Наклон почерка

I.

Холмистый нож бетонного моста разрубает зелёный эллипс острова - рукав, что за островом, даже с высоты горба первого пролёта всё равно скрыт зелёными перьями, хотя отсюда, с гребня, хорошо простреливается застройка правого берега - толстым неровным бордюром горизонта. Синтюров идёт над рекой и взглядом меряет - сколько? - от дальнего, на вздыбе второй мостовой цунами, кончика отрубленного полуэллипса - от короткого хвоста попугая - до костяного клюва, капли с которого падали бы к движущимся кроссовкам, если б сила тяжести действовала - по течению Волги. На серовато-жёлтом попугайном клюве - блошки, или мелкие красноватые высыпания - особо испещряют область переносицы, массой прячась в тени зелёного прибрежного каракуля.
Бакен красен - сделан не пирамидкой, а цилиндром - косовато висит в воде, что особенно заметно на полпути подплыва к нему. Когда вплотную - видна сбоку самоварная вмятина, и иллюзорно светится на самом верху шишка - красный фонарь насыщает свою кровь солнцем. У бакена есть балеринная юбка-пачка, а её круг усилен обручем из трубы толщиной в запястье - обруч держится на лучиках-кронштейнах - удобно хвататься. Волны колеблют медленно и неохотно отвечающий на их пинки гулкий - непонятной беззвучной гулкостью - поплавок, но горизонтальная юбочка даже не заплёскана - водой и горяча под ладонью; красная фонарная шишка - если на неё смотреть, отдалив взгляд, для чего нужно, просунув пальцы ног между трубой и листовым металлом юбки, лечь на воду, раскинув руки и лицом вверх - активно шатается по небу. Между рубиноватым напёрстком и верхним краем цилиндра - в одном месте - кинут бредешок паутины, и в нём - какие-то комочки, полупрозрачные мухи, отдельные крылышки. Недалеко от вмятины, на астероидной поверхности, освещённой багровой звездой художника-фантаста - сидит крупный слепень: редко - снимется, метнётся куда-то и вновь сядет, с точностью, на прежнее место - что-то здесь делает, нравится, и прошлый год сидел, и, кажется, позапрошлый… Бакен - на середине волжского рукава, не широкого, не того, что за островом, а превращающегося в старицу - между пляжем и цепочкой городских пристаней… Ниже уровня волн - там бакен мохнато-слизист, зелёно-чёрен. Если опустить голову под воду и посмотреть на эту шкуру, то порадуют - перед отплытием от стоящей в воде колонны - бегающие по её подводной шерстяной обёртке трепетания параллельных отражений волн с поверхности: белые ломаные ниточки многоканальных осциллограмм.
Глядя сбоку - из положения Синтюрова лёжа, - тела спрессовывались, и их части - голые, или однослойно прикрытые - громоздились и по-новому слеплялись перспективой. Умеренная плотность загорающих - и та превращалась в не поймёшь кому принадлежащие конечности, животы, лица, и если в какой-то, пунктирно очерченной, условной области, глаз пытался распутать клубок, пользуясь разным тоном прожаренной или ошпаренной кожи, то случались и ошибки - и на розовые бёдра могли бесцеремонно лечь свои же каштановые руки. Но даже под острым углом обзора - в этом заливном блюде встречались - разряжения, дорожки, промоины, позволявшие рассматривать и более далёкие лежбища, в которых зрение уже упускало и различия по оттенкам загара, и мелкие шевеления, - но зато здесь, как будто по приставленной рядом шкале, лучше всего оценивалась пропорциональность… И - влезла заноза: на границе резкости - крошечная фигурка. О лице и говорить нечего - когда еле заметна галочка-крыжик плавок и зачёркнутость груди. Пока проводились измерения, цветовой анализатор, поднатужившись, определил - недопёк - так, цвет арахиса… Высокая талия - излом между грудной клеткой и тазом - на уровне локтя… Длинные ноги - ровно половина роста… А вот сколько ей? Двенадцать - или тридцать пять?
Сергей - у которого это насекомое то исчезало из фокуса, то - штатив подводил, и глаза скручивались и убегали за кем-то ещё, - спустя несколько теряний и повторных выхватываний - вдруг и сам оказался, ещё и по времени, на два с половиной, измельчивших всё, десятилетия сзади. В школе работал радиоузел, где заправляли двое хохмачей из параллельного. Они обклеили весь радиочулан страницами из журналов - восточно-демократической прессы, посвободнее дышавшей по части фото-див, - но нагрянувшая коммунистка-завуч заставила эти обои снять, и уже регулярно наведывалась, профилактируя рецидивы. В одном же из полукруглых индикаторов - где качалась стрелка, - в углу, как в углу глаза - осталась вставленной чёрно-белая вырезка из журнальчика: фото второго или третьего плана, поэтому и величиной с ноготь. Такая же миниатюрка - как эта удалённая, на пляже - только совсем голая. Разглядывать её приходилось чуть ли не носом ткнувшись в стекляшку.
- Сказал ей, ты хоть салат
- Тер, ты чё ж - самую лёгкую? - не удержался от довеска Серж.
Перекатываясь мышцами, переваливаясь в убыстрённом переносе, приземистый - в сторону воды, не мыслящую отбиваться - мешком перекинутую через плечо. Худая, носатая, невзрачная.
- Тут у нас - тоже… полунуд, - в другое ухо Синтюрову, поделился наблюдением: с ярко-солнцевым прищуром, фэйс в разливах коричневато-золотистого и на высотах всех лицевых холмиков - розово-прижаренный - в завершённом резком движении головой - спортивный сосед по месту под солнцем.
Синтюров уже вывел для себя: сосочки у той, поплёвывающей на пробегавшие по ней огляды - как у мальчишки - на размер отставали от выставленной на обозрение груди, - по-своему тоже вполне, если задуматься…  на чей-то вкус.
- А та - задрала ногу - порезала?
-  огурец, знаешь, как держит - и бах-бах - его как саблей… Помидоры
Поставил ношу - не бросил - где воды по колено, и расшатанным быстрым шагом - сначала вроде бы к ним, двум крупным, похожим друг на дружку - из чьей компании третья побывала на плече, и - которые "в теле" - повторили услышанный вопрос:
- Чё ж самую лёг
- Эту проблему, думаю, мы решим… - пружинисто подскочил-упал - к дальнему карману своей чувал-сумки, - Был… - в кулаке наконец сжал - Сентюрин успел поймать вид рулончика пластыря - уверенно затопал по песку в круг из треугольника девиц, где бок о бок - с выпущенной на волю грудью - над другой - с кровью на пятке - склонился, навис.
- А тяжёлую возьмёшь - опять геморрой вылезет, - под ха-х! смех миновал - как на четырёх высоких нехилых ножках стол - двух баб-подружек Тер, стеганув юмором по толстым.
От предшествующих деревьям кустов - два коня впряглись в плуг, и орало - по-мужски молча, - только хваталось вытянутыми руками за песок, оставляя борозду - поперёк уже всей косы проведённую, скоро - до сырого песка, - и наконец хрип сельхоз-орудия вяло вмешался в притуплённое пьяностью ворочанье весёлых языков тягловой силы:
- Хва… наххх… всё…
- на четыре части, и в кучу - салат! Ничего делать не умеет!
- Ром, да знаю я ею - не хочет - капризная
- Вправим, тут есть врачи… если геморрой…
- Твои, что ль?
Тер - будто для него именно провели межу в песке - завернул свой косолапый отрыв от женского общества, но не втёк в беседу Ромки с Сергеем, - в вираже решительно двинулся на сближение с волейбольным цирком, только мотнув  в разговор ответом:
- А кто их знает?
Вороны - пятном из брызг - замерли на песке, но крайние - атакующие - боком-скоком приблизились к покинутой, с ворохом одежд, подстилке - уже вошли в соприкосновение с полиэтиленом, который надо было теперь рвать. Пока неосмотрительная гурьба хозяев где-то плескалась - тут уже две-три из вороньей кляксы вгрызлись и - поди, поешь после них - когда разорили гнездо принесённой еды.
- Смотреть надо, куда бьёте, козлы…
Зло, сильно, криво - одному из обернувшихся пришлось покинуть позицию и вдогонку - выбил волейболистам пацанёнок и снова на песок лёг, откуда его спугнул мяч. Синтюров, проходя мимо сцены, елейно пропел вслух: "А мальчик назвал вас козлами…" - никому не донося, как не донёсся и первоначальный огрыз, заметив чьё происхождение - будь Тер или Пашка в волейбольном хороводе поближе - не спустили бы. Белый шар уже влетел в круг, и придавил - напряжённый присяд - расставил и подогнул ноги тому, на кого падал.
С кем там Ромарио - по пояс в штилевой воде? - с улыбчивой непримеченной, несосчитанной… На его позывные знакомства - как бы невзначай оказавшегося на одной глубине - от неё различимо поступали - хотя бы неотворачиванья… Что-то односложное - в обёртке приветливости… И тут вдруг - возьмись:
- Э-э-э, привет! Смотрю - ты! - вместе с высоко-коленным - пенным - шагом, погружаясь в пучину, уверенно Синтюров пошёл с берега наперерез и дошёл до плавочного уровня, глядя на улыбающуюся - теперь и ему.
- Здра… Ствуй…Те… - всё сквозь улыбку, но посвежевшую - радостной растерянностью.
- Ну, ты как? Всё нормально?
- Да-а-а… Что-то не узнаю-ю-ю…
- Да я, честно говоря, тоже.
Ромка - не участник на минуту, а уже наблюдатель помощи ему в знакомстве - малозвучно, в плеске мелководной детворы, и в последних мгновеньях недопонимания у купальщицы, наконец обнажил весь свой - всегда скудный - запас смеха. Сергей пересёк фарватер - моргнул, скривившись улыбкой, но только на нужной половине лица - ей, хохотнувшей, - миновал неразбериху, где наиболее плотно выстроились полосой вдоль береговой линии - доставая ногами, но с водой на плечах, остужающиеся, - и занырнул. Ещё раз к бакену? Отсюда - снесёт дальше, а выгребать против…
- Тут дна мало, - обдали брызги детского голоска, снова в вернувшихся помоях взмученности.
Синтюров поплёлся против течения - по берегу острова, оглядывая трибуну песочного амфитеатра - от галёрочных кустов до мокрых, выдоенных из кулаков, башенок - заполненную болельщиками речного отдыха. Новый народ, и год от года новее… Никого, как… Оп, к этим - можно, и надо… Будто - такой уж мой выбор… пал… Как же их? Рита… А та?
- Щас рассказали анекдот…
У Марго - сидя, конечно, не так - но ноги, попа, стать - встань и пройдись: сразу скажешь - была гимн  По латыни, интересно, одинаково пишутся? - первый слог - гимен и гимнастка? А у той, как её… полнотелость, и купальник - в отличие от - сплошной и чёрный… А у Ритки - грудь - нули, зато у той… Лицо - явный выигрыш… Дополнительность подруг - часто, и как в пазы входят - достоинства и недостатки… Больно уж они - только вдвоём, - мужики возле - не держатся…
- Щас, секунду… Слово… Вылетело…
Давно переваливший свой взлёт день потрескивает от жара, а по реке - световая дорожка, будто ночью от луны. Солнце бьёт в крышу из оцинкованной жести - на особнячковой части того берега, - и сухой блеск  натирается на мелкой тёрке волн.
- Он что? Заснул? Нин…
- Нина - ага… По-испански - нино - ребёнок мужского пола…
- Надо запомнить…
- Анекдот за мной… Вас увидел - всё забыл…
Какой-то загорелый, худой - и, небось, пьяный, коль на солнцепёке дрых - лежал кривым ржавым выдернутым гвоздём, или как сплетение нескольких ржавых перекрученных гвоздей, или как фрагмент, обрезок - ржавой колючей проволоки.
Девица в бикини, медленным - медленней, чем прогуливаются обычно по той же кромке воды, где тянется сейчас её вязкий, но вихляющийся шаг - ещё и необычно несла - выносила - одну руку, опущенную на макушку и окутанную иссиня-брюнетной хим-завивкой, - клуб гари, ничуть не блестящий, - и локоть - когда фигурка сместилась по берегу - вынырнул из чёрного одуванчика как огромный нос. "Длинная больно - в талии… Вертела - низко… Как у этих южно-американок, из сериалов…"
Одежду Сергей, когда только пришёл, бросил около волейболистов, - где напоследок сейчас - и себя… "Разве что обмакнуться перед… " - покиданием.
- Всё обнимаешься с песком?
 Синтюров, распластавшись животом по уже переставшей обжигать сыпучей сковороде, подгребал себе к шее, к груди - горяченького, как свежих углей.
- Куда деваться…
Увиливала от деревьев - то земельная тропа, то снова песок,  - через которую прыгнул из травы большой кузнечик, и сразу отрикошетил от Сергеевой руки. Схваченный только глазом - похожий на английскую булавку. Чё там Ритка - Вы самый загорелый… Вон тот - надувные матрацы, вело-катамараны - он вообще цвета печени… Загнутый клюв попугая - в августе вода сойдёт ещё начуток - превратится в индюшачью соплю…
Не менее двух пирожков с картошкой шло к бутылке пива, - но чтобы запрятанной в холодильник и предпочитаемой Синтюровым местной брюарни. Здоровающаяся с ним - в этом, из многих киосков, где, ниспадая, мост вливался в проспектной ширины улицу, - Сагандыковна, приподняла настроение этим своим "Лясьти!", и в масть затем - негрустная русская с кастрюлей пирожков:
- Ну что, может, на сдачу сплясать?
Скамейка без навеса - сзади канава с рельсами, спереди - подлетали и не сразу срывались автобусики и маршрутки - все на взлёт, через мост, а тут основное место загрузки, ударная выручка - там, на правом берегу, будут только рассасываться.
- Ну, давай, быстрей!
- Несусь, несусь!
Он склонялся, что, чем решиться пилить на Бабайку, стоило шагнуть - в сто раз же ближе - домой, поправив, как иногда себя, что - к Ноннке, а не домой… Пока - для обдумыванья стоило - на скамейку, из ряда скамеек, сделанных гнутьём труб - с, поверх, двумя досками сидений, меж которыми - щелище, - и ощутимую прикрыть - в компании с ненадолго присаживающимися, вглядывающимися в выставленные номера за ветровыми стёклами.
- Пойти, шоль, в тир похерачить? - от кого-то, ох, молодёжь…
Неделю Витёк - как это уже бывало - тянул… Но хоть бы позвонил - им тоже задерживают, все мы - люди… " Противно - самому, за своими деньгами… " А вдруг сегодня - окажется, принёс - вручил Ноннуле… Если не ушла… Но то, что - с работы… Уже - если как обычно - то часа два, как должна… Сейчас переться - или дожидайся экспресса на Бабайку, или на двух маршрутках… И представь, а Витька вдруг - и…
- НуриЯ! НуриЯ!- завыкрикивала, соскочившая с подножки готового тронуться "Пазика", казашка, сопровождая взвизгивающие хвосты восклицания - подмахиваньями руки, заплёскивающими воздух ей в лицо.
Где там ковыляла - спешащая - не разбиралось, тем более, - Синтюрову, и даже зовущая - голову жала к стенке автобуса, вглядываясь, пытаясь уцепить взглядом. Наконец какая-то "Газелька" отвалила, и в прорехе толпы - допивающий пиво - с лавочки усёк - переваливающуюся с боку на бок - в руках по висящему кулю. Бежала, улыбаясь на ходу - всем.
- НуриЙА! - взвизгнула циркулярная пила.
- Нурия! - уподобляясь её высокому звучанию - как болельщик - Сергей отпустил на резинке и вернул назад свой голос, - и у него, глядь, объявилась - группа поддержки: лично - проаплодировал ему - беззвучный подвёрнутый губами внутрь рот заоконной старухи - в присевшем перед прыжком на мост автобусике.
