Мы Русские, Бог с нами...

он в эти дикие края - ни ногой. Он не старик Ван Дамм и уж тем более не знаменитый Ухогрыз Тайсон. С дезертирами и прочими беглыми он предпочитает разбираться посредством огнестрельного оружия, а не на кулачках. Вот и потащили... смешно сказать, целый арсенал. Пара старых добрых британских L3, пара ещё более древних "Узи" - для девчонок. Зачем, спрашивается, ну зачем? А Машка-дурёха, Машка-Снайпер - туда же. Я, мол, без ствола за пазухой всё равно что в мини без трусов. Перекричали, перегорлопанили, хотя в подполье разве ж можно так?.. Да только мальков этих один лишь провал и научит. Вот и остаётся теперь... не то молиться, не то материться - чтобы пронесло, чтобы не зашмонали.
    Толпа на 609-й пестовский собралась изрядная. Народ всё больше тихий, трезвый, крепкий. Фермеры... За покупками приезжали - эвон, какие все нагруженные. Коробки, коробки, коробки... выше крыши вагонной коробки.
    Перед платформой высился турникет из блестящей никелированной стали и по обе стороны прохода - две будочки из стеклопластика. Сердце у Сони упало, как только они туда взглянула - за спинами городовых чёрными башнями маячили четверо негров-рейнджеров. Здоровенные, сытые, накачанные, все - под два метра, а в ширину - не обхватишь. В камуфляжных майках по случаю жаркого августовского дня. Этим-то глазки не построишь. Бёдрами не повиляешь, не поноешь: "дяденька, пустите студентку...". Особенно после воронежского дела. Городовые-то что, им семьи кормить надо, и не слишком они усердствуют... если хорошенько попросишь. Шмонают так, для вида больше, потому что тоже знают - дураков тащиться на Московский с оружием нет. Три кольца охраны. Три проверки - на входе, на платформе и в вагоне. Муха не пролетит.
    Правда, Машка-Снайпер ни разу ещё не попадалась. А тот раз, что попалась, не в счёт. Замели со "Стечкиным" - а она потрахалась с урядником в караулке - он её и отпустил, добрый человек, ни протокола не составил, ни в компьютер свой проклятущий не загнал. Машка уверяет даже, что кончила, но, наверное, врёт. Она вообще на эту тему прихвастнуть любит. Соня ей как-то сказала. что если хотя бы десять процентов того, что она, Машка, рассказывает - правда, ей впору идти лечиться. От того, что в народе "бешенством матки" прозывают.
    Правда, когда Машка попалась, на контроле и рейнджеров не было.
     К горлу подступил противный комок. Соня оглянулась на мальчишек - держатся молодцом, никто и глазом не повёл. Когда попал в толпу, и тебя несёт к турникету - главное не дёргаться. не рыпаться, и вообще ничем от соседа не отличаться. У ниггеров на такие дела глаз намётанный. Потому что по первости много было... спринтеров всяких.
    - Тихо, тихо, граждане! - загремел в мегафон урядник, пожилой дядька с несколькими нашивками. - Не наваливайся, кому сказано! Проходи по двое с кажинной стороны. К досмотру!
    Толпа вздыхала, задымливала папироски, вежливо и негромко матюкалась дозволенными в присутствии дам словами. Досмотреть восемьсот человек - не шутка, и дело, само собой, долгое. Вот и начинается:
    - С коробками сюда! Сюда, направо, кому сказано! Да не на ваше право, а на моё право, понимать надо!
    Толпа гудела и медленно перетекала, словно полуостывшая лава. Соня, Машка, Мишаня и Костик со своими самапальными невеликими рюкзачками вперёд благоразумно не лезли - им важно пройти в конце, когда и городовые подустанут, и негры девчонок нащупаются.
    Из всей троицы Соня в подполье дольше всех - полных три года, с самого начала. Вроде бы командовать должна, да только вот не получается. Потому что от звания лейтенантского упрямо отказывается, а парни с Машкой только звания и признают. Вот и получается, что, хотя они в подполье - год от силы всё время выходит, что они Соней командуют, а не наоборот. Но тут, верно, и их проняло - все трое на неё смотрят, ждут, что она скажет.
    - За мной держитесь, - одними губами сказала Соня. Сняла бейсболку, поправила волосы. И - ага! - наткнулась на мокрый рейнджерский взгляд.
    Охо-хо... До чего ж достали этими своими взглядами... козлы.
    Сонина внешность - её лучшее оружие. Никому и в голову прийти не может, что худенькая, невысокая, едва метр шестьлесят, девчонка с вечно потупленным взором, оказывается, носит при себе "Узи" с полным боекомплектом, по ночам, случается, палит в патрульные "Брэдли" из величайшего сокровища её ячейки - облупленного старого РПГ, или деловито всаживает пулю в лоб очередному коллаборационисту прямо в его кабинете...
    Соня-Смерть, как её зовут в питерском подполье.
    Костик и Мишаня - типичные хипаны. Тощие, в вечных своих банданах, латаных джинсах и поношенных кроссовках. Длинные волосы у обоих собраны в девчоночьи "конские хвосты" предплечья разукрашены татуировками, в ушах по три серьги. Ныне больше всего подозрений вызывают как раз те, что ничем не выделяются...
    Машка - полная им противоположность. Машка - толстая, носит очки, а вдобавок ещё и стрижена под ноль. Экстраваганц. На серьёзные дела её берут редко - только когда надо обеспечить огневое прикрытие с дальней дистанции. Соня не знает, где Машка так выучилась стрелять, но дай ей в руки самую разболтанную, самую расхлябанную "драгуновку" или "калаш", или штатовскую "ар-пятнадцать" - и через пару-тройку минут Маша положит в яблочко девять пуль из десяти - с предельной дистанции, когда и саму мишень-то едва видать. А ещё очкарик!
    Досмотр шёл скучно. Фермеры на пестовском поезде ездят благонамеренные, дозволенное им (в обмен на продовольственные поставки тем же рейнджерам) для обороны от дезертиров и инсургентов гладкоствольное охотничье оружие с собой не таскают. А неподакцизный самогон даже негры-десантники за нарушение не считают. Говорят, очень они в 82-й его уважают. Ну прямо как у Ильфа и Петрова.
