Гранат

ГРАНАТ


    Санька ела гранат. Третий по счету. Санькины щеки и нос давно уже были липкими от гранатового сока, в глазах пощипывало, кожа на кончиках пальцев почернела и заскорузла, скулы сводило. Но она мужественно отправляла в рот зернышко за зернышком.
    Гранат подходил к концу. Это радовало Саньку и, вместе с тем, огорчало.  Расписанный по минутам план дел на сегодня был выполнен почти на сто процентов. Оставался последний пункт - уроки. Санька постановила приняться за них после того, как расправится с тремя гранатами. Их вобще-то полагалось съесть в течение дня, а не сразу. Но сегодня Санька с обеда предоставлена сама себе, и может поступать по своему усмотрению.
    На самом деле Саньку расстраивал  не сам факт наличия неподготовленных уроков. А то, что готовить их придется в пустой квартире, да еще и поздним вечером. Этого Санька не любила. Если бы она знала, то сделала бы их днем, когда было светло. Но она надеялась. Впрочем, она и сейчас еще надеется. И жалеет, что первые два граната ела слишком торопливо. Нет, чтобы, как и этот - по зернышку.
    В комнате, освещенной одной настольной лампой, давно уже темно. Перед гранатами Санька дочитывала книжку. Она тоже кончилась непростительно быстро. Теперь книжка лежала в дальнем углу стола, поблескивая яркой обложкой и еще кое-чем. Взгляд Саньки то и дело обращался в ту сторону, но она усилием воли возвращала его в тарелку. На книжке лежали часы. А Санька запретила себе смотреть на них до тех пор, пока не встанет из-за стола и не умоется.
    Умыться хотелось давно. Равно, как включить свет, надеть что-нибудь теплое (Санька изрядно замерзла), отнести на кухню тарелку с остатками гранатов, вытереть забрызганный стол, собрать с пола упавшие зернышки. Начать жить, словом. Все это было бы здорово сделать прямо сейчас. А дальше что? Нет, лучше она еще немного пострадает, а уж потом!.. Конечно, можно начихать на план и включить телевизор. Но Санька не из тех, кто так просто сдается. Телевизор она смотрела днем -  заранее запланированный фильм. Сидеть же тупо перед экраном, абы провести время, -  несерьезно.
    Пикнули настенные часы.
    "Восемь!" - чуть не подпрыгнула Санька и радостно зажмурилась.
    И увидела папу. Он сидел в маленькой, прокуренной комнате в обществе троих мужчин. Один из них - дядя Толя - был знаком Саньке. Лица остальных плавали в тумане и казались сердитыми. Мужчины бурно обсуждали что-то, склонившись над столом, засыпанным картами и заставленным чашками с недопитым кофе. Санька будто наяву услышала знакомые и привычно непонятные слова: "Сквиз... без козыря... импас... реконтра..." Она увидела, как папа встает, и исстрадавшаяся душа ее возликовала. Да, встает, и все встают. Дядя Толя собирает карты, другой дядя уносит куда-то посуду и пепельницу, из которой сыплются окурки... И вдруг - о ужас! - дядя Толя, поигрывая колодой, обращается к папе и всем: "А что, может еще шестнадцать?"
    Санька мысленно приказывает ему залезть под стол, но он спокойно садится на свое место и вопросительно смотрит на Санькиного папу. "Санька одна дома," - не очень решительно говорит тот, поглядывая на пухлую колоду, которой соблазнительно потряхивает коварный дядя Толя. "А ну домой, быстро домой!" - неслышно вопит Санька и стучит кулаком по столу. "Она девица немаленькая, самостоятельная! - противно смеется дядя Толя. - Посидит, время еще - восемь. Я тебя потом на машине отвезу, если автобусов не будет". - "Да я обещал, - мнется папа. - Она ждет." - "Так вон телефон, позвони, скажи, еще задержишься." - "Не смей!" - Санька уже плачет, чувствуя, что ее телепатические способности нисколько не помогают: папа, вздохнув, подходит к телефону, снимает трубку и...
    Звонок. Санька открывает глаза, вытирает слезы и не двигается с места. Телефон звонит. "Пусть, - Санька демонстративно смотрит в окно, словно аппарат позволяет ее видеть. - Не подойду. Пусть думает, что я куда-нибудь ушла. Или, еще лучше..." - Санька снова зажмурилась, представляя себе растерянный вид отца с телефонной трубкой в руках. Вот он смотрит в окно, на часы, хватается за сердце, трясущейся рукой нажимает на рычаг, снова набирает номер... Звонок. Санька, шмыгая носом и вытирая липкие руки друг о друга - больше, кроме платья, нечем, бредет к телефону. Ее собственное сердце не выдерживает такой картины.