Как задачка про полтора землекопа - восприятие выделяет и отпочковывает: и целиком женское существо, и только обе голые женские, "атомные" - из переходивших на распустившуюся зелень светофора, через  половодье улицы - ноги проследовали вдоль бордюра, не вспрыгивая на ступень тротуара, прошлись, повертелись, иногда быв загорожены набежавшей волной атакующих пассажиров, затем пробежались к затормозившему подальше - поближе к въезду на мост - мини-вэну и окунулись в сумрак за тяжело скользнувшей его дверью. Сергей ненавязчиво вытер - жирноватую после пирожков, просочивших масло сквозь ажур уже скомканной и выпущенной в падение на асфальт салфетки - левую руку - пальцы - об исподнее скамеечной доски, и взгляд, уведённый
- Да не о том речь…
- Впечатление, знаешь, что… - касалось ушей,
 и уже увозимый "Газелью", загруженной красивейшими ногами - чиркнул вроде бы рядом, а реально метров за сто вдаль, через всё тройное пространство проезжей части - той, что восходит на мост, с двумя по бокам, уходящими дальше и в разные потом стороны от моста, охватами. "Вот те и на ловца…" - но, всё ещё сидя, с запрокинутой головой с мундштуком бутылки во рту, Сергей мысленно спешил - кабы напрямик, по выстрелу взгляда, а то ж - обходным путём, через светофорный шлюз. Шагу предстояло прибавлять, и даже так он нагонял - породнённых с ним - совсем уже на мосту.
- Ты крючки - поводки - перевязал? Ну-у-у… Это только один - мой, а чо сам?
- У тебя на столе - под какой-то книгой - чтобы не разлетелись…
- Свои взяла?
- Да не надо…
- Каждый раз!.. Обязательно - щас же, как приду…
Двенадцатилетний с удочкой - после указания на недостатки - уже прищуривался одним глазом куда-то - вдоль решётки-загородки, опершись виском о перила, - но потом обновлённо обернулся, вклинившись в беседу взрослых:
- Дядь Серёж, а пойдёмте - и рыбу тоже половим…
- Ты чё, я только оттуда…
Нонна с улыбкой уточнила, что обозначало согласие с сыном:
- Так мы же не на пляж - мы так, под мостик… Там у нас - самая рыбалка…
- Не-не-не… У меня по расписанию - сон… - и в начале обоюдных разводящих поворотов налево, Сергей, наверно, чтобы на иной ноте разойтись, вернул тему, - А вообще - ничего не говорил - Витёк? Можь, уезжали?..
- Не спросила, - довольно крупный носик, загибанием к верхней губе, умел улыбаться, не отставая весёлостью нрава от не снявших макияж глаз и от в облупившейся помаде губ, морщинистых как гармонь, и готовых без уговоров растянуть мехи.
- Не будешь - купаться… - даже не вопрос, после чего - вопрос, - И ты не будешь?
- Воздухом подышать… Тарас? Будешь?
Мальчик поднял плечи и, не опуская ещё и высоко поднятые брови, медленно стал отступать - задним ходом вытягивая за собой сопровождение.
- Ну, вдыхайте…
Как граблями - бороздами в несколько улиц, - тогда строили ровно и длинно, а не вверх, - город рос-расползался сто лет назад этими концентрическими кругами, которые и поныне стягивает ещё обруч кругового трамвая, чей скрип на поворотах - как бабий о-о-й! расстрелами закончившегося короткого глотка купеческого благополучия, длившегося от отмены крепости до революции, - законсервировался, потому что фашисты не разбомбили, нужен был живой город после Сталинграда - притёрся в виде сальника - между старо-каменной, с кремлём, осью - и колесом, короной новостроек: от полувековой, послевоенной давности - хрущёвских - до бетонно-блочных, клепаемых по инерции и сейчас. Один из самых дальних микрорайонов - Бабайку - возвели румыны (расплачиваясь за газ?), и газовый концерн снёс квадрат кварталов - самых бидонвилльных из того сальника, за Варвациевым каналом, - честно раздал квартиры в румынских домах, собираясь на месте сноса возвести элитное жильё и продолжить таким образом эстафету переселений и облагораживанья города, но как тут не хапнешь? - в центре, недалеко от кремля, появился стеклянный мёртвый дворец собственного офиса, а квадрат - теперь пустырь - обнесённый бетонным забором уже оброс окрепшими деревцами - глядишь, и в парк превратится… Синтюров, второй раз за сегодняшний вечер спустился с моста и потёк по ближайшей грабельной борозде, где деревья все - гораздо выше домов, и где, если случится пожар, то, съезжая, заколачивают досками окна, - но никогда потом не расколачивают, - а если уж совсем погорят, то объеденная гангреной хата так и будет стоять годами, подняв, вытянув вверх, оказавшиеся неимоверно длинными - без шатра крыш и средь обглоданных огнём балок вторых этажей - печные кирпичные трубы.
С цоколя под мостом - на поплавок? - скоротать, посидеть… Постоять, навалившись на загородку, - а с берега - тем более: кидать надо, да с будь здоров грузилом… Нужно по-другому - как спустились с насыпи, с лестницы на остров, - то не к Волге, а к заводи. С торца её длинной воды - с дороги, продолжающей мост по острову, - видно: блестит, и только ивы, и бережок, никто сейчас не купается - обмелела к серёдке лета. С боков затон летом весь погружался в камыш, а вот со ската насыпи - доступ не исчезал - нивкакую… Плотвичку, окуньков - чего Тарасу ещё? - кошкам… Весной, весной - жгут сухой камыш - интересно, здесь - специально? Вероятней, хулиганя… Сентюров как-то перешёл мост - прогуляться по острову, вблизи спуска - весна тогда пустила тепло рано… Дошел до затона, где вода задолго до половодья ушла совсем низко - о льде уже забыли, - и вместо препятствия - камышового частокола - открылась выжженная лысина с карандашной толщины желтоватыми пенёчками. Достаточная сухость проводила почти до самой плёнки воды, только-то и где ботинок уже слегка начинал проседать. Как могли - единицы - уцелеть? - на поле тотального горения - оранжевый плеск и над ним чёрный угол с растрёпанной башкой, - но ведь даже не солирующее исключение, а на весь массив штук - все налицо, стройно покачивающиеся - несколько, причём каждая такая камышинка довольно далековато одна от другой… Теперь средь простора, - а ведь стояла в толще таких же, - вытянулась нетронутая огнём, сухонькая - за зиму же должны были все одинаково провялиться… Сергей специально подошёл к следующей - судьба - или заслуга? - не спечься и не развеяться по глади…
Луковица разрезается пополам - нагляднее, если разрезается горизонтально, - и внутри, в одной на сто, вскрываются - темноватые концентрические круги - средний слой-два ослизнились, сопрели - и выбрасывать всю головку - жалко: вылущиваешь середину, расщепляешь, снимаешь подгнившие лепестки… Прослойка деревни вкруг всего города - внутри, в самом мясе, города - где-то и пережата, и даже разорвана, где-то образует запруды и затёки, и хочешь-не-хочешь, но, перемещаясь, наткнёшься: перенырнёшь обводной канал рассыпающейся, проживаемой - перевариваемой - людьми (а не выставочно-центрально-городской, муниципалитетно-епархиально-административной) историчности - или наоборот, будешь стремиться направлять свои маршруты только по его дну, а потом и засядешь как рак - в норе под берегом.
Бомж, не поднимающей ног походкой - неяркой черноты чаплинские брюки ещё её и тяжелили, и при случае заворачивались под каблуки, - рукав пиджака втягивал в себя пробку-кулак со струнной ровностью из него треугольниками сумочных, скатанных в верёвки ручек, и сумка, если вдруг кирпич на асфальте проезжей, без машин, части - или когда пересекался бордюр, - то задевала дном, похожим на водяночный живот четвероногого, - плёлся по делам - ибо поклажа; и хотя принял меры - не по тротуару, а равноудалённо от обоих бортов улицы, - не избегал внимания подворотен, ворот, калиток: псы вылетали, в ярости припадая на передние лапы, и - до хрипоты, провожали до таких же гавкающих, оскаленных хозяев поделённого ими квартала. Чучело с обратным эффектом - не отпугивал, а привлекал, - может, ещё запах-аттрактант - прямо для них, пьянящий? Буркал, приостанавливаясь, да отмахивался весомой сумкой, но, в конце концов, - нерв - что-то в нём соскочило: при очередном набеге, под резво подхваченный свежими силами и безнаказанно-наглый лай - резко завернул курс и выказал живость передвижений - рванул за уже спасающимися пёсиками - в их вотчину, а уж мелодия поменялась враз - с отрывисто-заливистого тявканья на протяжно-истошный визг и вой, - теперь он их - не видно где, в закоулке двора - зажал и дубасил. Казалось, он выйдет оттуда с окровавленным ртом и оторванной собачьей ногой.
В зимний бесснежно-безветренный, не столько поздний, сколько по-деревенски глухой и опущенный в кузбасс-лак вечер, Сергей мог идти после кружечки из пивной - как тот бомж, по середине гладко асфальтированной мостовой. Даже днём Синтюров ходил, что и многие, не по-городскому, не выгнанным машинами на тротуар, как если бы транспорт часто сюда выносило с набитых, рядом же расположенных, магистралей. А что кроме окон? в массе своей первоэтажных, ведь остальное размывалось тряпкой темноты, и когда случаем в них мелькало, - не так ведь далеко правые расположены от левых, иди, крути головой - захочется подкрасться и через подоконничный уголок заглянуть сквозь свет в тюлевой занавеске, коль уж издали схватил глаз… Девичья компания - веселилась в сборах куда-то, - Сергей поспешил перейти улицу назад, но - донаблюдать из арки въезда в противоположный окоченевший двор, - как утеплённые - однополой стайкой - уже толкутся, пока активная из них - хозяйка - закрывает наружные ставни, потом снова уходит в калитку, потом появляется с невышедшими ранее ещё двумя… Никого… Пустее, чем до… Двигаться вперёд тяжелее - как по чёрному ерику, лодкой, но теперь против, пусть слабенького, течения впечатлений…
Пустырёк между глухой - кирпич, а выше уже брёвна - стеной двухэтажного и не менее глухим забором, над которым, из-за приземистости огороженного домовладения - только треугольная призма крыши - железные гаражи выстроились чередой, формата обувных коробок, при небольших отклонениях для разных размеров обуви. Был ли когда-то на пустырьке дом? двор? - Сергей не с детства знавал - именно эти - внутригородские выселки, - но, судя по врезке в улицу пустующей площади, - был и, наверно, сгорел, и в глубине прошлого двора - ныне гаражной площадки - завершающе, боком поставленная, выявлялась, на водоразделе квартала (за ней двор - уже на следующую улицу) избёнка: бомжа весёлого - тёзки. Пьяного всегда, и кто-то Синтюрову рассказывал, из случайно посетивших апартаменты - земляной какой там замечательный пол, железная кровать ножками вросшая глубоко, и что окурки "дядя Серёжа" - седой, курчавый, улыбающийся смесью щетины и морщин крупного лица - привычно-гигиенично втаптывал. Бомж с домом, - но ни света, ни воды, ни мыслей за что-то платить - это и была свобода. Синтюров дождливым демисезонным вечером-предночью проходил тем же, что и сейчас, асфальтированным трактом, передёргиваясь от заставшей его без зонта непогоды, а у угла крайнего к улице гаража, подперевшись им, видимо давно остолбенел тёзка, с седой светящейся головой, уронённой на грудь. Лило с крыши на плечи его чёрного, уже блестящего и оплывшего, драпового пальто и ещё - как в воронку, за воротник - на будто в удовольствие подставленную охлаждаться шею. Дом, дверь без замка - были в двух шагах ходу.
Со стороны Нонны звоночек повздыхал в пустоту - иначе синхронизированные бы телефоном с Ираидой - та тоже, за руку с дочкой - схлестнулись бы, как часто - Пошли? Там же? Там же, пошли, - вчетвером, ещё не доходя до моста, - но Тарасик с удочкой, инициатор вытаскиваний жаркими началами вечеров на остров, упрямо утащил, не дав выждать. Были и люди - из оседлых: круглосуточные рыбачки, навострившие паучьи тоненькие струны-укосины в воду, от каждого столбика ограждения, - и, уйдя по течению от моста, кое-кто купался, да не кое-кто, а вдоль берега над малой глубиной раскатились дорожкой шарики-головы - будто под самыми деревьями, как казалось, потому что от свесившегося солнца - тени от верхушек зелени затемнили границу мокрости песка и глянцевости вод: вид, открытый с виадучных высот, а с рыбацкой эстрады - задрапированный ивняком. Совсем жёг ещё день - пусть вечереющий, - но поскольку массовый пляж сместился, с полмесяца как, выше по острову, и сходили на остров теперь с лестницы - по ту - сторону насыпи, то малолюдность, с навязчивым для женщины опасением приставаний, - а пьяные, отметившие мужики, выводя себя из бездонной природы, перед броском по лестнице вверх, на мост, бывало, турбулентно закручивались у подножья и оказывались на - по мере наклона - смешанным с песком гравии, затем асфальтобетоне пологого схода, затем на подмостовой, лежащей полумесяцем, площадке, - и, может, не столько малолюдность, сколько недотягиваемость с острова до шестерёнок цивилизации - настороженностью вжимала голову Нонне в плечи, или сжимала пружину её готовности к мирному, но отпору, что несомненно портило прогулку - превращая в физиопроцедуру с отсчётом времени песочными часами. Ниже неё ростом - и не в сохранённой фигуристой Нонниной худобе, а ссохшаяся и с не сходящей строгостью, даже похоронностью, лица, всегда снизу, как крышку сундука, поднимавшая измученный взгляд, сквозь кругло- и тонко-металлическую оправу очков - Ираида, всё накипевше-несбывшееся приближающейся к менопаузе женщины-педагога - только увидь она вольности хоть мальчишек, хоть стариков - как перед заведомыми вымогателями - мгновенно возводила непробиваемое стекло и этим осаживала. Краткими учительскими вопросами ей удавалось проникать в приоткрытое - у сиварей - подсознание, а там же - оголённые контакты: когда-то все мы были и сохранили виноватость - школьников. Вроде бы типичная сучья тактика, но насколько спокойней - за плечом этой мимикрии под мужчину - стоялось и смотрелось бы на Волгу -э-эх - Нонне. "Радка - на меня она на саму, знаешь, я согласна, давит - но с ней, она же организатор… А у нас дети - она прекрасно управляется с детьми… " - и иллюстрировала Сергею - эк те по струнке, кругом-марш, - "Когда ездили - вот, далеко не надо ходить - на неделю - помнишь? За город, с её внеклассной группой…" "Что я помню? Что только - вас - не было… Всё-таки ты, Ноннуля, гипнабельна… В её присутствии ты… Меня - только не зови, когда она…"
Дом, к которому подходил Синтюров, выделялся сочетанием добротности в деревянности - а тот, что рядом с ним, и тоже одноэтажный, но нештукатуренного столетнего кирпича (у этих двух домов получался, за ними, общий двор, без ворот, с коридором между ними, от улицы, до двора как такового) выглядел, из-за мелковатых оконц, флигельком для прислуги: древесный же, где с детства проживала "Но-но", пыжился  аристократом, но с народным напевом - эклектизм, милый сословию купцов, у которых потом образец его, вместе с сословием, и отобрали. Два стрельчатых чердака по флангам, авангардно-увеличенный размер окон с резными наличниками - обшитый некрашенным тёсом (сам, наверно, из брёвен или из бруса), он высоко сидел на ни капельки не покосившемся кирпичном фундаменте. Разделённый на квартиры - так давно и узаконенно, будто ещё в первоначальном плане архитектор учёл близкую революцию, - обречённый на квартирообмены и приходы новых жильцов, дом за последние пятьдесят лет без потерь перешёл на газ и вообще всосал в себя все удобства, но асимметрично расположенная двустворчатая, и такая же громоздкая как дворцовые окна, парадная дверь, сохранившая первозданность - наборность, с избытком точёных, долблёных, набитых выступов, даже вроде полочек на каждой створке, и завитушек, скорее, уже мебельного декора, - но в целом почему-то оставлявшая впечатление богатой крышки гроба, - она могла принадлежать только одной квартире. Вход в ещё три - осуществлялся с общей веранды-галереи, - задуманной как задний фасад здания и вытянутой вдоль дома со стороны двора, - холодной, и теперь навечно заграмождённой шкафо-сундучным скарбом, - подняться куда можно было по нескольким деревянным ступенькам, - за чем толкнуть ничейную болтающуюся без запора - разве что от собак - дверь, и тогда уже очутиться внутри былого застекления обширной площади - где в стене из одной целой рамы верхний ряд стёкол оставался к удивлению непобитым.