    - Уснула, красавица? Документы! - рявкнули у неё над самым ухом.
    Не заметила, как и до контроля добрались.
    С видом послушной пай-девочки Соня протянула усталому городовому документ - запаянную в пластик карточку с двумя цветными поляроидовскими фото - фас и в профиль, фамилией, именем, отчеством - по-русски и латиницей; на обороте плотными рядами шли отпечатки её пальцев.
    Городовой сунул карточку в сканер.
    - Руки клади, - в тысячный, наверное, за сегодня раз приказал он.
    Разве ж мы можем не слушаться, дяденька? Мы девочки хорошие, университетские, послушные, ни в чём предосудительном не замешаны, члены Российско-Американской Лиги Друзей, во время Установления Международного Контроля проявили лояльность, досье у нам чистенькое-чистенькое...
    Как наутро простыня у новобрачной. Нынешней, конечно.
    - Корабельникова... София Юрьевна... православная... номер социального страхования... совпадает, - забубнил городовой. - Словесный портрет... совпадает. Отпечатки пальцев... совпадают. Это ж какая-такая Корабельникова? Уж не Юрия ли Палыча Корабельникова, первого заместителя...
    - Она самая, - елейно пропела Соня.
    - Ишь ты! - удивился городовой. - Ну, хоть вы и дочка... а закон для всех один. Рюкзачок сюда извольте!..
      Обычно городовые на шмоне всё делают сами. У них и оружие-то смешное - газовые пистолеты да шокеры. Правда, хорошие. А вот рейнджеры - те вооружены до зубов. И ежели что - польют толпу свинцом, разбираться не станут, кто там в ней, женщины, старики или дети. И чего они сейчас-то сюда выперлись? В городе всё спокойно. Лето. Август. Подполье уже три месяца сидит тише воды, ниже травы - после того громкого дела, диверсии на Сортировке, когда сожгли десяток новёхоньких "Абрамсов-2" и положили почти пятьдесят человек охраны.
    Правда, ИХ среди погибших было едва ли десятка два. Остальное - наши, отечественные... предатели из Внутреннего Корпуса. Эти - не городовые, эти - шакалы и сволочи, все они подпольем уже приговорены, и пощады никому не будет. Хуже их - только церковники. Ну, не все, конечно, а те, что за "примирение" ратуют. Для них у Сони вообще никаких слов не находится. Ни матерных, ни иных. Только свинец. Да ещё коктейль Молотова. Очень хорошо действует.
    - Рюкзачок сюда извольте!.. - повторил городовой.
    Соня с каменным лицом шмякнула рюкзак на досмотровый стол. Индукционным искателем городовой проверять не стал - ясно и так, что железа у туристов много. Распустил завязки на горловине, полез внутрь.
    Разумеется, "Узи" у нас лежит не просто так, а в двойном кармане на самом дне, замотанный в тряпки. Городовой может докопаться до самого низа, но ничего не найдёт. И только если обратит внимание...
    Но пока ещё не обращал. Машка-Снайпер, кстати, засыпалась совсем по-глупому. Пистолет сзади за поясом юбки несла - это здоровенный, тяжеленный "Стечкин"-то!
    Хороший городовой попался. Дорылся только, наверное, до трети. А потом рукой махнул.
    - Проходите... София Юрьевна. Батюшке кланяйтесь. Мол, от старшего смены Сидорова Егора Пе...
    - What y’are talkin’ ‘‘bout? - весело блеснув глазами, тотчас поинтересовался негр-рейнджер. Изъясняются они, кстати, все поголовно на своём "эбонике", к классическому английскому Его Величества короля Чарльза отношение имеющем весьма и весьма отдалённое. - Whatcha gonna do?
    Городовой тотчас же сник.
    - Сорри, сэр... Ай ду нот интенд ту... - лицо полицейского аж побагровело от неимоверных усилий.
    - C’mon, shut up, buddy, - решительно сказал негр. И для вящего эффекта ткнул городового стволом под рёбра. - Git alon’ an’ lemme see. I hafta chek...
    Соня поняла, что сейчас ей, похоже, стоит немедленно упасть в обморок. Или начать раздеваться на виду у всех. Или выкинуть ещё что-нибудь, столь же милое и непринуждённое.
    Негр коротко бросил своим нечто уже совершенно непонятное, наверное, на внутреннем жаргоне 82-й дивизии. И, перекинув винтовку за спину, обеими руками принялся шарить в бедном Сонином рюкзачке. Руки у него оказались на удивление длинные, и орудовал он ими весьма ловко.
    Очередь за ними терпеливо ждала. Ребята и Машка скорчили постные физиономии, всем видом своим являя оскорблённую невинность.
    Рейнджер тем временем добрался до самого низа. Соня наскребла где-то сил посмотреть на него и слегка состроить глазки. Мол, дорогой ты мой, ты, конечно, душка, но поезду-то отходить через полчаса, а впереди ещё вагонный досмотр...
    Негр на мгновение замер. Сердце у Сони оборвалось - неужто нащупал? Но нет, рейнджер, оказывается, просто удовлетворился осмотром. Выпрямился, уперев здоровенные руки в боки, сверху вниз (причём, с ОЧЕНЬ высокого верха!) взглянул на Соню. Очень нехорошо взглянул. Настолько нехорошо, что за один такой взгляд следовало выпустить ему в брюхо целую обойму.
    Взгляд был на редкость сухим. Стопроцентно. Как воздух в центре Сахары или Гоби. Коренным образом отличавшийся от первого, пойманного ею. Тот - "мокрый" - был совершенно обычен и привычен. Такие взгляды скользили по ней, не задевая. Неважно, была ли она закутана с головы до пят или, наоборот, в бикини, минимизированном до крайней степени. Эти взгляды - просто отдача от её оружия.
