.
    - Люба, - видно было, что она изо всех сил старается говорить спокойно, но взгляд ее отчаянно тревожный и даже затравленный выдавал нешуточное волнение. - Скажи честно. Эти карты... Они ведь вовсе не ссору значат. Они и вчера мне выпадали... Ты не хочешь говорить, но я прошу, скажи: это же... это же смерть моя, да? - Последние слова она проговорила еле слышным шепотом.
    Люба почувствовала, как где-то в груди будто набухает бешеная ярость. Секунду она не видела ничего, кроме ненавистного затылка Инны... Потом Люба говорила, что Инну спасло только то, что Люба не могла быстро встать и с достаточной силой размахнуться. Отныне ей было знакомо то самое состояние аффекта, когда обычный человек, даже не очень вспыльчивый и, в принципе, добрый, может убить другого человека.
    - С чего ты это взяла? - Люба хотела спросить это самым беззаботным тоном, но голос предательски дрогнул.
    - Вижу, - Оля опустила голову.
    - Замечательно! Я не вижу, а ты видишь?
    - Ты тоже видишь. Только не говоришь. Боишься меня расстроить...
    - Я тебе уже сколько раз говорила, - голос Любы стал учительским. - У каждой гадалки своя система. Потому я и не люблю, когда лезут в карты. Они в моих руках - значит и слушать нужно меня, меня - понимаешь?
    - Понимаю, - прошептала Оля. - прости. Давай дальше.
    Но Люба видела, что черное дело уже сделано: Оля изо всех сил старалась ей верить и выгнать из головы мысль о дурацких, случайно совпавших картах, но все было тщетно. Такие мысли так просто не изгоняются, несмотря на ясное осознание их чепуховости.

***

    После этого случая Люба не могла заставить себя прикоснуться к картам. Оля, видимо, тоже. Остаток выходных они провели вдвоем, почти не расставаясь. На ночь Люба перебралась на пустующую пока кровать Лены - поближе к Оле. Ночью спать не пришлось: Оля заходилась кашлем, и, чтобы ей не оставаться один на один со своими мыслями, Люба не спала тоже. Они в темноте вскипятили чайник, сели к столу, зажгли свечку, чтобы не раздражать Инну, если вдруг проснется, и просидели так до самого подъема. Перечли все Олины письма, повспоминали дом, детей, мужей.
    Воскресенье с утра отсыпались, после обеда приехала Аня, потом Лена. Инна все выходные провела на кровати, с соседками не разговаривала. Иногда Люба ловила ее насупленный и даже как будто виноватый взгляд. Наверное,  она что-то почувствовала. Поздно, к сожалению. Люба хотела с ней поговорить, но потом решила, что ни к чему.
    Прибывавшие с наступлением вечера женщины (наутро должен был быть большой обход) сразу замечали перемену в палате. Олин вид говорил за себя. К ночи вся палата собралась у ее кровати. В одиннадцать Инна встала и демонстративно выключила свет. Но спать никто не пошел. Заглянувшая медсестра  хотела было по привычке навести порядок, но, постояв на пороге, покачала головой и присоединилась к компании. Снова переместились за стол, зажгли свечу, тихонько пили чай и шептались. Инна молчала и скоро заснула (свет и разговоры ей не мешали спать, она следила за режимом, по ее собственным словам, лишь для порядка). Тогда включили свет и просидели до пяти утра.

***

    В понедельник чуть не проспали обход, начавшийся необычно рано. Инна, встававшая позже всех, только допивала чай. Постели были смяты, посуда неубрана. Когда вошел врач, все притихли, ожидая нахлобучки за беспорядок и нарушение режима. Но он молча прошел прямо к олиной койке. Не говоря ни слова, выслушал ее робкие жалобы, пощупал  мокрую повязку. Вышел на середину палаты, оглядел притихших женщин.
    - Жалобы у кого еще есть?
    Они пожали плечами, мол, все в порядке, без новостей.
    - Понятно. - Он зашагал к выходу из палаты, но на пороге обернулся. Сказал, ни на кого не глядя: - Митченко - в реанимацию. Осадчая - через две недели остеопластика. До свидания.
    Дверь хлопнула и со скрипом приотворилась снова. Из распахнувшейся от сквозняка форточки резко задуло. Лена машинально приподнялась и прихлопнула ее. Больше никто не шевелился. Слова врача придавили, как тяжелым камнем. Они значили, что состояние Оли более неважное, чем они себе представляют. А Инна через две недели на сорок дней оденется в тугой бинтовой корсет, сжимающий до отказа грудь, в которой будет не хватать трех-пяти ребер. Боли и неудобства при этом - испытание нелегкое для здорового в смысле костей и суставов человека. А при ее артрите...
    Однако, надо было как-то жить дальше. Лена, заметив, что Инна машинально допила чай, не выпив при этом горсть ежедневных таблеток, поспешно встала и налила ей еще чаю. Потом помогли Оле собрать самое необходимое и всей палатой проводили ее до реанимационной палаты. Встречавшиеся по дороге медсестры отводили глаза. Вернувшись, сели возле Инны. О предстоящем не говорили. Болтали просто так. Сейчас нужно было быть вместе. Ссоры и обиды забылись. Они снова были одной семьей, двоим членам которой грозила беда.
    Пришла медсестра с капельницей. Заругалась, что неубрано, что никто не готов к процедурам. Молча разошлись по койкам. Жизнь продолжалась.
    Только гадать Любу больше не просили. После процедур Лена предложила, по привычке, раскинуть пасьянс. Но Люба наотрез отказалась:
    - Баста, девочки. Карты я больше в руки не возьму. Сама я в них не верю. А вам что-нибудь померещится - кто отвечать будет?
    Инна вдруг резко отвернулась, спрятала  лицо в подушку. Лена хотела что-то сказать, но Люба движением руки остановила ее.
    Плечи Инны вздрагивали -  она горько плакала.

***

    Неделя прошла, как сон. К Оле пускали редко и ненадолго. Ходили по очереди. Инна сначала не решалась, но ее уговорили, и она стала бывать у Оли чаще всех. В четверг утром Оли не стало. А в пятницу за опухшей от слез Любой приехал на такси муж. Отныне она больше не принадлежала братству "тубиков".
    Проснувшись наутро в своей спальне, Люба почувствовала, что больница и все связанное с ней  где-то далеко позади, словно  прошло много лет.
     Так оно и осталось - то ли сном, то ли далеким прошлым. Потекла обычная жизнь среди "нормальных" людей и обстановки. Только иногда вдруг навернутся слезы и обожжет щемящее чувство непонятной вины. Словно сделала что-то не так, или, наоборот, должна была сделать и не сделала. Да всяческие гадания и приметы стали внушать необоримый панический ужас....

________________________________
* Король пик "под сердцем" в данном случае означает тайного возлюбленого.


Тюбинген, май 2001.