Поплавок всё ещё ни разу - так, чтобы убедительно - не провалился, Тарас же нетерпеливый и обманываемый киваниями мини-бакена на зыби замучился выдёргивать пустые крючки - стал вспоминать - намекать - мамуле когдатошний клёв с песчаного берега, - если сойти по спуску, уползающему к подножию лестницы, вернуться затем к воде и двинуть по побережью: ближайшая перспектива, но занавешенная для их глаз подступавшими к воде вётлами. "Но там же сейчас купаются…" "Купаются - дальше… С моста, чо, не видела?.." - Нонна, отстранившись от металлозаграждения, взгляд, зачаленный  за ближайший бык, оторвала и попыталась проникнуть сквозь кольчугу листьев, и совершился даже поворот совсем прочь от воды, - чем наскоро была прощупана предстоящая загогулина схода, - и даже успела подумать, что хоть с удовольствием снимет босоножки, - как неспутываемая ни с кем Ираида, внизу лестницы которую уже ждала сбежавшая вперёд неё Маечка, своим появлением сразу, решительно, сдвинула с места даму и завращала спиннинговую катушку рыболова.
Дворовой угол деревянного дома, - тот угол веранды, которым заканчивался вход во двор с улицы, - своей перестройкой рушил не только устоявшуюся за век избяную дворцовость особняка, но и выдержанное в нём предпочтение материалу: вместо некрашеной серо-коричневой древесины - угол спротезировали глиняным кирпичом: от невысокого бетонного под ним основания - до перекрытой новым шифером участка слабо скошенной крыши (то бишь уже над сложенным новым кубическим объёмом). Общая галерея укоротилась на вычлененную долю стены, а окно, выходившее сюда из Нонниной квартиры, превратилось - в дверь прибавившейся комнаты. Борис не удержался, чтобы не оттяпать манёхо ничейной земли - так или иначе, под верандой настоящего фундамента в своё время не заложили, а значит, где рыть под него канавку - своей головой думай; в результате междомный прогал - даром, что широкий - сузился на метр, а выступающая теперь вставка из сочно розовеющего кирпича получила, как раз поместившуюся на уступом вылезшем метре, дверь чёрного хода… Всего несколько лет как наступившее рыночное запускание рук во всё, где по ним перестали бить и ещё не начала снова, двинуло тогда Борьку в дела, - но кто умел без подготовки рассчитать прыть? - кроме, может быть, тех, кто выжидательно следил, когда же пионеры, мелкота, взрыхлят почву - создадут какой-то минимум ликвидной собственности, которую уже можно будет у них оттяпать - то есть когда можно будет переходить к более высокоразвитым отношениям (хищники же на ступень выше, чем травоядные).
- Здесь, что ли, Тарасик? - и правда, никто на изрядном протяжении не купался, - Но тут - трава… Тебе же надо - забрасывать… - равномерная водная рябь гасилась ровным и как лишай поблёскивающим, разлившимся, вытянутым по течению, метрах в пяти от берега, пятном глади, из которого едва заметно кое-где высовывались черноватые неровности - почему-то обосновалась здесь на дне водная растительность, достав уже до потолка, до воздуха.
Игнорируя дилетантизм, насаживались мальчиком, опустившимся возле положенного на песок удилища, свежие червяки, двумя пальцами выкопанные со дна - из-под растворимого кофе - банки. Вяло там извивались, серо-бордовые, и сплелись в узел, - на что Мая смотрела - руки за спину и круто голову вниз, - а мамы - сами по себе - искали, где бы присесть на подобие земляной ступеньки… Всё уж слишком покато и сыпуче, - и устроил их выступ - выполз - ныряющих на границе песка корней, вблизи сближенных - обёрнутых, всех без исключения, на полсажени от земли, коричневой длинной шерстью - стволов вётл.
- Ну, что ты хочешь… Борис был твой - мужик…
- А я и не виню… Но когда я последний раз - из Читы…
На подходе к дому, когда ещё не прошлась по глазам кирпичная вставка, потому что не показался пока сквозным проезд во двор, - из уличного ската ржаво-жестяной крыши, - как раз где сгиб-поворот шёл на такое же старое листовое покрытие теремочного чердака (одного из двух, оба - с дерево-резными подковами и двумя опущенными, той же выпилки, полотенцами) - аляповато вылезал светлый оцинкованный короб, увеличивавший число и нарушавший ансамбль печных труб, череда которых выступала с противоположной, дворовой, стороны конька. Маршрут Синтюрова стандартно вёл к основанию этого короба, опускавшегося в подвал, но - в обход: вынутым из застёгнутого на "молнию" кармана шортов ключом открывалась не ближайшая, парадная, а в потускневшей чёрной краске металлическая - прошагал пляжник вдоль всей толщины дома - к двери пристроя, за которой только зимой замечалась, а летом - до стены, внутри, во всю ширь стояла распахнутой, как бы не существовала, деревянная, обитая, утепляющая вторая, - и заперев до следующего ухода - ключом, оставленным в скважине - холодный листовой металл, Сергей скинул футболку и слегка сдвинул штору: "Опель" остановился, отвечая на вопрос - к кому? - мысленно заданный Синтюровым себе же, когда снаружи крутил в замке, а в их междомное ущелье медленно вкатывался - десятилетней давности выпуска - к Жорику, к нему, практикующему что-то поменять, подтянуть. С  женой не выходил из препирательств, что, как ни странно, создавало только крупномазковое изображение будничного труда и мира, и что к ночи или совсем ночью - легко перелетало в Серёгину форточку, хоть и не отрывающуюся во всю ширь из-за нерасчётливо близко приделанной оконной решётки, - да и фары Жоркиных "Жигулей" не раз - что никогда Синтюрова не злило - будили ударом света сквозь стекло в стену, под отрешённый, сонный голос Людки провожающей: "Ты куда собрался, ё…рь всенародный?"
Почти сразу попался полосатый окунишка, который сам, видимо, промышлял малька, прячущегося под облаками водорослей - консервированных, - такие они чёрно-варёно-болотные, - судя по нескольким ленточный листьям, вытащенным попутно - несмотря на сознательное недобрасыванье Тарасом снастей до отглаженного на воде пятна.
- Не то, что твой нынешний - альфонс…
- Какой - ты чё говоришь? Он мне даже за комнату платит.
- А кто же он?
- Ра-да, Ра-да… Я тебя просила… Тарасюль, ловится?.. молодец… Кошек у нас во дворе мно-о-ого. Давай-давай, ещё…
Пусть, кроме него, в квартире никого достоверно не могло находиться, - а не так, когда тихо, но, пойдёшь, нарвёшься, и как-то слегка покажется беспардонно - Синтюров шорты не снял, и даже не вынул влажные плавки из полиэтиленового мешка - досохнут без хлопот потом на спинке стула. Ведь он уходил с пляжа мокрым, прямо перед - окунувшись для лёгкости преодоления пути, и, перейдя вброд неизбежное зло - выше щиколотки мутную канавку, метров десяти в ширину - по как бы тропинке на дне  - поскольку на всём ином протяжении обросла до непроходимости - заводь-ложбина, отделявшая жёлтый клюв, в области переносицы, от зелёной головы попугая (можно было бы и посуху, поднявшись выше, до лба, но потом - пришлось бы идти вниз, к мосту - крюк), - сворачивал где-нибудь вглубь лесочка, лишь бы не светить задом другим уходящим-приходящим, по единому маршруту, пляжникам, и менял плавки на удобоваримые для города вышеколенные брюки. Дверь комнаты - прикрытая, с квадратиками шероховатого стекла - вряд ли предусматривала навешиванье запора на момент превращения из оконного проёма, - а с веранды, в дом, смотрели окна поменьше, чем на улицу, парадные, и дверь получилась вполне человеческая, - тем не менее, щеколда изнутри, которая кое-какой могла иметь смыл только для постороннего жильца, - лучше же знавшая ночную руку Нонны, - кем первоначально, Сергей не имел понятия, была привёрнута: ещё мужем?.. "Да и чё ж Борис - по ходу-то - вот тут - окно не прорубил - наверно, не успел?.." - следующая - теперь после появления пристроя проходная - комната так и просила, чтобы взамен утерянного настоящего источника света (что там дают эти матовые - дверные - окошки?), в стене - снаружи поверхность которой суть левая шора въезда во двор - проковыряли бы какую-нибудь дырочку, - а иначе, как и получалось, в кухню - подсасывать свет - приходилось держать исконно поставленную, рельефно-фигурную дверь распахнутой на обе створки, - но средних размеров, - не такую дверище, что вела на запад из той же кухни - вернее, то была и прихожая (ранее - только прихожая), а теперь и кухня, с лесенкой вниз к парадному, - а тут же и с лестницей - уж совсем подробней: люком с лестницей, - опускающейся в подвал, - и равная по высоте наружной-парадной, только белая и не так отягощённая деревянными инкрустациями: она-то, западная, отправляла Тараску в его хоромы (официально - Тарасина большая комната), с великолепным окном - отсек былого зала (зал, явно после отъёма, поделили при перепланировке, - что доказывалось отсутствием на потолке, вдоль стены, которая одинаково относилась и к соседской, смежной квартире, гипсовых полосок-окантовок).
- Вот так - как всегда - разговоры - только меня и обсуждаем…
- Ну, таких экспериментов на себе… Я - вся в ребёнке…
- Ой, по сто раз… Просто Боря очень хорошо прижился… Он бы - везде…
- Так - это и хотела сказать - настоящий деловой мужик… Не то что…
Там, где сейчас зиял чёрный квадрат в подвал - разграничили ли оставшуюся часть, ранее единого, соседи, или продолжали нырять в подпол под общественную крышку в дальнем углу слабо застеклённой галереи? - когда ещё при живых Нонниных стариках улица обзавелась канализацией и стали возводиться в квартирах фанерные ящики, не достигавшие высоких потолков, - такой пенал поместился (где ему ещё быть?) в прихожей-кухне, между ступеньками вниз к уличному выходу и стеной Тараскиного зала, - тогда и Нонне-то было меньше, чем сейчас Тарасу, - и засунули счастливым жильцам в пенал - унитаз, с бачком на трубе выше человеческого роста (а мыться индивидуально - эпоха ещё не подошла, - весь район продолжал ходить в баню, за три квартала). "Ну и намастрячил, Бориска… Но - цивиль…" - Сергей обыденно влип в отштукатуренную стену, к которой сбрасывала любого спускавшегося крутая лесенка, и, как бы тормозя рукой, ладонь невольно щёлкала выключателем, после чего становилось зримым, куда вёл жестяной короб - к водонагревателю, разносящему тепло по трубам, поднимавшимся и опоясывавшим квартиру, и если циркуляционный котёл - технически грамотно - было занизить при выборе его месторасположении, то с размещением канализационных приборов - в процессе превращения, причитавшейся данной квартире и отгороженной кирпичной перегородкой, подвальной доли - в котельную-туалет-ванную-прачечную и мастерскую с верстаком и заводскими тисками - всё без, даже условных, ширм (хотя - какие ширмы? - когда надо бросать напильник, если  сверху кричат - "Выйди на минутку…") - случился казус: канализация, которая, как известно, требует определённого наклона стока, входила в дом, в подвал, довольно высоко, - что в полной мере обеспечивало слив на жилом этаже, - но для достижения того же эффекта на более низком уровне, - не превратив подвал в бассейн с фекальными водами, - требовалось найти, и немалую, высоту постаментов, при которой опасность ретроградного движения масс благополучно снялась бы с повестки дня (дня усовершенствования).
- Да он был вообще первым - в городе - кто наладил бизнес с кассетами… Я туда не лезла…
- А если бы квартиру продали - расплатились?
- Я два года - не знала - в каком он городе - ты понимаешь?.. Без денег - и где-то далеко…
- А сколько уже Борькиной - в Чите - читинской?
Цементный пол и бетонированно-штукатуренные стены дошли бы руки обложить кафелем - хотя б в углу - или даже облицевать всю половину подвала (если его мысленно разделить вдоль), ответственную за обогрев и санитарию-гигиену - и тогда ступенчатые сооружения, - одно, что с унитазом наверху - похожее на трон, а другое - с ванной - на саркофаг, - тоже - уж точно не остались бы в серой цементной корке. "Её дом, пусть сама и делает…" - тормозила мысль, когда Синтюров, как и сейчас, из-под бровей оглядывал, со склонённой немного набок головой, сектор отведённого - таким положением, насколько, стоя, можно уменьшить рост - пространства, а макушечными волосами невольно инспектировал близость крашенного потолка (где недалеко за затылком пролегала - выступала вниз - опорная балка, в которую, спускаясь с унитазной сопки, можно было по касательной впечататься) и чувствовал атавистический для него позыв - в клювике приносить веточки, подсовывать их под старые, укреплять и оценивать нововведение - наклонив бочком голову, примерно как в этот момент, за секунду ещё предшествующий спуску, считающегося у альпинистов делом даже более рискованным, чем восхождение. Примером того, что и без него обойдутся - в делах наращивания комфорта - о себе щелчком напомнил прикреплённый к стене проточный электронагреватель, не выключаемый никогда из розетки - с красным подвальным маячком, если не осветить всю пещеру при спуске сюда (и если не зима, когда, отвлекая взгляд от маячка, из форсунки водяного котла летит вечная осень - желтоватыми кружащимися по цементному полу листьями); Сергей повернул кран душа, присев на корточки в высокогорной ванне, и коленкой - на неё направив сопло, - нащупал эффект, исходящий из душевой ручки - то есть в, как из мясорубки, вяло стекавшем фарше жидкости, а затем - когда крану рука слегка добавила поворот, - в выстрелившем и зашипевшем баллистическом изгибе струй: Нонна, купившая этот дорогой, "бошевский", рассказывала, что предыдущий, советский, постоянно ломался и не учитывал изменения напора воды, и что ещё раньше - наверху, в кухне, где тогда ещё не поднимался жестяной короб и не был вырезан люк, - висела газовая колонка… Но тогда и без ванны обходились - только бы посуду помыть, постирать, то да сё.
- Ну, а ты ездила… Ты же - два или три раза? - ездила…
- Там - молодая мама… Он - спокоен… Мы - виделись только в гостинице…
- А честно - разлука - немножко сыграла?
- Ну что ты! Очень официально… Тут ещё спасибо Серёже…
- А он - что? - уже тогда?
- Да я, может, и вообще - не поехала бы… Для меня очень много значило - что у меня тоже, что-то… А то - пять лет… И ведь деньги - всё высылала, высылала…
-  И всё - до востребования!
Но вот тут Синтюров трусы - шортового уличного покроя, - заменившие на нём влажные плавки в ивняке острова - не одел, и с ними в руке, даже не промокнувшись своим личным полотенцем, перекинутым с иными через металлическую штангу, до которой можно было дотянуться даже сидя в ванне, зашлёпал - босиком, оставляя следы и мелочь капель, - по деревянным ступенькам лесенки, по линолеуму полов, с посочневшим шлёп-звуком - чем когда всухую, на помывку, - на что возможно возымело действие - в изменении тембра - прикладыванье подошв как-то по-иному, - коль вроде и не в спешке, но и не желая внезапно заторопиться, если заклацает ключ во входной, Сергей прямиком возвращал себя за дверь из бывшего окна. "Стал тоже - забывать, как - у нас дома - с газом… " - мысль соединила жестяной вздох вытяжного короба, попавшего под маятник руки, и затем - на границе кухне-прихожей, меж панелей небоскрёбных дверей - изразцовую печь, дверной же белизны, блёсткости и высоты, половина - плоскость - которой вылезала к Тарасу, а углы - сюда, к дверным коробкам, и в проходную (Ноннину) - чем как бы собирая вокруг себя всю квартиру, если бы не пристрой. "Борис - сто пудов - сделал бы из неё камин…" - и по причине слегка непривычного воздействия внешней среды на распределение внимания у голого человека, - глаза его остановились, закручивая, кроме себя и голову, - в течение тех нескольких секунд ходьбы, необходимых, чтобы миновать печку, - на приглядевшемся и в мозгу вычёркнутом: на оставшейся навеки встроенной в изразцовый угол - где видимо раньше чугунела топка - газовой горелке с хоботком отрезанной, питавшей её во времена функционирования, 3/4дюймовке: тоже пронеслась эпоха - не котлов, а перелицовок из дровяных.
- А так - если сравнивать?.. Встать на твоё… уж и забыла… Ни капельки…
-  трудно, Рада, и тоже - за два года… Потом - тогда - чувство ещё с молодости…
-  у меня у самой… Насколько я его ненавидела - под конец… И то…
- Ну, так сложилось - и ты бы - так легко - тоже… Есть, само собой - другое…
-  и разве он за тобой ухаживал?.. Ах - честнее?..