    Но вот ЭТОТ взгляд ей очень не понравился. Не понравился до такой степени, что хоть сворачивай всю операцию
    Однако, против её ожидания, ничего не случилось. Негр отвёл взгляд и вполне равнодушно кивнул.
    - Проходите, - с явным облегчением проговорил городовой.
    С Машкой и ребятами всё прошло куда проще.
    Они уже шли по перрону, когда Соня, высоко подняв согнутую левую руку с большими круглыми часами на запястье - так, что в стекле отразился и турникет, и толпа, и будки, и городовые - увидела, что рейнджер пристально смотрит ей вслед. Прежним сухим взглядом.
    Стало очень страшно.

     * * *

     Память ко мне возвращается странно, обрывками, по частям. Никогда раньше мне не доводилось погибать, тем более - такой смертью. Я не знаю, что стало с тем парнем, что пришёл сюда и - неведомо как! - отыскал-таки Русский Меч. Мои глаза открылись в тот миг, когда рука - НЕ МОЯ РУКА! - коснулась рукояти зачарованного оружия. Я смотрел чужими глазами, я был в чужом теле... однако оно повиновалось мне. И я стараюсь не думать, что случилось с ЛИЧНОСТЬЮ того парня, что оживил меня. Оживил, пожертвовав собой.
     В избе - подзапущенной, конечно, но не разграбленной, помогли малые орташевские обитатели, домовые, овинные, гуменники и прочие - я нашёл единственный документ моего спасителя. Паспорт с двуглавым орлом. А в паспорте - имя.
     Всеслав Брячеславич Полоцкий.
     Моё имя.
     С фотографии на меня смотрело моё лицо. Таким я был - много веков назад, когда никто и слыхом не слыхивал ни о какой Москве, а над Днепром во всей красе вечной твердыней стоял стольный Киев.
     Кроме имени, фамилии и отчества в паспорте больше ничего не было. На месте даты рождения расплылась светло-жёлтая прозрачная клякса от каких-то химикалий, выевшая напрочь все чернила. И то же самое - там, где была "прописка".
     А сам Меч отыскался в глухом болоте, на краю гиблого бучила - лежал, точно палка, обвитый травой, утонувший во мху... И откуда было мне знать, что случилось в Орташеве после того, как погасло моё сознание? Как он, мой неведомый двойник, исхитрислся отыскать величайшее моё сокровище, бережно хранимое во всех войнах и передрягах вот уже без малого тысячу лет?
     У меня нет ответов на эти вопросы. И, боюсь, нескоро ещё появятся.
     Но, как бы то ни было, Меч остался при мне. И ничего не оставалось делать, как, справив достойную тризну по таинственному моему спасителю, взяться за всегдашние дела. Беречь и хранить тех малых, что доверились мне.
     А вот Арафраэль исчез. И даже его немногословные собратья ничего не могли сказать мне о его судьбе.
     Ничего не скажешь, верно разило твоё оружие, Лика... до сих пор не могу думать о ней как об Ольге Равноапостольной. Арафраэль... друг... И нет даже тела, чтобы по-честному возложить на погребальный костёр, сослужить последнюю службу старому другу.
     И вновь потекли дни. Похожие и непохожие один на другой. Лето сменялось осенью, а зима - весной; и нет, никогда не будет конца вечному сему круговороту, до той поры, пока я сам не скажу себе - хватит.
     Шли дни. Русский Меч ждал.
     Но, против обыкновения, теперь я часто приходил к нему. Клал чужую, до сих пор непривычную, ладонь на холодную рукоять зачарованного оружия, молча, без слов, спрашивал - и уходил, так и не дождавшись ответа.
     Рукоять Меча оставалась холодна, как вечный лёд. Нет тебе ответа, означало это. Решай сам. Не спрашивай ничего.
     А ведь бывали - в прошлом - дни, когда Он сам звал меня. И говорил - пришло твоё время, Всеслав.
     Так было и перед побоищем у Вороньего Камня, и перед кипяшим кровью адом Куликова Поля... и только, отправляясь к Кубинке вместе с обречёнными приказом Жукова ополченскими дивизиями, я ничего не спрашивал у Меча.
     А вот сейчас...
     И, выслушивая всё, что приносили мне на быстрых крыльях немногие собратья Арафраэля, я всё чаще ходил к Мечу. И всякий раз возвращался, не получив ответа.
     А потом началось. Операция по Установлению Контроля. Сжав зубы, я стоял у околицы - а высоко в небе, невидимые для простых человеческих глаз, шли армада за армадой. Летели сытые, здоровые, отлично вооружённые, вышколенные и обученные.
     Точь-в-точь как те, что хлынули через западную границу в ночь на 22-е.
     Ну, что же ты, говорил я Мечу. Чего ты ещё ждёшь, чего? Разве ты не понимаешь, что это конец, конец всему, во что мы с тобой верили и что ты защищал? Не знаю, правду ли говорила Ольга - что ты выкован руками титанов ещё до начала времён - но ты защищал эту многострадальную землю, этот зажатый между бесплодным севером и иссушённым югом лесной предел, перевитый, точно жилами, руслами рек, глядящий в небо глазами озёр, ты берёг его, ты проливал кровь, ты нарушал порядок вещей - так почему же теперь ты бездействуешь?
     Ответа не было. Меч оставался холодным - но при том совершенно не безжизненным. Я чувствовал его гнев. Медленный, звенящий, совсем, конечно же, не похожий на наш, людской. Меч жил своей жизнью. И не нуждался ни в чьих указаниях. Что ему делать, как и когда.
     ...С самого утра всё пошло как-то не так. Затеял чинить крышу на Васюшкиной избе - уронил молоток в заросли и потом даже вместе с амбарником и гуменником битый час искал его в густом бурьяне.
     Потом над деревней вдруг завис вертолёт. Старый "Ми", машина наблюдателей, что патрулируют вдоль нефтепровода. И пилот, спрыгнув на землю, вдруг ни с того ни с сего спросил меня, не найдётся ли котла на продажу - мол, с мужиками баньку ставим.
     - Разве что бочка железная есть, - удивившись, ответил я.