    - Да, - хмуро говорит она в трубку и вдруг заплаканное лицо ее озаряется мгновенной радостью. - Бабуля! Привет! - кричит она, словно видела бабушку последний раз не вчера, а год назад. - Нет, мама на дежурстве. Папа? Папа... спит, - мгновенно приглушает она голос, спохватившись, что чуть было не выдала отца: узнай бабушка, где он на самом деле, ему бы здорово влетело. - Я?.. Да нет... Просто он пришел с работы и лег, а мне скучно, вот и обрадовалась... Нет, еще не сделала... Ужинали. И еще будем - я уроки доделаю и разбужу, - отчаянно врала Санька, чувствуя, что бабушка что-то подозревает. - Бабуля, - спешит она перевести она разговор. - Это ты звонила сейчас? Не отвечали, да? Я в ванной была, не успела... Нет, все нормально. Ладно, пока. Уф-ф-ф, - Санька роняет трубку на телефон, словно та весит килограммов десять.
    Комната вновь погружается в тишину. Санька включает свет и смотрит на часы. Десять минут девятого. "Значит, стали играть еще одну шестнадцатку, - мрачно думает Санька, - Ненавижу "бридж"!" - заключает она, глядя в темное окно и вытирая слезы. Увы, про "ненавижу" - это неправда. Папа любит эту игру, даже очень, а Санька никак не может ненавидеть то, что так дорого папе. Потому и покрывает его от обеих бабушек, дедушки, и, даже, иногда, от мамы. Вот и сегодня они договорились, что после работы он с дядей Толиком зайдет к одному знакомому сыграть "шестнадцатку" - шестнадцать партий в "бридж".
    Если бы Саньку очень попросили, и она бы постаралась, то сумела бы, наверное, объяснить, что это за игра, и почему там партии, точнее, сдачи, считаются именно шестнадцатками, а не дюжинами, например. Но, давным-давно потеряв интерес к этой трудной и скучноватой для нее игре, Санька уяснила для себя одно: "шестнадцатка" - это, в среднем, три часа. И если папы нет дома в восемь, то дело ясное, сомнению не подлежит: появится он теперь не раньше одиннадцати. Значит, надо Саньке садиться за уроки и смириться с еще тремя часами одиночества.
    Санька шмыгает носом и сжимает кулаки. Сейчас она уже почти жалеет, что не сказала бабушке правды. Пусть бы ему досталось! Не будет оставлять дочку одну на целый вечер! А вдруг с ней что-нибудь случиться? Вдруг решит куда-нибудь пойти? Санька смотрит на дверь и вздыхает. Никуда она не пойдет. Она знает. И все знают. Она даже уроки все сделает. Вот сейчас доест гранат и сделает. Это тоже всем известно, и никому не приходит в голову тревожиться, что что-то с ней может быть не так. Ну и ладно!
    Санька, сдвинув брови, смотрит под ноги. Вот уже пять минут она стоит возле телефона и не трогается с места. План мести рождается сам собой. Да, она быстро расправится с гранатом и уроками и ляжет спать. Вот это план так план! Пусть милый папочка приходит, когда хочет, раздевается в темноте и ест остывший ужин. Или греет, но - сам. И пусть не воображает, что кто-то его тут ждет, сгорая от нетерпения! Конечно, Саньке самой будет не очень весело притворяться спящей в то время, как он будет ходить по дому, вздыхать, и стараться ее не разбудить. А если он включит телевизор - тогда совсем труба! Впрочем, всегда можно будет выйти с недовольным, заспанным видом: мол, ты меня разбудил. Хотя, может, Саньке и впрямь удастся заснуть. Так это же еще лучше!
    Итак, приговор вынесен, дело за исполнением! Санька кидается к столу и вгрызается в порядочные еще остатки граната. Сок брызжет, но Саньку это  мало заботит. Она уже не прислушивается к шагам на лестнице и не вздрагивает при звуке хлопнувшей двери подъезда. Сейчас ей даже хочется, чтобы все получилось, как она задумала. Нет, спать она не будет. А вот так именно выйдет, заспанная и рассерженная, и сядет к телевизору. Молча. Потом бросит небрежно: "Во сколько пришел?" И опять замолчит. А потом...
    Сладкие мечты разбиваются о шорох ключа в замке.
    - Папка! - орет Санька, вылетая в прихожую, забыв, что ей уже полгода как тринадцать лет, а лицо и руки вымазаны гранатовым соком пополам со слезами...
               

Новосибирск, 1998.