Под защитой снятой комнаты - не изменив положения открытой двери при прохождения через, - Сергей одел шароваристый сине-зелёных узоров сатин, цапнув трусы из платяного шкафа общего назначения (кроме белья - но вплоть до ботинок, - ибо всей постельностью заведовала хозяйка) - с плеча пиджака и плеча куртки, принявших на себя днём их съёженную резинкой широту, перед уходом на пляж туда прибранно-брошенную, и оступился взглядом, помогая ему рукой, опереться - о невысокую толщину купюр, придавленных краем тёмно-почти-чёрно-синей книжки с тусклым золотом фамилии и - автор с усами и под глазами мешками - практически барельефом на обложке "Искушения св. Антония". Деньги шёпотом пожаловались на плохую явку на ежемесячное собрание и сразу распались на две группировки - одна из которых залегла на дно внутреннего кармана неносимого, почитай, несколько лет, из-за теплоты последних зим, длинного финского пуховика, похожего на тулуп (карман запирался "молнией", и рука, всунутая в щель меж верхних одежд - повторно за ряд минут открытого и закрытого шифоньера - вслепую нашарила её незастёгнутость - зачем? - ведь остаток казначейских бумажек уже несколько дней как упал ниже ватерлинии) - вторая, отщепившаяся партия вновь залегла под Флобера. "Они прекрасно грели - две печки на всю - нашу… Не считая колонки и плиты… Да и Борис не переделывал бы - кабы не вот эта - верандная, да подвал…" - и стали вырисовываться, где-то в глубинах зрительного центра, похожие на круглые двухобхватные колонны, встроенные в стены - чтобы тоже, как тутошний изразцовый вариант, поставлять тепло не только в одну комнату - печки снесённого дома, развившиеся при росте деревянного организма, с самого проекта строительства, с прошлого рубежа веков. Внутри, безусловно, из огнеупорного кирпича, а снаружи эстетично покрытые жестяными кожухами и традиционно выкрашенные серебрином. Не раньше чем после войны - на месте чугунных калиток, появились изгибы разнотолстых стальных трубочек - и были несколько подпорчены потолки перекладываньем оснований дымоходов.
- Борис, безусловно - я не знаю… Ноннуль, но ведь он должен - к Тарасику…
- Ой, если - уж я - его… простила… А к сыну?.. Пишет - спрашивает…
-  ты у нас - девушка видная, могла бы…
-  потом - всё-таки в доме - культурный человек…
- Нет - ну, я не хочу сказать, содержишь, но…
-  хоть что-то - в том же компьютере… Смотрю - мой Тарасюк…
-  сейчас прекрасно - в школе… Маечка? Но у неё - танцы…
-  а ты спрашиваешь - чего Серёжа…
Откуда? Одинокий томик - четвёртый, из никогда не виденных десяти - издание тридцать шестого. И при переезде на Бабайку - везли - весь шкаф - наизусть; и всё - что забрал он сюда - среди всего - не так уж много… Но - на его памяти - только когда вернулся из Москвы - только тогда: какие-то книги - старики, посдавли в "Букинист" - заметил - убыло, а часть - неизвестно откуда… При том, что выписывали недешёвую "Иностранку"… Кажется - только сейчас дошло, действительно клондайк - папаша находил во дворе: как поветрие - выбрасывать при переездах - после объявления на снос. Да сам - он - что-то как-то приволок - тоже из кучь… Инженер Жвачкин… Не экслибрис, а круглая печать - не специально для книг… Кто? Где-то - там, тогда - по соседству? Инженер… В.С.Фамилия… "Кто-нибудь из тогдашних - где-нибудь - соседей? Мимо…"
Когда я - это ещё до войны, как ты понимаешь (Что же я - не помню? Что на войну ты пошёл уже с высшим образованием - и ты мне рассказывал, как искренне был рад, что - началось… как какой-то передых, потому что - инженером на заводе - будто на "зоне", того глядишь, за минутное опоздание - под суд, - и как в сорок пятом точно так же радовался - и сообщивший командир, и вы все - кричали "ура", - что американцы сбросили бомбу, - а значит вас не перебросят на Дальний Восток и наконец - демобилизация…), когда я учился в Институте инженеров водного транспорта - в Горьком, сейчас Нижнем - преподаватель по теоретической механики у нас был, дай бог… Чорба… Чорба… Иван Федосеич… Так он говорил - Лучше меня теоретическую механику знал только адмирал Колчак, когда мы с ним вместе учились…  Из чьих уст - и словно из-за спины Сергея - прозвучавшее резким тембром, чтобы погромче, для преодоления собственной  тугоухости, - всегда гладко выбритый старичок перелетел треть длины окружности бублика (если считать отсюда, от близости к Новому волжскому мосту) - трущобистой Rus in Urbe - туда, где "рус" начинал меняться на татарский сектор, за Варвациевым каналом, и где, после пожарки, церкви Ионанна Златоуста и Татар-базара, притулившихся буквально в одном квартале, так и не появлялось никаких нац-особенности в ветхой застройке, кроме застолблённости парочкой действующих - с микрофонно-усиленным муэдзином в тихие вечера - и парочкой руин да подо что-то приспособленных купольных - мечетей, - попытался на пустыре в два гектара, за бетонным плитами стройплощадочного забора, найти как на кладбище, своё - и своих ближайших - место.
-  я ему - А у тебя там заусенец на пальце…
-  ещё не без памяти… если, как ты говорила…
- Нет, я… С чего?
- Ты же сама - мне…
- Ну, уже - возраст… зато - Тараска не прибежит…
-   понятно, идеального… Но я думала - хоть тут…
-  как оно там всё… изменится-переменится…
- Нонна, ты меня слышишь? Не давай ему привыкать… Он - тебе кто?
У немолодого рассказывающего олигофрена нижняя челюсть, усаженная более светлой щетиной, чем исходный волосяной тон - рыжеватого шатена, с русостью блондина - металлизированная вразброс, едва засеянная, сединой - вела свои дуги так толсто и далеко, что подбородок выворачивался этакой придавленной оконечностью хлебного батона - забегая вперёд носа, - и если схватить дядьку-младенца в профиль, лицо выгибалось, на вытянутой вперёд шее, как, с закруглёнными рогами, полумесяц.
- Мы с мамой в Казанскую не ходим… Там - такие жадные… Мы - к отцу Виктору, на базар…
Не менее тупо, чем бесплатный ковёрный автобусной остановки - из-за своей челюсти постоянно, как дельфин, улыбающийся - Сергей, - этот-то без улыбки, - в течении нескольких секунд пытался свинтить патрубок на двадцать со втулкой на шестнадцать - базар? поп? - пока не клюнуло, что выговорить "Иоанна Златоуста" - побирающемуся с мамой (иначе к чему слово - жадные?) - ждать - не дождаться… Сразу после экскурса в нравы при церквях - и появились те стройные как водопад ножонки, не злоупотреблявшие каблуком - да и не шло бы к нашплёпывающим им по пяткам. Катастрофически растаивая, ноги смогли добраться только до первого поворота поднимающейся на пригорок, переломанной между древесными домами, тропинки - ещё в виду угла Татар-базара, - где свивает круг, потому что здесь что-то вроде депо, трамвай - к храму Златоуста со строгой скромной полусферой, зелёной свежей краски, и золотой, ещё свежее, маковкой - только и замечаемых за серо-жёлтой рябью шиферной чешуи, карабкающихся на возвышение крыш - рядом с похожей на пустую катушку от ниток, и тоже из дерева - пожарной каланчой-площадкой, в её рудиментарном виде… "Когда я пришёл с войны - ни телеграмм же, ничего - мама, твоя бабушка, на следующий день повела меня вот сюда, в эту церковь…" - негромко, из-за бетонного забора с рельефом из каких-то скособоченных шашечек, донёсся спокойный и совершенно молодой голос гладко выбритого старичка.


II.

Сентябрь пока погодами не отличался - от лета, да и ничем другим - в городе, - а вот на опустевшей песчаной косе за мостом, в двух километрах севернее от покинутого Синтюровым почтамта, теперь уже организованно, рыбаки-любители - расставили себя равными промежутками, как солдаты оцепления. Синтюров невольно проследил вниманием пробежавшую каплю вдоль позвоночника и на ходу пошевелил плечами, отлепляя - свободным болтанием материи - футболку, незаправленную. Многократно крашенный, фасонный металл ворот продолжался вверх пиками, крайние из которых - от каждой створки - хитро оплетались - связывались - цепью, утяжелённой висячим замком, а в меньшей кирпичной арке - рядом - имевшаяся калитка, в затворённом положении, когда-то, уже давно, необратимо вросла в асфальт - и как войти? Соорудил иллюзию запора - в виде замотанности цепью -Чёрный Пионер, но не только художники-реставраторы, но и служащие соседнего офиса, размещавшегося в смежном каменном особнячке, как Гудини, без труда проникали сквозь - внутрь двора. Сергей толкнул ногой створку и проскочил в уже плавно двинувшуюся запахиваться щель, миновал всю длину дворика вместе с непарадным входом в соседнюю контору, и лишь на ступеньках перед, словно нарисованной на однообразии кирпичей, дверью высвободился от бечёвок, сделавших надрезы - до синевы желобков - в пальцах. У кожаных летних туфель близнецы-параллелепипеды, завёрнутые в почтовую - кофе-с-молоком - бумагу, устойчиво замерли - под подёргиванье ручки - и в ответ будто лязг зубами в язычковом люфте, - и под негромкие уговоры не враз срабатывающего "сим-сима": чтобы тембр его голоса - уши внутри - уверенно расшифровали.
- Вот тут - не задень… не затопчи… Венгерский художник, восемнадцатый век…
- Ванной - пользуешься?..
- Ну, ты куда? Показывай… У меня же - промывки, обработки…
Сергей вернулся из туалета, мимо сидячей ванночки, появившейся после выбитого Нонной из музейной администрации недавнего ремонта и недопущения ею, теперь окончательно, - с чем она воевала и теперь могла обороняться свеже-выкрашенными стенами, новым линолеумом, сантехникой - порядков проходного двора, - и вошёл в освещённый северными окнами с клетчатыми решётками зал, с вынесенной на его середину обобщённой площадью нескольких сдвинутых столов.
- Я сам её ещё не видел, - кофе-с-молоком, после того как сургучный шоколад был раскрошен рвущейся внутрь рукой, уже похрипывал, убегая на плиту, - Твёрдая, как и обговаривали…
- Главное хорошо, что… что без этих - ярких… Каких-нибудь эротическо…
- Фамилию… как-то…
Непонятно почему одни огни фонарей - по закруглённому берегу Кутума при его впадении в Волгу - давали на воде плотный жёлто-голубой трепещущий треугольник, или трапецию, с широким основанием в мою сторону, а другие оставались - в водном преломлении - переливчатым шариком, лишь чуть побольше и расплывчатей - того, пышущего, который выше, то есть источника, третьи же - вытягивали свой свет по жидкостной черноте в виде недлинных кукурузных початков, разложенных на затенённой фольге и будто шуршащей из-за подвижности её зеркала, - и почему эти початки - обрывались, а не расползались? треугольником - как отсвет от вон того фонаря - нормально и понятно ширящегося свою юбку отражения в сторону наблюдателя, меня… Наверно, потому что - берег закруглялся?
- Ну ты и написал! Как задачу по физике… Нет-нет, хорошо…
- Буду думать…
- А-а, вон откуда! Я же это чи
- С компьютера
- Нет, я - с экрана не
- Может, имеет смысл - пойду-куплю…
- А потом я - делать уже… ничё…
- Срочные иконы?
- Вон - венгерский художник…
- Я бы - и не заскакивал… Двадцать - авторских экземпляров… И руки - режет…
- Как - верёвочки-то!
- Во-во - представь - посреди улицы!
.. Надо будет - потом - в какую-нибудь… Принести…
- Давай, куда… Задвину?… А то Чёрный Пионер…
- Ой, его… Пока тепло - он по фрескам…
- К приезду - архи… или как? митрополита? - авралы?
-  пьяную всю компанию - из Фонда - хватит мне
- Зима покажет…
- Ну, Чёрный Пионер - он официально… Вон - угол, а всё барахло - видел в коридоре?
- Дядька-то… вроде - по-моему…
- Но когда тут начинается… улей… То - чая им… И через час все пьяные…
- Что ж я - тогда… отрывать… Музей? Или - принос?
- Нет, это музей… Там - в запасниках - ого…
- Плановая?.. Ну, ладно… Коль ты такая занятая… Пойду, подарю… Руфине…
- Конечно, и надпиши…
- Напишу: Несмотря на то, что ты познакомила меня с вечно загруженной реставраторшей…
- Ха-ха-ха… Непременно…
- У тебя есть какой-нибудь кулёчек?.. И Варламу?.. Дарить - некому… Он же - не поступил - в эту… Строгановку?
- Чё-то… заикнулась… Она с ним - только щас из Москвы… На днях - я… А Ираиде? Дашь?
- Выш-ш-шинский!.. Ты знаешь к ней - моё… А он - в армию?.. Чтобы Руфина - отсрочку? Зубами!.. После училища…
- Такой - подойдёт?
- То, что на   Сюда? В угол? - эти…
- Ага… Видишь, на чём у меня - телефон? Антикварную тумбочку - какая, а?.. Чудо - отреставрировала и оставила себе…
- Ты закроешь? Чёрный Пионер - он всё так же - в галстуке?
- Я сама спрашивала - почему - именно тёмный - платок… Он ведь его поворачивает - и на нос, от пыли…
- В смысле - белая штукатурка?.. Ковбой… Виднее?
- Ну, до вечера… Можно - в щёчку…
- Нет, я - Серёжка. Значит, только сюда - в серёжку…
Не успел Синтюров выскользнуть из смыкающихся ворот, как мимо проехал жилой трёхэтажный дом - жёлтый - последнее творение, из двадцатых годов (в попытке переключить талант на народные нужды), архитектора, - мимоходом - с чьими ещё двумя, более ранними - из модерна, из дореволиционности, на что приходился расцвет его архи-сил, - Сергею предстояло впереди поздороваться. С трёх сторон - брал дом за горло квартал и умножал до избытка, как у свастики, в себе прямые углы - нишами, изломами стен, - под которыми зарастали бурьяном тупиковые палисаднички, забираться куда предполагалось только из окон или перелазом с балконов, - украшать же фасады домины с трёх улиц призывались - при кустарности тогдашней стройиндустрии - панели с вцементированным битым зелёным бутылочным стеклом - его так и кликали: дом из бутылочных стекляшек. Следующий - маленький - швейная мастерская, для которой игрушечный угловой одноэтажный особнячок вряд ли предназначался (говорят, задумывался как цветочных магазин) - чьё одно из огромных полуовальных окон (которое тоже, кстати, отделял от тротуара длинный, как корыто, тупик-палисадник, без входа-выхода) заколотили снизу стенкой из вдоль окна протянувшихся досок - а то как же? все будут идти и смотреть как швеи шьют? отвлекать? - имел изогнутые линии окон и входа - со сложными вырезами для стекол дверей, - отделку бугристым бесформенным камнем и неожиданные повороты крыши - всё заплёваное пренебрежением тупой пролетарщины, но за счёт её же снисходительного "не до вас" - ведь сохранившийся, как прибежище пусть и портних. Ненамного оценённей, - но почти не растеряв величественность - почти дворец, разобранный и обществом слепых, и клубом культуристов, и  квартирами на верхних этажах (только недавно появившийся бутик попытался возродить в одном витринном окне фешенебельность), - эксплуатировался третий, - корабельный нос-фасад которого не так-то легко было изуродовать даже шкафами, вынесенными на явно не утилитарные балконы, - он, как и первый, выступал кварталообразующим и парадным, - из коричневого, как строят в Прибалтике, кирпича с цилиндрическим, поднимающимся до шлема-купола, угловым эркером - на пересечении двух крупных жужжащих улиц, - он, как второй, вышел из эпохи кованых змеевидных перил, с ластой-ладонью-листиком на последнем повороте - или там голова змеи, - с рояльной кривизной балконных площадок, с вырезами окон, похожими на окна, уже занавешенные в верхних своих углах, и по причине огромности - в том числе и высоты первого этажа - перегороженных, как видно с улицы, полом удвоенной этажности, кое-где… Хорошо хоть не сняли ворота с калиточным проходом по центру створа - чей вырез шутил, будто здесь ждут существ с огромными головами - или дом этот запирается как шкатулка красного дерева, а для замочной скважины подходит бородчатый ключ величиной с телеграфный столб.