     Бочка и впрямь была знаменитая. Не поддающаяся никакой ржавчине, солидная, прочная - с одноглавым хищным орлом на боку и надписью "Вермахт 1942" по-немецки.
     Пилот, однако, бочку не взял, улетел восвояси.
     И зачем, спрашивается, горючку жёг? Хотя ему ж всё равно - топливо не своё и даже не казённое, а этих самых "миротворцев".А потом... Потом у меня вновь ёкнуло сердце. Потому что ближе к вечеру на старой дороге, что тянется от другой позаброшенной деревни, Мощичина, я увидел дружно шагающую под рюкзаками четвёрку.

      * * *

     Досмотр в вагоне они прошли благополучно. Даже слишком благополучно, Соня такое везенье не любила. Проводник только мельком глянул на их поклажу и, милостиво махнув рукой, влепил на билет отметку "Пропущено".
     Правда, не понравилось Соне, что сопровождали поезд опять же рейнджеры, не меньше десятка, вместо привычной пары-тройки норвежцев - флегматичных и равнодушных - или финнов, прячущих от стыда глаза. Но такое периодически случалось - особенно если где-то на трассе кому-то из провинциального подполья удавался налёт. Подпольщиков в глубинке раз, два и обчёлся, действуют они на свой страх и риск, никаким центральным органам не подчиняются (и молодцы, про себя добавила Соня), так что в Питере вполне могли ничего не знать, если где-нибудь в Анциферово или в Хвойной сожгли бензовоз или всадили пулю в спину зазевавшемуся патрульному.
     Так и ехали. И никто не задал ни одного вопроса - так куда же всё-таки путь-то держим? Неужто и впрямь все те сказки ты нам всерьёз рассказывала?
     Да всерьёз, ребята, всерьёз. Сама себе не верила, когда узнала. Перепроверила не трижды, не четырежды, прежде чем решилась кому-то рассказать. Потому что современный " цивилизованный" человек поверить в такое просто не в состоянии. Рассмеётся, скажет - "бабушкины сказки" - и посоветует меньше читать героических былин на ночь. И пропишет какую-нибудь очередную "Кровавую оргию в марсианском аду", благо с pulp fiction у нас нынче никаких проблем.
     У нас теперь проблем и вовсе мало. Это в первые дни народ боялся, а потом, когда выяснилось, что солдатиков, восемнадцатилетних мальчишек, просто разоружают и отпускают по домам, ловят и без долгих рассуждений сажают "быков"-отморозков, быстро загоняют куда следует наглую шпану, арестовывают "коррупционеров", но при этом не срывают с флагштоков бело-сине-красные триколоры и не сбивают прикладами двуглавых орлов, не вводят талоны и карточки, продуктов в магазинах становится только больше, и водка не дорожает - так очень быстро осмелел и освоился. Сначала надрывались - "оккупация, оккупация!" Пардон, господа, какая оккупация? Миротворческая операция в зоне повышенной нестабильности, нашпигованной ядерным оружием, древними, дышащими на ладан атомными станциями, химическими комбинатами и прочими прелестями. Как в Боснии. Или в Албании. Или в Сомали. Или на Гренаде. Или в Панаме.
     Нет, дальше на эту тему я думать не буду, сказала она себе. "Приказываю не думать и запрещаю думать". Лучше я порадуюсь тому, что Машка и мальчишки мне поверили. Это ведь... это ведь... такая удача, что трудно даже вообразить себе. И вот они уже в дороге, и позади кордоны, и головотяпство с оружием не привело к фатальному исходу, и можно на часов на восемь расслабиться, пока поезд не дотащится до Кипрени...
     Очнулась она только когда заспанный проводник потащился по коридору будить нескольких фермеров и лесных рабочих, что сходили в Теребутенце - последней крупной станции перед Кипренью. Соня принялась расталкивать спутников.
     Парни, как всегда, вскочили мгновенно и бесшумно - школа всё-таки сказывалась; Машка же, тоже как всегда, принялась браниться, посылать всех куда подальше и грозиться всякими непечатнымм словами, коих в её арсенале содержалось великое множество. Эх, если б их на патроны обменять... Получилось бы выгодно даже по курсу один к десяти.
     Одевались, обувались, меняя кроссовки на сапоги. По здешним болотам не разгуляешья даже в августе после не слишком богатого дождями лета.
     ...Поезд остановился довольно скоро. Проводник не показывался, но дверь оказалась отперта. Соня быстро высунулась наружу - темно, не видно ни зги, только вдалеке - одинокий фонарь. Чёрт его знает, как должна выглядеть эта Кипрень, может, так и надо? Она спрыгнула на гравий.
     Пусто-то как! И не видать даже никого из сопровождающих поезд вояк - по инструкции обязаны выходить с мощными фонарями, следить, чтоб не случилось никаких эксцессов. Но, видать, Кипрень эта настолько мелка, что её сочли недостойной даже взгляда славного рейнджера из 82-й воздушно-десантной.
     ... Едва успели сбросить рюкзаки и спрыгнуть сами - ни о каких платформах тут и речи ни было - как поезд тронулся. Проводив глазами исчезнувший вдали красный огонь последнего вагона, Соня вздохнула с облегчением. Здесь, в глуши, максимум, с чем они могли столкнуться - пара поселковых (то же, что городовые, только ещё ленивее и безалабернее). На подполье им плевать с высокой лампочки. Это не угроза.
     - Х-холодно, йомть, - пожаловалась Машка, застёгивая штормовку и натягивая капюшон. Машка вечно или мёрзла или умирала от жары, в зависимости от времени года, и середины не признавала.
     - Веди, Соня, - серьёзно сказал Костик. В отличие от других, он уже успел взгромоздить рюкзак на плечи.
     Веди. Легко сказать. А вот что делать, когда тут единственный фонарь, да ещё и где-то у чёрта на куличках?
     В руках Мишани засветился фонарь. Хороший фонарь, трофейный. Луч побежал по подступившим совсем близко к полотну лесу, по кустам, покосившейся, серой от дождей дощатой будки возле переезда - полузаросшая лесная дорога таранила тут рельсовое полотно, тяжело переваливаясь через него, уползая в заросли на противоположной стороне.