Редел ковыль, и узкие перья загибались назад, как под напором ветра, - и то ли тяжесть очковых стёкол - клонила, то ли приглядывался к асфальту, не взирая на иных пешеходов, - так или иначе, но как рога выставив вперёд образцы степной флоры, - продрейфовал мимо полуотрешённый, не очень-то профессорского вида - человек по-хозяйству. В обеих руках - авоськи, тяжестью округлившие и свернувшие вперёд плечи носильщика, - так что поровну разделённые болтающиеся веса готовы были сталкиваться при раскачивании.
О чём бы он меня спросил? Его бы?- а что кроме? - Вы работаете или вы уже на пенсии? Я ж без афиш, тихо - спринтерски - похоронил её: как ни странно, может и не знать - хотя годы и годы - слухи… растворились, но, дойдя, или, не дойдя? Сиживали за столом, - я-то не высиживал, - их, престарелых - беседы… Мне - студенческие метания, как залудишь с ними рюмочек так по, а она тогда, когда отец был ещё жив, и не думала уходить с кафедры. Этому заву - надо же какие шашечные взятки из смертей, перепрыгивая, по всей линии! - поскучнело, - он овдовел, при детях-школьниках - и неожиданно для себя почувствовал вкус в разрядках, и сотрудниками стал - и сам стал охотно - приглашаться на застолья под праздники, в семьи.
- А мне? Ты мне - хочешь - как-нибудь - надписать?
- Шёл и думал…
- На…
- И ведь ничего не придумал… Гадине Ираиде
- Ты же сказал
- Я и не буду… Она же - Вышинский… Все у неё виноваты…
- Она, кстати, запомнила…
- Да ну, дура… Приду вечером - меня чё-нибудь озарит…
В навсегда в нём засевшее утро он наскоро забежал в поликлинику, единственную на Бабайке, и, не присаживаясь у участковой - знавшей, что он по образованию врач, и поскольку сама навещала их маленькую ячейку вчерашним вечером - сразу забрал заранее подготовленные бумаги: и, тоже заранее вогнанным собой в отупение предстоящими хлопотами, сел в автобус, домчавший до этого кругло-эркерного угла - экспресс по просьбе открыл дверь на светофоре, и пришлось совсем немного пройти к похоронной конторе, которая - откуда-то он это знал? - за плату сокращала тягостный процесс до скорости принятия родов. Практика мусульманских похорон? в городе с третью населения из татар и кавказцев? оно и получилось - даже задолго - до захода солнца, - когда Сергей на их же "маршрутке", с молодцами, вернулся на Бабая, и затем, как слабо обращающий внимание на происходящее пассажир, слушал комья земли… Откуда взялась мысль о третьем дне для закопки? Христа - сразу же и похоронили, а тут, отсчитав - Тот, Его - еврейский выходной, приверженцев христианства - наоборот, углубляют… Интересным ответ - любой - не казался, а навязчиво, как из затыкаемой, но снова, в другом месте, прорываемой запруде, теперь потекли воспоминания об упокоении отца, четырьмя годами ранее, обставленном "честь по чести", - четырьмя годами, за которые и дом старый исчез, - но остался привидением, ведь на пустыре за Варвациевым каналом, так пока ничего и не построили, - и сменилось городское кладбище (предыдущее упёрлось в электростанцию, в результате чего его старики лежали теперь, разделённые Волгой - правобережное кладбище можно было закладывать хоть до Калмыкии), - но тогда мать как бы отчитывалась перед соседями, да перед какой-то седьмой-воде-на-киселе роднёй - выносили же ещё из предназначенного на снос… Помогало Сергею - отвлекало, переключало - отвратительное, лягушачье-бульдожье, лицо Елизара, стенобитной гирей раскачивавшееся по сумрачно-затенённой ритуально-услужливой конторе. Оно что-то его вежливо спрашивало и лупоглазо сочувствовало - причём верилось в искренность. Синтюров стал замечать рожу в этих кварталах - забияки со спокойствием уголовника, державшем центр города - в советское время, в вечернее время, в школьно-младшекурсовое время, - в ежовых, и один раз - это уже после возвращения из подмосковно-столичного десятилетия - ни в коей мере не друзья - даже столкнулись у стойки пивной, ближайшей к месту вышеобозначенной службы Елизара. Наперекор своей недоброжелательности, Синтюров почти поперхнулся "А-а, привет…", и коммуникабельная буфетчица не упустила случая подзадорить обоих на реминисценции. Сергей даже назвал номера школ, а знакомец только недоумённо улыбался, твердя "Не помню, не знаю…", - но уже тогда, до этой встречи в пивнушке - к Сергею прибилось какими-то волнами известие, что в конце восьмидесятых хазырь зарвался и - кому-то не тому - насолил, и принялись мальчишечку методично избивать, вплоть до членовредительств, так что реанимация стала бедолаге родным домом… Может, он и память растерял?.. Но - чего? - я с ним… Даже - ни разу - чтобы в нос дать… любя… Он бы мне, конечно, навалял… при поддержке… в то далёкое…
- Да нет, я Варлама - видела… Вот буквально…
- Я его раньше - как встречу - он весь в джинсе - другого не
- В этот раз, кажется, не пом
- Ещё же в училище - до лета… И с этим… ящиком… пюпитром для красок…
- Наговоришь…
На первом этаже влезшей, в кирпичной старины Демидовскую улицу, девятиэтажки - ни к селу, ни к, если и городу, то к другой его части - Синтюров двадцать лет назад покупал с рук у "фарца" - административного клерка из этих окон - джинсы, раза в полтора поплотней лучшего "ливая", но без уступки цены, задранной до доцентской зарплаты матери - деньги, правда, шли тогда от продажи кабинетного "Рёниша", пылившегося уже десятилетие без приручивших его с дореволюции пальцев деда да бабки: упросили из недавно открывшейся в городе консерватории, где с приличным инструментарием было из рук вон… Дед для Серёжи просто пропал, скоропостижно уехал - за те десять дней из отрочества, на которые сам малец загремел с аппендицитом, - и больше никаких простеньких вальсов, пробежек по клавишам, пусть с неточностью попадания из-за заскорузлости, но ещё в проворстве, - никогда; а вот бабушка, говорили, шпарила на уровне, - но - когда? - бабушку выносили из родового дома Сергунчик по детскости не отложил в памяти… Только по фотографиям - пытался и не мог восстановить её образ, - хотя на первых годах жизни - её последних - с его стороны совершенно слепо (а чего уж говорить о покойнице) - судьба, аккуратным швом по чёрно-белому глянцу, стянула и скрепила. Ещё глубже - выходило курьёзней и печальней: вместо заретушированного бородой до безликости, наклеенных на твёрдые картонки, фотографий прадеда - перед глазами появлялся лежащий среди кучи полураздетых тел, широкогрудый калмык в белой нательной рубахе с пробежавшей по ширине груди пулемётной очередью: в пересказе старика, - а тогда молодого растерянного купчика, - который и забирал отцово тело с канюшен на Облупинской площади и вёз на санках через весь город (красный террор - в ответ на расстрел двадцати шести бакинских комиссаров) - эта картинка, этот расстрелянный незнакомый калмык, казался внуку наиболее достоверным стигматом того, что такой человек - абстрактный прадед - всё-таки существовал, в сравнении с тем, что Синтюров-младший считывал исключительно с фотопортретов, которые - музыкальным дедом, особенно если с пьяных глаз - обрастали запретной информацией (на что мать кричала осмелевшему старцу: "Вы что хотите, чтобы и внуку досталась такая жизнь?!"), - о том, например, как у купца-прадеда затонуло где-то под Баку две деревянные баржи, а он всё-таки их поднял, доставил сюда и выстроил этот дом, в котором они сейчас живут, и который раньше весь был их (строился хотя - для семей грузчиков).
А чего ж - про вон бледно-фисташковый - забыл? Как же всё-таки - фамилия? - но точно на эМ… Чё-то - Ме… Ми… и в конце - "ский"… А стиль? Не модерн, но и - не советский… Нечего и говорить - до. Но строилось - видимо, тоже - для какой-то Управы. И даже - элемент близнячества - намеренный повтор через два квартала? - северный угол перекрёстка и аналогичный на нём эркер с крышкой от чернильницы. Государственный - на пике - флажок. И навевает штукатуркой - с изящной лепниной, - и, надо же, никогда не отдавал себе отчёт, что венки под окнами, полукругом свитые ветви в лентах - весьма и весьма похоронное… Предвосхитил? Благополучно же пустили - в этом репрессивном органе - его самого, создателя, включая и подвалов - ближе к сороковым - в расход…
Бесконечно перегоняемое стадо машин с блеяньем свернуло - словно наперегонки стали они падать с обрыва, лежащего в горизонтальной плоскости - к видневшемуся на дне пропасти кремлю, а широкая, не потерявшая, даже нагородившая, ещё массивней, разнообразных палаццо до совсем уже близкой Волги, улица стихла и у пастуха-светофора впустила в себя юркнувший в неё трясущийся трамвай, недавно скатившийся с Кутумской дамбы, и, уже наблюдая серебристо-зелёный рулон острова - сквозь - слегка растянутую пружину оградного чугуна, Сергей мог не опасаться, - по меньшей мере, молчания - обитой, как рыбья чешуя, железными пластинками - складской двери: кованый засов в своём ухе не сцеплялся-таки амбарной серьгой. Двери Синтюровым нередко путались - он даже не мог бы вспомнить две их там или три, - но точно, что не ближняя к углу: та чаще бывала нараспашку, и освещённое за ней помещение эксплуатировалось по-прежнему как склад - таскали коробки в фуры - фурами угол и запомнился; нижний безоконный этаж снаружи росту выходил громадного, - а над ним ещё два этажа выставляли свои бюсты-балконы в чёрном белье чугуно-литья, - но непривычная неразгороженность кубатур впечатляла - изнутри: в пещерной просторности и всегдашней тусклости, где постоянное, ориентирующее как летучую мышь следовое эхо - от шагов, слов - раздвигало стены, даже если на них и не глядеть, - и у глаз появлялись несвойственные для веерного огляда наложения (как повторная экспозиция на уже снятый кадр - не сразу гасло то, от чего зрачки уже переплыли к обзору-повороту).
-  это копейки… Но будто подгадали…
- Да я просто так… Уже месяц - ты же без…
- Эти… так резко снялись, такие счастливые… В Уренгой - в зиму…
- Наш Газпром, конечно, не платит так, как там, но ведь и…
- А кто тут - получает - лучше?.. Мне - за книжку - это прямо компенсация…
- Вон будешь у Руфины, спроси, может, найдёт - жильцов…
- А когда - с издательством - в договоре - спонсорство, то скажи спасибо, что не за свои…
Встретил - белый мраморный утёс с проступавшими из него руко-головами в роденовской дымке недошелушенного камня, и мимо, - но для мимо пришлось - между и вприглядку к нагромождениям - и чуть не обтёрся о кладбищенскую плиту, из угла которой рождалось лицо бойца в берете, с кожно-хрящевыми закруглениями, совершающимися отнаждаченно-гладко - вразрез с резанным шрифтом полного комплекта дат - "Здесь надо ещё напудрить золотином" - скажет потом Руфь, провожая Серёжу назад к улице, - за чем-нибудь, - вернее, сопровождая его по пути из главного зала - в высекальный проходной - погордиться, кое-какими из текущих достижений. На окрик - при вступлении в пузырь, словно в спортзале, пыльного воздуха - ответный голос выпорхнул, но растворился как в автомобильном глушителе, выпустив из себя весь смысл опущенного перед гостем шлагбаума, и, сглаживая недоразумение, Синтюров продемонстрировал неловкость, - что-то скандируя, чем отмерил всё ещё дальность своего нахождения, - будто, может быть, он ничего и не видел, - развернулся от сизовато-белой скифской каменной бабы, символа плодородия, совершенно голой, с грудями до пупа, садящейся - выходящей из лежания на диване - и вновь очутился лицом - теперь к спине - утёса. Под этот вираж - первоначально вылетевшее из хрипатой женской голосовой щели - за десятка полтора метров от поднявшего брови Сергея - теперь собиралось и складывалось в пущенное по кругу "Говорю же… подожди… щас там постой… спала… фух… Говорю же…"
- Ну, можно? Ты чё - голая спишь?
- А? Чаю хочешь? Фух… спала… Надо заварить… Садись… Этот упадёт!.. Вот так… Га-га-га…
- Рад тебя… Творишь - "болгаркой"?
Но присев, предварительно погладив - протерев - кожзаменитель и не увидев сектора возможных следов от проехавшейся, по чёрному сиденью с белыми брызгами-мазками засохших красок, ладони, - Сергей поднялся  и пошёл гулять по доскам, разносящим его редких шагов гул - звук, похожий на клубящиеся облака. Статуэтки - бронзовые, полированно-деревянные, глиняные - вытягивались женскими телами как цапли, задравшие клювы и привставшие на цыпочки - сворачивались пышными хлебными изделиями, и ноги завязывались у них в узел с полной потерей коленных углов - покрытые патиной пыли на верстачных столах - ещё и ещё - женские фигурки и вазоны (мало отличавшиеся от фигурок), покоящиеся подставками в уже глубокой, второго плана, пыли, как в иле - распыляли вблизи себя такую жизненную лёгкость, что весь этот главный зал, - не посвящённый ни единому мужскому образу, как Сергей отметил только сейчас, - лил живое начало строго контрастно к залу, минуту назад им покинутому, где даже каменный намёк на скорбящую мать в памятниковой глыбе призывал выпячивать мужественность и гибельность. Голова не могла не закидываться к семиметровой выси потолка - из ряби, одна к одной, арочек и к паре опорных балок - "Вон, оказывается… якобы бетонные конструкции… а когда строили,"-  и ещё к - на два этажа разделённому освещением воздуху: с волн потолка, двумя рядами опускались не провода, а тонкие трубы с приделанными к их концам длинными ребристыми светильниками дневной люминесценции, что в целом напоминало набор одинаковых швабр, сохнущими тряпками с которых свешивался свет; проследил Серёжа и чугунную канализационную трубу, невесомо ползущую по белёной кирпичной кладке стены - по-над самым этим ребристым потолком, а Руфина уже закручивала пожарный кран - из байонетного штуцера которого прекращала литься вода в электро-чайник, но капли - продолжали в - подставленное, с накапавшей в него ранее водицей - ведро; дымный кот с дымом вверх - хвостом, - приблизился к ведру и голым, что ниже пол халата, ногам, - делал вид, что ничего не помнил:
- Брысь отсюда… Вот гад - вчера на меня - кинулся…
- Выглядишь сама - во
- Да нет, я - пожирнела…
Старый полированный сервант отгораживал - создавал - закуток, и рядом на табуретке чайник подключился уже - к сети, когда Руфина получала в руки выпростанное из полиэтиленового мешка - издание, и им стёрла с лица последнюю паутину сонности.
- Слушай, так я тебя поздра, - пухлый бицепс властно коснулся Сергеевой шеи и под дуновение испаряющегося пота в щёку впечатался жом губ, - Ну, я прям не знаю - наконец-то…  Щас будем читать… - запахнутое халатом, опоясанное, плодородие форм скрипнуло стулом.
- Как-нибудь на досуге - это тебе же…
- Я так и поняла, - было произнесено немного растрёпанным, вздувшимся, каштановым кокосовым орехом, словами, как и взглядом, опущенными в открытые страницы.
- Читаем… Полуденная тень под ним лежала маленьким бесформенным пятном, замачивая асфальт едва ли шире, чем подошвы ботинок - будто это, в самом деле, была его лужа, а он в ней стоял, лишённый брезгливости, в отшибленном сознании ступорно пьяного… Во-о-он ты о чём… Ну-ка, ещё… Из-за зелёного поролона острова - далёким правобережным строениям - не выпрыгнуть. Только трубе - тоненькой, чёрненькой, одинакового диаметра, что внизу - над контуром зелени, - что наверху, в перекрашенном небе. Даже на зареве заката, хотя бы намёком, не гравировались, - а я уверен, что они существовали, - стропы, растяжки… Но - догадался наклонить голову - ухом к плечу, - и вот уже струнка ванта мелькнула, но сразу пропала, упущенная сетчаткой… Оп, снова - мелькнула ниточка - от середины трубы и косо вниз… Когда так наклоняешь голову - явно закат ярче, и сиреневый, розовый, жёлтый уже не совсем сливаются, а приближаются к разделению на полосы, ленты… Да-а-а, дядя… Геодезические какие-то у тебя… наблюдения…
- Ты уже сегодня не первая…
- Отлично-отлично… Я такую херню - люблю… Га-га-га…
- Слушай, твой Варлам - не загремел?
- Всё-ё - уже в Кучергановку ездит… Училище - даёт право
- А-а, сельским - отсрочка… Да-да-да… А перед этим - возила?
- Думаешь, я - во что бы то ни стало - собиралась его втиснуть?.. Сказала - попробуй, себя проверь…
- Это куда? Строгановка?
- У меня там - и с кем училась, и у кого - меня помнят… Ты бы, говорит - а подружка в приёмной оказалась - говорит, раньше немного приехала бы, а то щас уже проверки, уже - не наши… принимают…
- Поня-я-я-ятно…
- Так, кипит… Какими крупными буквами - на обложке…
- Во - мне тоже как-то… Руфина-а-а, слышишь меня-а-а! Так может, нам - слегка?
- Подожди-подожди… Чайку…  - донеслось со спины, от серванта, в котором хлопнула дверца.
- Ставь…. Ничо? в Москве.
- Вот сюда, аккуратно… а то качается… Я вообще - такой темп взяла, все какие выставки… Ещё ж - с Варламом! Старых - у меня там же - друзей - миллион… Мужики-художники, эти хорошо все уселись… да и пообщаться - у-у-у… мастерские - себе - у-у-у… но такой, Серёжка, кошмар - с ними только по отдельности… Если несколько соберутся, крякнут - ты представляешь - до драки! Они и сами знают - между собой - даже по телефону
- А чё - не поделили чё?
- Вот спроси! Все эти московские…
- Как это…одна бабёнка: Осторожно, там у меня ниточка от Тампекса, - окунался пакетик с чаем, отдавая свой пигмент.
- У-у-га-га-га… Нормалёк… А так - народ в достатке… гостеприимные
- Надо же, я каждый раз думаю - в одно время… Я в этих - ординатурах-аспирантурах… Ты - в академиях… А даже - не знал… Да мы ведь тогда - как знакомы?.. так
 - Не судьба, не судь  Бери конфетку…
- Оккупировали, как я и говорил, видимо, потому что - разные районы… Ты - мои ходы по Москве, я - твои… даже когда рассказываем…
- По молодости, Сергунчик, тебя - тоже смутно… Ты же - в меде… Ну, и - только в художке, у нас…
- Ну да, самое демократичное заведение… Единственное, где на танцах - рок
- Вовка это был, Вовка - да знаешь - блондин, с длинными… Щас - седенький…
- Если в лицо…
- Да зна-а-а-ешь - преподаёт в художественной школе…
- Как ты описываешь - вроде да - орал у микрофона…
- Вообще, конечно - это когда ты уже приехал, в начале девяностых… Все начали - я бы сказала - лихорадочно! - дружить, и по гостям…
- Тогда я всё - к чёрту… Но ведь время - весело! Жуть! Ни денег, ни хрена… У меня - батя помер, дом - ломают… У тебя ж - тоже: квартиру-то ты - только когда - памятники пошли…
- Как - чеченская война - так, дела… прости меня господи…
- С Нонной я - именно, в то… Ты, ты же - да… Борис её - пустился в бега, благополучие - полетело… Как - её саму - не прищучили… А веселились…
- На гробах!
- Во-во… У тебя ж - это… брата тогда… Он, кстати, вышел?
- Вы-ы-шел… зайчик погулять…
- Ты с Варламом - жила у его еврейки… Там - так же?
- Как жёны-то - они верные
- Тем более - что ж она - раскрасавицей? Ударилась оземь и… Но - тихая такая, кротенькая…В музучилище, если не путаю…
- Да, своя прелесть… Нет, не в ней… Частный дом. Спокойно, никто… ничего не меняется…
- Ты-то - вон как! И квартира, и мастерская
- Но я же - работаю! Тот мрамор - гора! Погибшим в Афгане… Я же - сама! не кто-то мне - ездила за ним
- Да, знаю, на Урал, ты расска
- Там можно - такого понарассказать! Там же - ма-фи-я! Это - только я могла
- Верю-верю, ты - всё шо хошь…
- Ла-а-адно… Вон - пожалста, книга…
- Ой, я… для души… А то, что ты пашешь - это… Я на пляж - а тебя встречаю - ты в комбинезоне, в пыли, с "болгаркой" наперевес
- Га-га-га… Чувствуешь, да? Чувствуешь? Во-о-о - как достаётся…
- А возьми Ноннку. Знаешь же, я у неё
- Да зна-а-ю - я её вижу
- Тоже - всё над холстами да иконами. Я удивляюсь - такое напряжение для глаз - и никаких очков…
- Вы - молодцы… Ты скока с ней? Молодцы…
- Твой этот - югослав… Дворец Газпромовский - давно сдали, да? В центре - который вместо - ты же эту интригу знаешь?.. Газпром снёс квартал - где, кстати, наш дом тогда, дедов - и собирались чё-то на том месте - жилое, а вместо этого
- А скажи - какой милый, интеллигентный, а?
- Кто - югослав? Инженер?
- Он потом задержался - ещё года нет… Остались - часть из них - с эксплуатацией
- Значит, очередной роман - логически…
- Серёжа, ты же знаешь, мужики за мной… Сейчас - думаешь? а?.. Правда, я жирная…  Но - замечательный у меня - появился… Потом расскажу, как-нибудь, особо… Нет, мы живём - совершенно независимо, никакого быта…  А с этим делом - у меня ж никогда проблем не было, - Руфина ребром ладони рубанула по вяло натянутому подолу, между колен, в стороны под ним расставленных.
- Ноннка - те привет…
- А-а-а…
- Дай-ка, я у тебя… Так и тянет - в пляс…Ноннку ты тогда - на картоне?
- Да - вон там
- Я же помню… Почти на видном месте… Лет пять…
Синтюров удалился от чашки, и пересекая зал - отворачиваясь от выхода к белому мраморному зубу - мог бы пройтись вдоль - всей - свалки-галереи приставленных одна к другой, прикрытых одна другой - углём по белому картону, голубым мелом по коричневатому, упаковочному, картону - работ разных форматов, но, в основном, с ватманский лист, - образующих косой упор между стеной и полом - своеобразный махрящийся гранд-плинтус, - прошёлся же - как встал от чайной церемонии - прямиком к углу, где без поисков прицельно сохранил дистанцию перед: не так чтобы вылезал какой-нибудь один только край, и пришлось бы высвобождать, чтобы обозреть целиком, а - исходно и устоявшись - пылилась на открытом плане: обнажёнка, без вычурно выставленных мест, по-дружески.
- Я вот одного не пойму - она лёжа, или ты её так - поставила?
- …а-а-а?! - еле перелетели, падая к ногам, звуки-знаки нерасслышанности.
- Я говорю, она или - держаться за что-то должна… или ты её - откуда-то сверху… Это вид сверху? - говорил Сергей, обернувшись и уже негромко - потому что к - захотевшей по своей воле подойти.
- Вот так-то! Га-га-га… Догадайся…
- А Ноннка и щас - тебе по секрету
- Да она - как была худая… Тоже - между нами - лицо у неё - не… Никогда браться - не… Видишь, отвёрнуто - я её отвернула… Грубоватое…
- Даже, скорее, да… Неплохая копна волос - ну, это… отразила…
- Красится?
- Ты чо - седая…
- А у меня - ни одного! Во я - молодая-молода! А?
- Мы - какого года? - с тобой… Н-е-ет, чо я… Ты ж меня - на год… А я - её…
- Ещё - поздно родила… Сколько? Как его? Тарас?.. Моему-то - о! - жених…
- В Кучергановке - после уроков рисования…
Ноннуля стояла возле телефона, что на стене дырявившего дом коридора, посередине этой тёмной штольни, откуда приходилось звонить, и освещавшейся сейчас пассивно - будто коридор подожгли с двух концов: от кухонной двери - откуда свет бил сбоку, и с противоположной стороны - падающим отражением ему в торец - от изразцово-печного угла большой комнаты - с шумом застолья. Нонна глядела в белый блеск, стирающий расчерченность на прямоугольники изразцов, и скользила взглядом к оконной кисее, под плёнкой которой каракатица-ночь выпустила чернильное облако - совсем недавно, в какие-то детские шесть-семь часов вечера, в которые предполагалось бы уже начать собираться. "Вышинский" - тогда ещё не получившая отзвук в жестоком прокурорском имени - на другом конце города мирно соглашалась, пусть и со своей узкогубой строгостью: ведь даже без опоры на жалостливую фразу - Рада, мне хоть отвлечься - от этой квартиры… я переночую у Руфи… что-то мне так… - откликалась в Ираиде вчерашняя встреча Нового года, по адресу упомянутой выше жилплощади, где под пригубливанье, ими двумя, шампанского освежались известные обеим подозрения, переходившие по мере обрастания версиями, в уверенность, что два года как бросившийся в бега Боря, звонящий периодически из ни разу не названных им городов - якобы разных точек Сибири - попал в поле чьего-то тяготения, - а приплюсовывая к задушевным пересудам ответственность за смерч от носящихся по комнатам детей - Тарасика, Маечки, и таких же первоклассников, Ираидиных племяшей, сбагренных ей и приведённых по безвыходности и до кучи, - сумма не позволяла отказать в предоставлении приюта - теперь Нонниному: Мой Тараска там рядом? Дай ему трубочку…
- Зака-заканчивай… Пирог щас - несу… - по коридору шмыгнула Руфина - в комнату со столом - освобождать на столе площадь.
- Тарасик, пока… Смотри…
На пороге паркетной залы Нонну встретила большая собака, похожая на белого медведя - обойдя её, гостья предложила возвращающейся в коридор Руфи:
- Помочь?
- Иди садись…
 При ярком свете и весёлой перепалке в стане жующих - глобусом что-то крутанулось у Ноннки перед, и где-то за - глазами, и она, не афишируя меняющихся в её руках упоров на высокие спинки стульев, добралась до персонального места - при сохранённой улыбке.
- Чё-нибудь налить? - спросил подручный Серёжа.
- Пи ехли ф Тюшанпе-е-е… - пародийный среднеазиатский выговор - самого же его, бывшего военного - и умилял, без повода ввинчивающего выдержки.
- А там - что? Вино? А где…
- Боёк! Нет, не боёк - он! - поднял от тарелки лицо бледный мужчина с сопливым грибочком на вилке - как раз около ноздри.
- А вот этого?.. Так вот, жених с невестой приехали возлагать к памятнику цветы…
- Несу-несу-несу, - с противнем, мощно схваченным тряпками, пошла на таран им стола - Руфь-золовка, никогда не умевшая готовить, и тихонько за ней, будто прокралась не только музыкально, но и кулинарно-одарённая еврейская жена недавно посаженного Руфининого братца, покрасневшая, когда стали хвалить пирог - до оттенка свежеразрубленной говядины.
- Вы что как псих-больные - подождите!
-  чё-то, переминаются… Кажется, там другие пары, очерёдность… А тот, кто был за рулём - у ближайшей машины - открыл капот и полез… Жених смотрит ему в зад - Ты чо сюда приехал? Машину чинить?
В кудряшках весь - Скисов - забрызганный и не слишком тщательно оттёрый от белой краски в шевелюре, и бороде - от седины - с огромной натугой улыбнулся глазными морщинами и осмотрелся, будто никого не узнавая.
- Закрой тявкалку! - кому предназначалось? но видимо мужу-военному - от совершенно окосевшей жёнки, которая, ссутулившись, пыталась выставить вперёд, насколько можно дальше, плечи и постоянно смотрела куда-то под стол: но, может, там сидела собака-белый-медведь? и жена общалась с нею?
- Серёж… А если ещё - минералочки… Да, здесь нет…
- Нет, вы представляете, - басила Руфина, - Звонит какой-то незнакомый мужик, по голосу - кто такой? И спрашивает - нагло - какую-то, не помню - в общем не меня, и таких у нас - нет… Я решила на него - тоже… А с кем я разговариваю?! Это - я его. А он - он мне: Со мной! Класс, да?
- Пирог… Это не пирог, а пирога!
- Как ты определяешь - женский
- Был у нас в части… Конечно, наливай… Тофик Ишбердеев…
- Ха-ха-ха-ха!!! Ха-ха-ха… - закатилась его жена сначала смехом вверх - может, вспомнила этого самого? - а затем лицо у неё опустилось параллельно столешнице.
Скисов не сразу включил поворотное устройство головы, но взгляд, подпираемый снизу бородой, уже съехал у него к парусу изразцовой печки, а потом, до отрыва от сиденья, была дана команда "правое плечо вперёд" - так художник выкручивал себя, в виде штопора, при вставании со стула.
- Покури-покури, - предвосхитила и озвучила, с тревогой на него глянув, Руфь - ведь это уходил в кухню, или на веранду, её нынешний муж, которому она заботливо - за его спиной - припечатала, - Главное, чтоб банками не кидался…
Тогда в мастерских Фонда, составом близким к этому, отмечали загнивающий праздник Седьмого, и Скисов - все посчитали, что беспричинно, - но Синтюров покаялся себе, что виноват был именно он, ведь когда ссаживал Руфину со стола, где она попыталась что-то станцевать, но благо, что не рухнула в полёте, было дело, цапнул её пятернёй за зад, в страховочных целях, - Скис поднял закатанную стеклянную трёхлитровку томатного сока и метнул в стену. "Боюсь, мой клиент," - шепнула, выпуская дым, психиатрша из компании, косясь на свой рукав и поглаживая маникюром красные точечки на крахмальной белизне жакета. Всю толпу Руфина ненадолго попросила во двор - покурить, а сама - громкой вокзальной неразборчивостью - прочитала нотацию тому, с кем делила тогда постель (в невесткином доме) и невеликую Фондовскую мастерскую.
-  обкончались уже, дальше некуда, и вот - лежит, разбросалась вся
- Сам видел?
-  говорит - Вов, а давай, просто дружить, мне это всё надоело… Тот сквозь смех - Давай…
Веранду, застеклённую в неразличимо-чёрный двор, не морозило - тепло просачивалось из перегретой квартиры, и оттуда же, сквозь листочки стёкол над дверью, сливался жёлтенький свет, хватало которого только на косо проведённую тропинку к входной двери, открывающейся - но, само собой разумеется, запертой - на заснеженно-утоптанное, с лестничкой, крылечко, и разгорячённые, пока ещё не стемнело, туда и вываливались, набросив не всегда своё на плечи - почадить в свежести. При дневном свете веранды, - а его от полукругового застекления хватало, - сочуственно думалось, что в комнатах ведётся ремонт, и всю мебель стащили на нежилую площадь: широким спинам шкафов не хватило бы места (методом заслонения стен - не помещались), поэтому гулкое дерево вынужденно составили в прямоугольные лабиринтные ходы; на столы, - чтобы не совсем уж пустовали объёмы до потолка - водружены были тумбочки, тазы, выварки, а избыточные стулья и полукресла, явно требовавшие реставрации и, по всей вероятности, опасные для выполнения своего прямого назначения, прижимались "щека к щеке" сиденьями и окоченело задирали вверх ножки. Просека, пробитая сквозь ветхий антиквариат, вела линейно - от входной двери к двери тёплой, - но при желании можно было заблудиться, свернув с дороги, и очутиться, например, в углу двух глухих стен - на сундуке, где с освещённостью после захода солнца стало уже опасно чиркать спичками - шифоньер наглухо загораживал от подсолнечного масла, стекавшего с фрамуги над квартирной дверью, и пепельницу в виде алюминиевой миски успели перевернуть - сама Ираида её и задела: всё крепилась, чтобы не курили в хоромах - в результате же ей и пришлось подметать на ощупь, - лампочка у людей искусства лопнула - будь здоров когда, - и цоколь застрял в патроне, почему Скисов, не совсем давно, был ударен током, когда полез туда с плоскогубцами - ибо не знал, что отключение пробок никак не обезопасит, так как верандная лампочка хитро подсоединялась - до - счётчика (из соображений, что подсветку двора, возникавшую вторично, следует относить к уличному, муниципальному освещению), так что скульпторша, с согласия снохи, дала отбой запрету курить навынос - при углублявшемся перепое принципиальность могла привести к непреднамеренному поджогу в мебельных дебрях.