     - Блин! Соня, где мы? Это что, Кипрень? - осведомилась Машка.
     - Нет, - без тени неуверенности в голосе отрезала Соня. - Мишаня, подсвети карту. Ага... всё правильно.
     Она сама ещё не совсем понимала, что именно "правильно", но ребятам её растерянность видеть вовсе не полагается.
     Мишаня поднёс карту-километровку. На ней чёрный росчерк железной дороги пролёг от Теребутенца дальше, через Кипрень к Анциферову.
     - Мы сейчас вот здесь, - Соня уверенно ткнула пальцем в карту. - Большая дорога. Переезд. Пять километров по рельсам до Кипрени.
     - А з-зачем же мы тут вылезли? - спросил Костик.
     - Потому что в поезде рейнджеры были вместо обычных конвойных - раз, - принялась вдохновенно импровизировать Соня. - Потому что проводник знал, докуда мы едем, и наверняка стукнул - два; потому что... потому что американ, когда шмонал, уж очень нехорошо на меня смотрел потом. Вот я и решила... себя поберечь надо. Пока они разберутся, где мы сошли да зачем! А до Орташева... - она вновь взглянула на карту, - здесь не так и далеко. Километров двадцать, если по дорогам? Считая со всеми извивами. Вот, смотри - на ту сторону, по этой дороге, между озёрами, Сивериком и Долгушей, и прямо, через Сивцево, Бакшиху, Михеевку - до Мощичина. А там в Орташево повернём. Крюк, конечно, изрядный... зато от хвоста избавились.
     - Если он был, хвост этот, - пробурчала Машка.
     - Ветер у тебя в голове, Маха, - назидательно заметила Соня. - Сама ведь знаешь - надейся-надейся, а всё равно не плошай. Давай, пошли. Что-то мне не слишком через Кипрень идти улыбается.
     Сказано - сделано.
     Над ними разгорелась заря. Путь пролегал через дремучие леса, дорога казалась давно заброшенной - ферм в здешних краях немного. Да и что тут толком вырастить можно? Лето короткое, и то, если не дождливое и холодное, так испепеляюще-жаркое. Правда, здешние края славились изобилием и грибов, и ягод, но сейчас народ что-то к ним охладел, как и к бесчисленным нарезам "садоводств". Только фанатики этого дела и остались. Остальным и так на бутылку с закусью хватает, особенно если самогон неподакцизный...
     Три полупустые деревни они миновали, обходя их краем леса, границей зарослей и полей. Когда-то заброшенные селения мало-помалу оживали; а в одной путники заметили даже новенький фермерский дом.
     Наконец они добрались почти до самой цели. До узкой моховой головины между двумя озёрами. Дорога смело вбегала на серо-зелёный покров, оборачиваясь чёрным рвом, заполненным болотной водой. Кое-где ещё виднелись остатки некогда проложенной здесь гати.
     - Нам что, нам СЮДА? - с ужасом спросила Машка.
     - Не бойся, тут неглубоко, только надо по самому краю идти.
     Через болотину пробирались битый час.
     Уже опускался вечер, когда они наконец добрели до цели.
     Деревенька предстала их взорам двойной ниткой выстроившихся вдоль дороги изб, всего десятка три, наверное. Окрестные поля, однако оставались отменно чисты, словно только-только вспаханы под пар. Дома - тоже в полном порядке, будто хозяева и не ушли отсюда много-много лет назад. Прополотые огороды, ровные плетни, добрые крыши, опрятные срубы над колодцами и взнесённые деревянные коромысла журавлей.
     Однако дым поднимался только над одной трубой.
     Соня почувствовала, как сердце дало перебой. Сразу стало жарко-жарко. Всё, пришла, девица-красавица, время сказок кончилось, настало время дело сполнять...
     - Это здесь? - простонала Машка. - Ой... я себе ноги по самую задницу стёрла. Всё, если ещё хоть раз шагну - хороните меня, хороните...
     - Як помру, так поховайте на Вкраине милой, - безбожно перевирая оригинал, провозгласил Костик. Он казался свежее остальных.
     ...Они едва добрались до запорного плетня, которым перекрывалась дорога - чтобы скотина не разбрелась - когда навстречу им вышел человек. В просторной полотняной рубахе, подпоясанный простой верёвкой, в серых же, некрашеных штанах, которые так и тянуло гордо поименовать "портами". Он не отличался богатырским сложением, хотя шириной плеч куда как превосходил и Костика, и Мишаню, узкогрудых городских выкормышей. На вид ему смело можно было дать и тридцать, и сорок лет - по лицу возраст не угадывался. И глаза, когда он подошёл ближе, оказались самыми обыкновенными. без всякой там "дремлющей мудрости бессчётных веков". И пахло от него. как и должно пахнуть от мужика, что весь день в поте лица машет топором.
     - Здравы будьте, гости дорогие, - низким голосом прогудел он. - С чем пожаловали? Давайте, давайте, заходите, вижу, что с ног валитесь... издалека идёте? Не со станции, так я и удивляюсь...
     - На большой дороге сошли, - вдруг сказала Соня. - От рейнджеров избавлялись.
     - От рейнджеров? - взгляд мужчины тотчас стал жёстким и острым. - Ах вот оно как... ну, давайте, пошли. Отдохнёте, я вам баньку истоплю по-быстрому... Куда вам дальше-то надо?
     - Да нам, собственно говоря, сюда надо, - вылезла Машка. - А зовут вас как?
     Незнакомец усмехнулся. Зубы у него были, словно он только что снимался для рекламы "Блендамеда".
     - Всеслав, - спокойно сказал он. - Полоцкий Всеслав Брячеславич.
     - Ничего себе совпадение, - выдавил из себя Костик.
     - Всякие совпадения бывают, - Всеслав улыбнулся и слегка пожал плечами. - Ну, пойдёмте? Давайте, красавицы, мешки ваши. Донесу.