Оказаться на укромном сундуке вытянула - в прямом смысле, за руку, сама уже в накинутом пальто, - он тоже, увлекаемый мимо вешалки, цапнул какую-то телогрейку, чтобы не перевешивать снопы одежд - Нонна, и Сергей, барахтаясь в синей верандной темноте уходящего первого января, первый раз в этом доме, впервые узнал о существовании подобия чулана с сундуком, - а до того, с другими мужиками, да и дамами, выпархивал, коль пить начали засветло, к крыльцовым перилам или уже нелегально подымливал в кухне; в закутке же, на сундуке, оказывается, давно пригрелся смолить - кулуарно - только девичник. Приобщённый к пряткам, Синтюров заметил, что с Нонной как-то странно, сдвоенно, получается у них дышать дымом - целуясь, фильтрами попадая в четыре губы, - и в переходе к данному сближению подозрения, опять-таки, пали на мать семилетнего Тараски, поскольку, познакомленных всего четыре часа назад, разделявший их алюминиевый тазик с окурками переставила - она: Сергею приходилось стряхивать пепел, вытягивая руку, и ухом задевать Ноннин, немного висловатый, нос.
- Так ты чё-нибудь вруби!
Стол будто открыл дверцы - распушился отодвигаемыми стульями, - и, предчувствуя что-то баламутно-недоброе, загавкал с укоризненным воем белый медведь. Отставной, с пузом - не ниже, чем майор - показывал, как танцуют в госпитале - изображал стоящего на костылях, с гипсом во всю распрямлённую в колене ногу: если её сравнить с ключом - бородкой вверх, - то все па заключались в повороте ключа на четверть оборота внутрь. Ираида долго долбила асфальт отбойным молотком - в замедленной съёмке, - потом, напугав смехом пса, полезла на стул…
- Да что ж ты будешь делать… Всё её на пьедестал тянет… - была снята под руки, но поджала ноги, и Сергей с воякой - шатнулись и присели.
Маленькой евреички с говяжьим лицом не мешало бы вставить в кулаки барабанные палки и подвести к какой-нибудь кастрюле; Скисов приставными шагами летал по залу, поддерживаемый подскоками вскидывающего шерстью шубообразного животного, и Синтюров, приходя в восторг от всего великолепия хореографий, прижался животом и грудью к прохладной изразцовой печки (она не участвовала в отоплении) и пополз по глянцу вверх - по-пластунски. Заметив его, исступлённо уставившегося на заслонку, до которой было даже не допрыгнуть, жена танцующего инвалида в визге согнулась пополам, после чего немотивированно достала из расстрёпанно-расстёгнутой блузки одну из грудей…
Память начала коротить где-то со второй или третьей вылазки к сундучным поцелуям, и осиротелый говорок, наплывавший из зала от двух хозяек, финально разгружавших стол, и жёлтая кайма света вокруг двери в комнату с изразцовой печкой, осознавались Сергеем - в этой тёмной, подстать углу за шкафами на веранде, но только очень жаркой комнате - как нужный людям этап его присутствия на излёте коллективного веселья, - где по-прежнему остаётся разделение труда, с учётом возможностей, умений и состояния каждого, - как поначалу, при сборах, новопришедших гостей включают в противную тунеядству организацию - на что сгодишься: сервируй стол, открывай банки, передвигай мебель… Заневестившуюся Нонну поручили Синтюрову, как попросили бы помочь собрать посуду - или как действительно взвалили на Скисова сопроводить майора с женой до дому на такси (после чего вскоре раздался телефонный звонок от оклемавшейся четы, что Скис вырубился и останется - теперь у них - ночевать).
Одежд давно можно было на симпатизировавших - не искать, и обременительные одеяла почти сразу улетели на пол, и пока лентовидность границ и световая отмывка тел ещё порождались стручками, подглядывающими в щели, новопредставленные гнули из себя претензию на профессиональное порно, но когда уже и та подсветка канула, то сосредоточенность, перед этим, немотой - из скромности к шагам хозяек-уборщиц, в двух шагах топотавших, - кои, сами пьяные в хлам, вряд ли уловили бы, изредка срывающееся в шум, вентилированье лёгких, - голыши подменили, в играх окончательных невидимок, на диктофонное звуковое сопровождение любительской, домашней записи - забыто-включённой камеры, снимающей ничто.
- Ни одного неправильного движения…
- Я же всё-таки чувствую… расстановку сил…
- Силы… ещё немножечко… расставь…
- Что-то я тебя не пойму…
- Чё тут понимать?
- У меня так не получится…
- Чё тут - получаться… Ближе…
- А это куда девать?
- Тё? А не тё! - Сергей отпарировал цитатой из своего же рассказа, имевшего успех во время застолья: жил-был один его знакомый, который не выговаривал шипящие, и когда его друзья, дразня, обращались к нему "Эй, тё!", он из принципа возражал "Неправда, я так не говорю!", но в задумчивости не раз вёл с собой, подслушиваемую хохмачами, самокритичную беседу: "Тё?" - "А не тё!" "Вот те и тё!" - "А не тё!"
- Ха-ха-ха… Не-не… Что-нибудь потрадиционней… Для этого надо - знаешь, с каким?..
Зимне-утреннее светило билось в задраенные внутренние ставни, не нарушая пододеяльного сна - или имитации его продолжения Ноннулей, - позволив Синтюрову разыскать всё своё, отделяя от пар тоже чистых - или нечистых, коль с пола подобранных, - чтобы оказаться сначала во взрыве юго-восточного солнца в зале с теннисным столом, лишённым скатерти - и сетки, - а затем в мрачноватом каземате кухни с искусственной иллюминацией, если не открывать нараспашку туалет - гипсокартонной коробкой встроенный в кухонное пространство - унитазом к окну. "Доброе утро…" "Доброе утро…" - улыбка пролила на всё лицо кровь у стоявшей возле раковины, а суточного почти пребывания гость юркнул за хлипкий щит и зашпингалетился там, в будке.
- Еврейка моет посуду, - отрапортовал он потом, в сумраке спальни, открытому одному блестевшему глазу из ухаба подушки.
В зале Серж сел затылком к истошно орущему светом окну, и в тишине к далёкому звяканью фарфора добавились печальные цоканья по паркету полярного медведя, который подошёл, посмотрел - против света - на фигуру в кресле, и отключённо шлёпнулся, головой в передние лапы. Недомывшая вскоре откланялась - играть в музучилище, а из третьей двери образовалась растрёпа-ваятельница - это уже к моменту, когда одетая и румяная появилась и Нонна, и Синтюровым неестественно отчётливое восприятие утра, без намёка на тошноту или на похмельную дрожь, понемногу стало замещаться туманком - от лёгкого вина, которое трое оставшиеся в доме, нерегламентированных рабочими часами профессий, озорно, уже полчаса как, переливали изо рта в рот, импровизируя поцелуи…
- А Варлам, не пойму…
- По-моему, раз пятый уже - всем… Сказала же - в Питер его - каждый год - на зимние каникулы - ту-ту-у-у… Группы… Экскурсии…
- Ты его - тоже в художники?
- Сначала путь - десятилетку…
- А разве - не после восьмого?
- А мой Тарас-матрац - только ещё - в первом, ма-а-аленький, миленький мой…
Обмен поцелуями, состоящими из недопроглоченного вина - шесть лет назад - отчеркнул максимум интимности - Серёги и женщины-друга; к этой уверенно проведённой линии можно было бы отнести, - но уже в одностороннем порядке разоблачения, - сегодняшнюю, ненамеренно подсмотренную, её наготу, никаких откликов женоприязни, как и те винно-невинные поцелуи, накликать не способную.
- Ну что? Сгонять или не сгонять? Я собственно, сам…
- А давай! Но так - слегка, легко… Просто - в честь…
- Матушка… А то зубило в руках
- Да ко мне - сколько щас?.. Покажу-покажу - м-м-м - моя любимая моделька… У неё знаешь - линия лобка… Три плоскости - где сходятся - угол - идеа-а-альный! Вперёд - ничего не выпирает… Прямо так - оп - под откос… Ну, не мне тебе…
- Замолчи!..
- Стоп, слушай… Квартира - я ничё не путаю? Квартиру ещё не продал?
- Я! Я - должен был спросить! Ноннка напоминала, перед тобой… А то мои - газпромовцы - раз и - слиняли…
- Я, конечно, ничего не знаю… У неё там какой-то жених… Чё-то они собрались куда-то - может даже уезжать… Всё там - временно… Так что - сам посмотри… Придёт…
- Ой, да ещё не устроит - уверен… Моя Бабайка! Туда - мотаться!
Их уже отнесло к мраморным могильным рифам, мимо белой сопки контурирующихся, находящихся как бы в эластичной упаковке, в мешке, где из общей кучи слегка выступали - человеческие углы, принадлежавшие ещё всем сразу, там завязанным; Руфина положила руль влево, чтобы клацнуть дверцей муфельной печки.
- Во - прелесть, а? Простая глина, а вот это вот - эмаль-глазурь… Из Москвы, та самая, с которой… которая в комиссии… дала мне методику… А? Получается! - в каждой ладони у Руфи лежало по оладью из окаменевшего тыквенного теста, с растрескавшимися краями и с голубыми пятнами посередине.
- Так… Ну, я до киоска - и обратно… - многолетнее железо двери предстояло атлетически отдавить от себя, а затем им, как прессом, нажать на улыбающееся скуластое лицо, загоняя его назад, внутрь темноты.
В процессе недели, звонки-реверансы - шесть, тех же, лет назад - могли бы только лишь вежливо обрамить порыв-эпизод, но за остепеняющей лесенкой православных морозных праздников предвещавший конец зимы - предвестил - День Армии: созвал как по звуку трубы. Задание по закупке "растирок" Синтюров выполнил с самодеятельностью - плоховато в те годы производилось, попахивало палёным, но неужели же где-то выискивать? - купил из понравившегося у себя на Бабае, но когда занёс в квартиру, - где мама тогда казалась вполне здоровой (а через год уже не казалась), - у половины бутылок отлетели этикетки. И с ними-то наклеенными - весь этот бренди не впечатлял: по такому случаю выдумщик налепил вместо - поздравительные открытки, самые разные. Смеху - было. И перепились - точно также, как встречая Новый ход.
Состав гостей не менялся - до темноты, но после - стал пенится: Варлам с однокласс-восьмиклассниками и -цами, то ли после, то ли по мере школьной дискотеки - наведывались и по рюмочке с разрешения, а далее втихаря клюкнув, - испарялись, по кругу - раза так два; соответственно, к полуночи мальчика привели; тоже в разгар - с чёрного ветреного холода на огонёк - нежданно-негаданно постучалась чета собачников с огромными русскими смоляными терьерами на поводках: пятнадцать минут оглушался дом лаем, до кашля, со взбеленившимся белым медведем, сдерживаемым евреичкой как коня за узду, а он ведь - на дыбы, - и приглашённые на возврат, забросив собак домой, влились, компанейские люди, и даже забрали потом часть увязших - взялись довести до дому майоршу с опять поникшим её командиром (или, возможно, пошли дальше пить с ними вчетвером). Комната Варлама - могла оставаться только за Варламом, не соединять же его сон с - уже дальше некуда притеснённой - преподавательницей музыки, тем более, что рядом с кроваткой школьнику поставили тазик. Скисовская ревность - пей, не пей (а он нажимал) - импотентно висела: Руфина теряла внимание в уходах и приходах сына, и лучшие образцы, только Скисом понимаемого, тюлене-кокетства отдыхали у неё - за тревогой её, как матери.
Спальня, с температурой инкубатора, приняла адресно - на когда-то опробованную Сергеем и Нонной, скрипелку - бородатого с хрипатой, по закону, - а задержавшимся - спасибо, что без вопросов оставили на ночлег, - отписали сдвинутые сундуки с тюфяками - на южном полюсе: маленьких комнат, кроме туалета, в этом особняке не водилось. Отпихиваемые темнотой, как в рентгенкабинете, слова четырёх голосов плавали по каким-то гольфстримам акустики, кружа голову Синтюрову, и только смех позволял перекладывать руль - как бы поднимая взгляд на надёжные звёзды. В ударе - оставался Скис:
- Ну вот… Встреча на ельбе…
Квартет хиханек да хаханек - затянул свою рассыпчатую. Синтюров несколько раз по неловкости - и подряд - глухо стукнул по стене пяткой - не чувствуя расстояния с края сундука.
- Не попадаешь?.. Шурф не пробей…
- Шурф!.. Шурф!.. Ха-ха! Шурф! Ой, мама, шурф! - кружилось слово-девиз, пока под него не сорвали стартёром храп - на северном полюсе; байк, удаляясь, стих, но убаюкал - в шелест дыханий, взявшихся чисто подметать, в две метлы, непроглядный провал.
Поймал - ладонь-домиком накрыла дальнюю от Серёжи Ноннкину грудь - чего-чего, силикона просит, думали и обе желёзки, и обе головы, - а под куполом горсти так и не подпрыгнул пойманный кузнец, пришлось, расплющивая крышу, кожей линии жизни наконец прижать его - к поднявшемуся на встречу ладони вдоху…
Женщина позволяла перевороты, а также - себя складывать, извлекать при надобности корень - относясь к не своей воле молча, - или просто под хорошей мухой обезболиванья, - а Сергей, в слепоте, рисовал себя инфарктным сердцем, перегруженным гликозидами - вот-вот оно остановится в систоле, или сорвётся пароксизмом последней желудочковой тахикардии. В наушниках - сквозь помехи - знакомый голос интересовался:
- Ты чувствуешь - у меня там спираль?
- Не…
- Вот… дотрагиваешься…
- Нет, не чувствую… Конец связи…
В душевой из дыхательных шумов постороннего сна, они вскоре всё-таки разломились на две половинки, - опрокинулись на спины, мякотью и семечками - вверх…
Сергей слез с сундуков и - по памяти, где находится дверь - оказался в зале, не совсем уж пустом по светонаполнению - куда из вытаращенных в темноту, расширенных, прямоугольных как у козы, зрачков-окон что-то налетало внутрь… Шлёпающую босую тишину раскарябали завозившиеся на паркете когти - бесхозно валялся белый наизнанку тулуп, обозначивший свою способность к движениям. По коридору из крайнего зального, прямой наводки по нему, окошка - глубоко проглатывался, размазываясь по всей длине, медузий кисель, а в кухню почти не заворачивал - лишь в виде отблесков на снесённых, горками на столы - как фарфоровые тарелки-изоляторы - и на прочем стекле, из которого - одного длинного - Синтюров не промахнулся во что-то, поместившееся ему в руку и профилактически им, секундой ранее, перевёрнутое в самую крышу тарелочной пагоды. Холодила - гладкость табуретного дерева, одетого на голый зад, и острый, её же, табуретки, край, резал свесившуюся с угла мошонку. После пробежавшей за рюмкой судороге по спине - у косяка навсегда открытой двери - кухня-коридор - появилась инженерно рассчитанная пропорциональность: предел Нонниных достижений - при полной безодёжности, но если подать в тусклом соусе, - предел, который укладывался в ценность её скелета, а тот - реверансом - в неспортивную, но не перекормленную, как бывает, местами, худобу. Голубоватый раствор мыла, подтёками которого рисовалась женская фигура в рост - теперь выплеснулся из ведра, и вытянутая большая капля, изогнувшись запятой, заняла место на, рядом ещё одном, табуретном холодочке…
Сухо-жаровой сентябрьский заполдень заставил помлеть в зрелых своих лучах и параличом полного безветрия понизил порог слышимости, - чем сразу перекроил хруст пластикового пакета, когда в нём локтем повисла бутылка, - в лязг тронувшегося от остановки трамвая, к ведению которой относился бакалейный киоск, и долил в уши - не поймёшь откуда из памяти - треск обвалившихся перекрытий… Где-то я эти ноги… И коль хотелось за ними идти, Синтюров потащился, с грустью предвидя, что на каком-то из трёх углов - до скульптодрома - ему придётся отпустить их на волю волн… Ох ты, вот как…
- Да, дверь тяжёлая, девушка… К ней, к ней…


III.

Если случалось лежать лицом к стене, то пробуждение взмахнуло бы крылом одеяла, расползлось бы пятнами от лёгкого удара причаленной борт о борт лодки, - а тут Жоркины полуночные фары, когда стандартным манёвром, пятясь всеми колёсами из жестяного гаража, он выворачивал, чтобы лечь на курс в воротный проезд между домами - двор, что ли имел незаметный подъём к забору-разграничителю со смежным, на другую уже улицу, двором? - то включаемый, обязательно дальний, свет косил чуток вниз, проскальзывая по подоконнику кирпичного пристроя, и легко пробивал веки спящего. Экспозиция такого попадания не затягивалась, Жорик устремлялся в шарабане вперёд и застревал как пробка в выездном горле, - не настолько узком, чтобы не открыть дверцу, - и кабы не дабл-форточка в Синтюровской комнате, притворённая по случаю октябрьского похолодания (с жизнеутверждающей - на дорожку - перебранью, пока Людке, вышедшей поглядеть, по ногам пыхала выхлопная труба, а муж возвращался запирать гараж,
- Эй, кобель, что-то уронил… что-то у тебя упало…
- Типа настроения, шоль?),
Сергей совсем бы продрал глаза. Но одних соломенных пучков, воткнутых в них, - не хватило для полного прозрения, и он опять пошёл ко дну, где успел пробежать пришедший, за время его отсутствия в беспамятстве, по тамошней электронной почте - сон, не исключено, что отосланный им самим, и вернувшийся, но в идиотской кодировке. Мимо домов, которых давно нет, - а есть несколько гектаров пустыря, обтянутого бетонным забором, - идёт Ираида, Ноннкина неизбывная подруга, и тащит за собой сумку на колёсиках… Она подходит, и начинает с серьёзным выражением лица что-то втуливать - непосредственному пользователю сна, - но текстовая основа не доходит - или не задерживается, - потому что взгляд наблюдателя с самого начала прикован к шее: шея "Вышинского" спереди имеет разрез в виде ещё одного рта, вроде как у сома, но с двумя торчащими вниз клыками… И оба Ираидиных рта открываются, артикулируют - синхронно…
Прожекторное воздействие, расположившееся хронологически - за - сном, размылось - как будто не из ближайшего получаса, а из архива и сомнительное - будился ли им, и именно сегодня? - но реальный дворик, в который без пелены занавески прежний ракурс лица смотрел сквозь чёрные очки ночной комнаты, цвёл: наклон не мощёной, но убитой, почвы и, по периметру - как сложенные крылья - крыши сараев и гаражей сливали внутрь двора блуждающие огоньки, осаждали на дне этого большого земляного таза фосфоресцирующую пыль, а далее, по методу спутниковой тарелки, направляли поток в сторону деревянной галереи, а значит, и - к кирпичной одноглазой - однооконной - вставке.
Взгляд поймал допятную шинель халата, когда - оказывается, быв полуоткрытой - дверь скрипнула уже перед кашлем замыкаемого замка, и из положения лёжа, в Сергеевых закатанных глазах повернулась высокая жидкая ёлка, с печально растопыренными широкими рукавами, и глаза - его - неподвижно-лежащего, повели её как рыбу на леске - по немногу сдавая расстояние: она уходит, виляет - ага, как и ожидалось, к спинке стула - принявшей рулон плотной тени… Иней заиграл на застрявшем в стоп-кадре стане - на отдалённо похожем на скипетр с ромбовидной верхушкой: поднятые руки, локти углами, вонзившиеся по запястья в поблёскиванье нимба, тут же растрясшего себя - движением интенсивного отрицания - по плечам, - и, уже превратилась часть скипетра в вытянутую шею лебедя, - и что-то клювом в конце шеи клацнуло, переданное на хранение столу…
Вот эта сухопарость - вот это в ней - да… Но днём… Она - что? - не спала?
- Ты не спала?
- К вам - как? Можно, молодой человек?
Безответно ёрзнув к стене, тут же был пойман, ещё в пузыре вскинутого одеяла, цепочкой прохладных печатей - от щиколотки до плеча, - сцепившихся с подобными штемпелями-кляксами - кнехтами - им самим предоставленного - собственного - "вида сбоку".
- Тарасику было страшно…
- А-а-а… А то, вроде, света - нет…
На улицах - мордашек насмотришься, - встретишь её - боже мой… Скомкали, а потом разгладили - даже утюгом - ан не тут-то… На пляж летом - хорошо, что чувствует - что уже форма - не то… И не навязывается… тактично, сама, вечерком, с "Вышинским" и с рыбарём - сколько ему? - двенадцатилетние?.. Кстати, когда - день? - кажется, не скоро - но зимой… Только - очередную удочку…
- Прохладственно… Надо бы уже - врубать…
- Серёж, надо - и вруби - ты чё?..
- Потеплеет - взяли да выключили…
- Ты же всё это - умеешь…
- Я у себя - там - хозяин… Да и там… Эти - приехали… Хоп-хоп - всё, ничего не надо…
- Да! Что они? Как - рассказывают? Из своего Уренгоя - прямиком?
- От денег? Никуда бы они - от… У него - у Витька - по-моему, хлодовая аллергия - как помёрз… И попёрло что-то вроде астмы… Во всяком случае, я так понял…
- Вот и к лучшему… Три месяца - или сколько? Простаивала… Я ведь тоже - в музее у нас - ни у кого - ничего… Единственно, ты говорил, пыталась что-то - тебе… Руфь…
- А там - метели же уже - метут… Хорошо, хоть они  - за собой как-то оставили - что их потом взяли, назад…
Отчего же не пройтись по набережной? Коль Руфина - и эталонной - под ха-ха, затолкала в гланды уважение к опубликованной книжке - притворно скромнящегося автора, - а когда разлитие - уже закапало, - то сама же почтительно вытолкала гостей, - якобы для соединением их интересов, а фактически, потянувшись - налив глаза страстью - к резцу. Да и не то чтобы - далеко ходить, а куда ещё? - от складских ворот мастерской - два шага: проветриться по солнцу. Подсветка микроволновки к вечеру смягчилась - вспомнила, что, поимей совесть, - сентябрь, но было бы неловко резко менять мнение - жарила и выпекала.
Синтюров наслаждался - видом из окна, с верхнего этажа, как бы слегка свесившись с подоконника своих глаз. Незабываемо и непротрезвляемо - если в редком пульсе прогулочного шага -  чувствовать одним плечом - прохладу сосулечной стройности, небьющимися скользкими струями увлекаемой тебя вниз, к поочерёдному морганию босоножек. В свободном обзоре, - но ведь засела, спотыкала о себя, как булыжник - дуга-грудь, та, что - приближенная; она затеряла где-то свою пусковую кнопку, - хотя явно ничем, кроме бледного платья не предохранялась, - и как поворотом дворника, работающего на пыльном ветровом стекле, счищала преграждавшие ей путь - стриженные кусты и дальние кариесные обпилы деревьев. Где, где? - наблюдатель только что видел - такую же вздутую линию… Голова дёрнулась - от гладких столярных точений - к ровно-голубому небу над юго-востоком города - там-то и попалась: дневная луна - в одну четверть или треть. Полупрозрачная медуза-аурелия косо всплывала, проталкиваясь своим зонтиком к поверхности, - и Сергей, посмотрев на неё сквозь неглубокий слой морской воды - снизу вверх, - развернул башню опять вперёд - где такое же тонкое водное небо без труда пропускало белую рвань солнца, ещё только прицелившегося запасть. От лицо режущего света глаза опускались в асфальт, чтобы по нему перебежать к движущемуся конусу длинной женской ноги, того несравненного угла сужения, с которым, по мере парашютирования, к земле нарастала - и, как к горизонту, мельчала - деталировка: облизывающий при каждом шаге подольчик обтекал верх бедра, и сам только подчёркивал, а ниже и доказывал, что он не обманывал - знает! - как стеклодувной гладкостью дойти до колена, с чашечкой, не сбитой наружу или внутрь, не выпирающей слишком, как темя зверькового черепа, но и не будучи посаженной в широкое седло мыщелков, и как затем, ниже, такие же гладкие, но с изгибами уже в масштабах скрипичной деки, линии голени собрать у ступни в пучок и обвязать, как в производстве веников, поперечным извивом лодыжки, - который, однако, совсем не плавен, а создан засунутым под кожу сколотым кусочком щебня…
- Может, съездить - как вы говорите - всё-таки, посмотреть… Лифт там работает?
- Да я подумал, мне тоже - не очень… В смысле, чтобы - было бы уж - выгодно… На два-три месяца…
- Ну, может всё измениться… Часов нет? - и сама рукой в поднятый к лицу кисетообразный пластик - шасть, а там как пудреница - сотовый, на нём нашла и время, и большим пальцем, согнутым в прямой угол - несколько раз перекрестила сжатую трубку.
Сергей остановился, пропустив за плечо баскетбольный снижающийся мяч, пихнул задом загородку Волги и раскинул объятия - за спиной - подогретому чугунному брусу. В шаге - артистка репетировала ещё не совсем заученную роль, периодически запинаясь - вспоминая, что же дальше - ушедшая в себя и в эфир.
- Ну ты подъедешь?.. К этой - к Соловьёвской больнице… Всё, всё в порядке… Мои дела… Нет, я не беременная - случаем!.. У входа!
Променадствующие они - недавно миновали стайку казённых халато-пижам, выползавших вечерами к ограде реки; из-за бульвара-скверика выглядывали, как принаряжённые интернатские старухи, под одну гребёнку одетые - выкрашенные - в бело-голубое - объединённые сменой предназначения - от купеческой нестеснённой жизни к борьбе с недугами речников - корпуса ведомственной больнички, осевшей в архитектурно-изощрённых особняках из прошлого.
- Вон - ориентир… получше… Почти дошли - "Лотос"… Гостиницу-то… - и почувствовал, что влез не в своё дело.
- Да ну! Здесь же - одни проститутки - уже вечер…
- Тогда, конечно - от греха подальше… Вон тут - пиво…
- Ну, тогда - если что… пока…
- Да, через Руфину…
Надо сейчас крикнуть вдогонку: А кто - там - просил книгу обязательно подарить!
Сергей успел с красоты лица, прежде чем оно ушло на ущерб, слямзить одну из частностей, в строительстве гармонии кирпичиком не ложащейся, но косвенно - на неё - играющей - как удачное кольцо на рекламной руке: сейчас только заметил, что глаза были - цвета сухой лаврушки… А дальше, до самого расплыва по удалённости, не выпускалось - белое сквозь белёсовато-бледное… Натолкнёшься, бывает, переворачивая доски, или где-нибудь в старых сараях - кипельная штриховка паутиной, растянутая и приплюснутая к плоскости - гнездовой, аранеев каких-нибудь, кокон… Вот и тут, за густым туманом платьевого материала - вцепился, не дотянувшись до талии, но когтями за каждый Сергеев глаз, перевёрнутый якорёк - с истончёнными в усики лапами и таким же веретеном, - оно, правда, сразу же провалилось - меж долек, - ещё не достигнув линии юбочного прибоя.
- Холодное, надеюсь…
Павильон-шатёр - или скорее пивная кибитка - имел распахнутые пластиковые ковры-стены - на закат, то есть на реку, которой однако - хотя Синтюров выбрал не в глубине, а практически на тротуаре столик - никак было не узрить. Где шли по набережной, и где к часу загрузки солнца балластом появлялись медленно шагающие, часто с детьми, не способными попасть в родительский темп - это был бруствер, закованный в асфальт вал с чугунным нескончаемым кокошником, - так что, сидя с большим стаканом пива, разглядывался Синтюровым лишь щепящий реку на два рукава зелёный остров, а если что-то изредка и пользовалось водой как дорогой, то обычно лишь звук - прослеживался поворотом головы: зудящей моторки или катера, а если доходило до корабельных размеров, то - тут уж труба с красной или голубой полосой, да мачта с радиотакелажем - несмело обгоняли совпадавших с ними по направлению человечков.
Трусищами-то не назовёшь - распятую букву Y на копчике, - от которой воображение освободило Сергея, - но, в насмешку, заменило игрек - чёрными папортниковыми листьями предночных, окутывающих как дизельный выхлоп, кружев - на всё той же, трёхмерно вращаемой, отсканированной на прощанье болванке…
Крупная, с гуся, чайка парила над невидимой отсюда водой - делала поворот - на распрямлённых, а не подогнутых углами, крыльях, похожих тем самым - своими ровными фанерными плоскостями - на лопасти лодочных вёсел… Совсем далеко, на фоне диванной спинки, в зелёном тиснении - тоже чайка, из-за дальности совсем маленькая, взмахивала крыльями медленно и липко, будто каждым взмахом вытаскивала их из какой-то трясины…
В соседнем ряду - закаркала стая пластмассовых стульев, двинувшихся отползать от круглой кормушки - со стреляными гильзами прозрачных пластиковых стаканов, с сероватыми стружками вобельной шкурок, сухофруктами внутренностей и оранжевой курагой - крошками икры, которая аукнулась цветом губ одной из распрямившихся - показалось, что спьяну мадам частично пооткусывала себе, забыла собрать и подлепить ко рту, чтобы - как и было…
Клейкая вобельная икра - своим видом - запломбировалась в дальних зубах - семёрках да восьмёрках, и Синтюров сразу выхватил зубную щётку - как смычком, запиликал ею во рту что-то быстрое-быстрое…
Слившиеся на тротуар - и как по водостоку дальше - разнополые пивохлёбы, от покинутого и уже ставшего добычей падальщиц-официанток, стола - за волной своего ухода вызвали разряжение - то ли в слухе, то ли во внимании, - и как в яму устремились - скатились -  звуки перистальтики этого заведения: перефыркивался с раздатчицей потрясывающийся старик - лишь бы поболтать - о непомерности цены, а сам вцепился в аж два стакана; из дальнего угла, в затылок, толкнуло басовитое - неизвестно кому, неизвестно за что "Ты как с женщиной разговариваешь!" и - опять из-за спины, - где в глубине кибитки и нарождалось всё это перелистывание:
- Что же мы - лучше своих поступков?
Надо будет обернуться - какие там хари? - философски пьют… Якобы подслушал - и получился бы откровенный реверанс, - в рефлекторном, но приостановленном, рывке Сергеева голова - только щёлкнула кнутом взгляда по, опять, деду, уже отбрехавшемуся с девчонкой. Видимо принёс с собой заранее очищенную - коричневую спину рыбы: грыз её, паркинсонически вибрируя черепом - где лысым, а где с коротко стриженной сединой - как играл на губной гармошке, опустив сосредоточенно глаза.
А может - Ноннку ещё и - Чёрный Пионер? Вот она - и абсолютно без интереса - есть у меня кто на стороне… И вообще к нашему - среднему, скажем так - удовлетворению… Ведь мо-о-ожно было - и поселить эту топ-топ-цок-цок-Руфькину-модель - на Бабайке. Тем более, что - кто там он ей - кажется, и не муж - кто бы за неё платил… Жила бы, уверен - большей частью, без…
Синтюров опёрся взглядом на вал с проходящими друг сквозь друга и почерневшими как буквы, гуляющими - как заглавные буквы, повёрнутые на три четверти боком, мало теперь отличающиеся одна от другой - они ходили навстречу и вослед, но так и не складываясь в слова - в лучшем случае в слоги с одной-двумя , за ручку, резвыми прописными буквёшками… все сплошь - заглавные… Сергей будто встал где-то с краю этого движения - лицом к Волге, и оттуда ему увиделись - будущие - осенние удары ветра по тихой воде - пятнами ряби. Пятна, вспыхнув, сразу устремлялись в бег по поверхности, но довольно быстро - и недалеко - уже размазывались, превращая первоначальную резвую ребристую вмятину - в общее лёгкое пошатывание волн, фон…
После коротких морозов, остров - там, где он ближе к мосту выпирается в реку, и отчего сейчас зелёная волна ив на выступе отчётливо заворачивается буруном - приобретёт строгие воробьиные цвета - коричневый, серый, чёрный, - и из волны превратится в прилёгшего, голову на вытянутые передние лапы, эрдельтерьера…
А когда-нибудь потянутся льдины, - на переднем плане - поплывут каждая индивидуально, и мятые белые шляпы бугрящегося на них снега без искажения отразятся в достаточных вокруг, чтобы поместить отражение, обводах речной глади, и это сделает смещающиеся симметричные объекты - эллипсоидными, тюленевидными, - а дальний план - где прорези воды между льдинами уже им сожмутся, - гряды белых кучевых молочных пенок - как и при наблюдении за настоящими облаками - он сдавит в беловатую полосу с лёгкими трещинками - разбавленными сиреневыми чернилами - разделений, и в самой дали ледоход уже совершенно потеряет движение, будто там - затор, что вряд ли…
Старикан-спиногрыз видимо уже дожевал закусь - с первым стаканом - и бодрыми, но мелкими, дёргающими старческими движениями выбрался из-под шатра, захватив с собой - второй полный пол-литровый стакан. Нёс его в одной опущенной руке, как орлиной лапой охватив широкий верхний край. Впереди, под небольшим углом к курсу старика, к валу переходившего пустую проезжую дорогу, - со стороны заречья ещё слепило - мимо острова садящееся - солнце, и луч его как попал в стакан, так и засел в нём. В руке у старика загорелся жёлто-оранжевый фонарь… Фонарь то вспыхивал - жёлчной искрой, то охряно тускнел - будто внутрь иногда задувал, полоская горло пламенем, ветер…