      * * *

     После бани они маленько оттаяли. А то совершенными волками смотрели - все, кроме одной, стриженой Сони. А так - соорудил я самоварчик, выставил варений, и пошёл у нас совсем другой разговор. Правда, говорила всё больше та же Соня. Памятуя Лику, присматривался я к ней, как мог - да всё напрасно. Равноапостольную, надо сказать, я ведь так и не распознал, даже после начала экзорцизма. Видно, но просто это образ был, несчастную монашку и впрямь послали с таким заданием сюда; и, значит, разбираться с тем головастым настоятелем всё-таки придётся.
     Наступила уже ночь, и филин, давний мой знакомый, троекратно проухал над избой - мол, выходи, на звёзды полюбуемся, покалякаем. Правда, подождав маленько, понял, что я занят, никуда не пойду, и думал было обидеться, да, видно, амбарный ему вовремя шепнул, что дело серьёзное. Ухнул ещё пару раз печально и улетел в поле. Мышковать.
     Разговор как-то неуловимо истаивал, иссякал, как всегда бывает, когда сошлись незнакомые люди, обменялись первым, внешним, куда позволено пускать чужих, и застыли в раздумьи - то ли открыться, как открываешься порой случайному попутчику, то ли попрощаться и уйти. Правда, по Соне судя, уходить она никуда не собиралась.
     - Всеслав Брячеславич... - имя ей давалось с трудом. И на чуть смуглых щеках - тёмно-алые пятна.
     - Да без отчества можно, - сказал я. - Не так мне и лет-то много...
     Она подняла глаза, впервые за всё время беседы взглянула с вызовом.
     - Какие наши годы - только-только первую тысячу размениваем?
     За столом стало тихо-тихо. Мальчишки смотрели на меня совершенно очумело. Вторая девчокна, Маша, напротив - холодно и деловито. Под столом, я знал, она уже сняла "Узи с предохранителя".
     - Да мне как-то казалось, на тысячу я пока не тяну, - демонстративно посмотрев в зеркало, сказал я. Интересные временя пошли - похоже, ни для кого я уже не тайна... И что теперь делать-то? Или они - тоже от Него?
     - На тысячу - нет. Хорошо, что вы - не свифтовский бессмертный. А ведь бессмертный, правда? - она жадно смотрела на меня, глаза умоляли - ну, согласись, согласись, так хочется верить, что вечная, неизбежная тьма в конце пути не так уж неизбежна!
     - Не бессмертный, - я покачал головой. - Убить меня можно... очень даже. Вот Маша это как раз и собирается, похоже, сделать...
     - Да хватит вам! - внезапно крикнула та самая Маша. С нарочитым грохотом швырнула оружие на стол - чуть самовар не опрокинула. - Соня! Не крути! Скажи прямо! И... если он... человек... русский...
     - Хорошо, - глаз от меня не отводя, согласилась Соня. - Всеслав Брячеславич... простите, нам надо вас спросить...
     - Спросить? А зачем? - эхом отозвался я. Так и будешь ты у меня, красавица, ходить кругом да около, пока не выяснится, что тебе надо.
     - Оружие... Меч... Он у вас?
     Ох ты! И эти всё знают! Ну неужто Ему опять Русский Меч потребовался?
     - Об этих вещах, девонька, с первыми встречными не калякают, - невозмутимо сказал я.
     Мальчишки замерли соляными столбами. Только глаза и жили.
     - Хорошо, - Соня потёрла виски. - Тогда я сама вам расскажу.
     Мальчишки Иванова начитались, "Руси изначальной", помните - там дружина Чёрного Перуна была... воинское братство, что превыше кровного родства... И говорят - давайте так и назовёмся... а я возьми до скажи - если уж дружина Чёрного Перуна, так надо по всем правилам... знак под мышкой калёным железом выжечь... А они мне - да ты, девчонка, чего нас подначиваешь, сама, небось, красоту портить не захочешь, да и боли испугаешься.. А я говорю - да вы первее меня испугаетесь, женщины вообще выносливве, нас природа рожать предназначила и боль терпеть... Ну и... горячие головы завелись, и в самом деле метку железную сделали, был у нас тогда кузнец один настоящий... Стоим мы так, стоим, и я вижу - трусят все. А когда железо рдеющее к тебе эдак подносят... так куда как страшно. В общем... меня словно как подхватило что-то, подхватило да повело, я как заору - трусы вы все, давайте, с меня начинайте! Руку так подняла - и сама на метку... Колька-кузнец чуть с перепугу её не выронил.
     Она торопливо, забыв об окружающих, расстёгивала рубашку. Высоко подняла украшенный шрамом локоть.
     В подмышечной впадине темнел выжженный калёным железом Знак Перуна, знак воинов, знак мужского оружного братства, знак, который я не видел уже невесть сколько веков.
     Ноги сами распрямились, заставляя встать. Негоже сидеть вот так вот перед братом, что приняла на себя печать моего Бога.
     Трое Сониных спутников глазели на неё, разинув рты. Видно, это стало новостью и для них.
     - Завопила я тогда, помню... благим матом. А потом... потом всё поплыло как-то. И я увидела. Старик... нет, не старик он, просто зрелый, сильный такой воин, весь седой. В чёрных доспехах, в руках - топор. Поглядел так на меня, улыбнулся и сказал:" Здравствуй, отроковица, али мужчин в Земле Русской не стало, что таких, как ты, ко мне посылают?.." А потом вгляделся, посуровел весь и говорит: "А, вижу, вижу, отроковица... ну что ж, помогу тебе в беде твоей. Ступай, ищи... Ищи Всеслава-ведуна, он нынче в северных лесах уже сколько веков обретается. У того Всеслава есть дивный меч, он твою землю только оборонить и сможет..." Сказал так - и пропал. Ну, точно в сказке. Меч-кладенец сыскать... - Хихикнула она, натужно так, искусственно. - Я сперва не поверила... или нет, вру, сразу, сразу поверила! Мне потом объясняли - мол, в отключке целый час провалялась, ребята уже испугались, что помру прямо там. А потом... - она перевела дух. - Потом началось. Сны. И в каждом сне - вы... ты, Всеслав-ведун. И начала я... искать.
     - И как же искала? - одними губами, не в силах оторваться от её глаз, проговорил я.
     Она слабо улыбнулась. Забытая рубашка так и осталась расстёгнутой. Над левой ключицей я увидел ещё один шрам - звёздочкой.
     - В архивах искала... Необычных людей, что на одном месте живут... ну, знаете, как в детективах... как так к кому дома переходили... А потом... словно как надоумил меня кто-то - стала в битвах искать... странного. И нашла. - Она в упор посмотрела на меня. - С Куликова Поля начала... Сколько там у Боброка конницы было? Неполных тысяча двести, так? Как же они могли всю битву повернуть? Как у нас в историях пишут - мол, остальные увидели, воспряли, ударили? Чушь! - она от презрения даже скривилась. - Когда насмерть бьёшься, вокруг себя ничего уж не видишь, не слышишь. Какое уж там "воспряли"! И подумалось мне... не обошлось там без тебя, Всеслав-ведун... а ещё - без твоего меча. И дальше... кое-что нашла, тоже. Вот при Бородине тебя точно не было.. и у Самсонова тоже... а до того - под Мукденом.
     Верно. Империя сама себя защищать должна, иначе это не империя. Впрочем. так в конце концов и оказалось.
     - И снова твой след отыскала... знаешь где, ведун? Под Кубинкой...
     Не иначе как сам Перун твоей рукой водил, девонька. Отыскать в море старых бумаг один-единственный бой...
     - Потому что... он самый важный был, этот бой. Прорвись немцы к Кубинке - весь северо-западный фас московской обороны бы развалился... они выходили в тыл всей звенигородской группе войск, в тыл к Пятой и Шестнадцатой армиям... и что тогда?
     - Что тогда? - я по-прежнему не в силах был отвести глаз.
     - А тогда... тогда Жуков перебросил туда две ополченские дивизии... 4-ю и 5-ю московские... семь тысяч человек, запас третьей очереди, старше сорока пяти лет... около тысячи винтовок, два пулемёта да сотня гранат на все. И одна ночь - чтобы окопаться. А морозы-то ого-го какие, а земля-то мёрзлая. На других участках фронта под Москвой пулемётные гнёзда из замёрзших трупов складывали. И вот бой... наступает немецкий пятьдесят седьмой мотокорпус, вводят в прорыв свежую дивизию... две сотни танков... впереди - ополченцы, без артиллерии, без минных полей, без авиации... траншей и тех нет... Смять их должны были, пройти как нож сквозь масло... тьфу, банальность... а вместо этого немцы разгромлены, на поле боя остаётся полторы сотни танков... С флангов наваливаются две свежие сибирские дивизии... отбросили.
     - Мало ль такого за войну было? Когда из ничего, голыми руками - останавливали?
     - Не было! - жёстко отрезала она. - Танки голыми руками не остановишь.
     - Не так это, ну да ладно, я-то здесь при чём?
     - А при том! Алексеев Михаил Андреевич - слыхали про такого?!
     - Слыхал... - медленно уронил я.
     - Представлен к ордену Красной Звезды. "Подручными средствами уничтожил три танка противника", это какими ж такими подручными средствами, Всеслав Брячеславич?.. А в списках-то дивизии, когда формировалась она, никакого Алексеева Михаила Андреевича-то и нет! Александрович - есть. А потом... потом я села сканировать Новгородчину... старые сёла на севере... и наткнулась. На него. На Алексеева Михаила Андреевича. Ну, думаю, судьба. Стала проверять... перепроверять... наконец, решилась, ребят вот взяла... и поехали.
     - Зачем, брат? - тихо спросил я.
     Она опешила.
     - К-как зачем... Меч ведь... надо...
     - Неужто ты думаешь, что я бы дома остался, на печи бока греть, если б МОЖНО было в бой пойти?
     Её мгновенно залила краска.
     - Понимаю. Понимаю, о чём ты подумала. Мол, сидит эдакий Кощей на мече-кладенце, нужно пойти, чудо-оружие взять - и вперёд, за землю Русскую? Молчи! Теперь я говорить стану. Или... нет. Ну, у кого силы есть? Пойдёмте! Я вас сам к мечу отведу...
     Вскочили, словно и не было за спиной тяжкого перехода. У всех глаза - что чайные блюдца.
     - П-постойте... - вдруг пролепетал мальчишка, Костя. - Это что ж? Боги есть, что ли? И, значит... Может... так наверное, нам всем по монастырям идти надо?
     Не знаю, может, и надо. Сие от меня сокрыто. Я не знаю, что происходит за той чертой, что зовётся Смерть. Хочется верить, что Он не лгал в священных книгах своих...
     - Идёшь, брат? - спросил я Соню. Она кивнула; глаза у неё в тот миг сделались совершенно безумными.
     И мы пошли. Сквозь темень августовской ночи - правда, свет у нас всё-таки был.
     - Отец-Лес, сказал я, стоя на краю поля. - Помоги, Отец-Лес. Освети дорогу...
     - А-ах... ага-ах... - ответили вздохом глубины.
     Тропа осветилась - над ней парили сотни и тысячи светляков, в один миг созданных Оттцом из ничего, а точнее - из бесчисленных гнилушек.
     И казалось, сам главный лесовик вышел нам навстречу - провести Лесной Тропой, коротким путём - от дома до самого укрывища. И никто не произнёс ни слова, как и положено, когда двое братьев во Чёрном Перуне идут к Русскому Мечу.
     Меч лежал в своей ухоронке, тихий, безгласный, ничем не отличавшийся от обычной железяки.
     На первый взгляд, само собой.
     - Это... это он? - голос у Сони срывался.
     - Возьмись за рукоять, - вместо ответа сказал я. - И я возьмусь тоже...
     Край мохового болота, вековые ели замерли, словно стража, на самом рубеже, сдерживая напирающую армию топей. Отец-Лес помогал, свет держался над Мечом; ребята замерлм в благоговейном ужасе. Соня опустилась на колени. Медленно положила обе руки на рукоять, запрокинула голову и закрыла глаза.
     Что видела она сейчас? Быть может, сам грозный Перун из заокраинного далека смотрел сейчас её очами и давал ей неслышимые ни для кого советы?
     Никто не дерзнёт нарушить беседу брата во Чёрном Перуне с нашим небесным отцом и покровителем.
     Соня не стала пытаться поднять меч. Просто постояла на коленях, касаясь рукояти, и так же безмолвно поднялась.
     На её место опустился я
     ...Волна еле сдерживаемого гнева. Меч рвался в бой, он мечтал о сражении, о честной схватке грудь на грудь, казалось, он сам сейчас вырвется из моей ухоронки... но это оставалось лишь внешним. Он всё видел и всё знал. И предпочитал оставаться здесь, а не там, где отчаянные девчонки и мальчики подполья гибли в бесплодных атаках.
     Почему? Отчего? Зачем?..
     - Не я решаю, обретёт ли Меч свободу, покинет ли он ножны, - тихо сказал я. - У него своя воля и свой разум. И если он сам не рвётся в бой - значит, высокие силы, вложенные в него ещё до Потопа, до гибели Атлантиды и до возникновения самого человеческого рода, решили иначе. До сего дня они не ошибались... точнее, не отклонялись от раз для себя установленного. Русский Меч не был ни за красных, ни за белых. Ни за Петра, ни за Карла Двенадцатого. Ни за Кутузова, ни за Наполеона. Ни за декабристов, ни за императора Николая. И сейчас... он тоже остаётся в стороне.
     - Но почему, почему?! - взмолилось три голоса разом. Соня молчала.
     - Есть такая старая легенда, - медленно сказал я. - Она пришла к нам с запада, но слова её куда древнее, чем думают филологи. Помните стишок - "Не было гвоздя - подкова пропала..."? Помните? Ну так вот, у этой легенды было продолжение. Жители покорённой страны вопросили жрецов... друидов или иных Посвящённых... как им обрести свободу, и получили ответ - пусть те, кто и в самом деле готовы отдать свои жизни за это, отдадут часть своей крови, сколько смогут; пусть эта кровь будет собрана, и растворённое в ней красное железо будет выпарено. И пусть из этого железа кузнец выкует гвоздь... один-единственный гвоздь, тот самый, которого не хватило, когда наступали враги. И когда у вас будет этот гвоздь - тогда, не раньше, сможете вы одолесь врага. Нам, похоже, ещё не пришло время сковать такой.
     Едва уловимое басовитое гудение - словно Меч кивнул мне, соглашаясь.
     - Разве ты раб Меча, Всеслав-ведун? - вдруг в упор спросила Соня. - Легенда... или быль... хороша, слов нет, но разве ты раб Меча? Разве ты не можешь взять его САМ? Разве лишится он от этого своей Силы?
     Она била безжалостно и в самую точку. Нет, не зря носила девчонка знак Чёрного Перуна, не зря...
     - Нет, я не раб Меча, - ответил я. - Его можно взять, как обычное оружие... и он не откажет в помощи.
     - Так почему же?! - завопила Машка.
     - Потому что нас слишком мало, чтобы выпарить железо из крови. Её не хватит на гвоздь.
     - Чушь! - сорвался Михаил. - Если всё так... надо взять... на станцию...
     - Пока не накопится достаточно железа... - тихо повторил я, уже не надеясь, что они поймут.
     - Я возьму, - воинственно сообщила Машка. Двинулась к Мечу и без всяких колебаний потянула за рукоять что было силы.
     Меч даже не дрогнул.
     - Помнишь легенду о том, как король Артур доставал меч из камня? - спросил я. - У волшебных клинков это, похоже, распространённый обычай.
     Наверное, Маша тут же бы и всадила в меня целую очередь, не повисни Соня и Костик у неё на плечах.
     - Он... он... - рычала Машка, - трус! Трус проклятый, из-за тебя, из-за тебя... - она захлебнулась слезами.
     - Всеслав-ведун, - подняла глаза Соня, - Это правда, что ты можешь поднять Меч даже без его воли?
     - Правда.
     - Так почему же?!.. - ярость в её голосе, казалось, сейчас зажжёт окружающий лес. Я почувствовал, как Отец беспокойно поёжился.
     - Мы не выковали недостающего гвоздя.
     - Я уже слышала это!
     - Значит, Чёрный Перун ошибся в тебе, если ты не поняла меня.
     - Ты хочешь сказать...
     - Что тем, кого ты хочешь освобождать, это вовсе не нужно, Соня Корабельникова, брат мой во Чёрном Перуне.
     - Но ведь... но почему...
     Я опустил голову.
     - Силами титанов не играют, брат. Ты можешь воззвать к их помощи, презрев предупреждения - и кто знает, чем обернётся твой порыв? Какие силы, какие бедствия проложат сюда дорогу?
     - Неважно! Перед нами наш бой...
     - А о тех, кому придётся взяться за автоматы - или магические посохи - после твоего поступка, ты не подумала? Невозможно не делать выбора, но принцип Меньшего Зла всё-таки существует. Потому что человек прежде всего хочет жить, и никто не вправе решать за него, идти ему в бой или нет. Когда он сам оставит дом и возьмёт... неважно что, дубину, топор или автомат - тогда да. Веди его на смерть, и он пойдёт с радостью. А если нет...
     - Но ведь это конец... - прошептала она. - Конец всему... они же никогда не поднимутся!
     - Никто не знает, сколько в точности людей надо, чтобы выковать тот самый гвоздь.
     - Можно... рассчитать, - подал голос Костик.
     - Здесь не действуют правиля вашей науки.
     - Значит, ждать? - всхлипнула Маша.
     - Ждать? Нет. Каждый поступает по своей совести. Чёрный Перун ничего не запрещает.
     - Идём отсюда, - вдруг резко сказала Соня. - Всё, что надо, мы узнали.
     Всю дорогу назад шли в молчании. И - вроде недалёк путь, а когда пришли домой, над краем леса уже встала заря.
     Ребята казались бледными тенями. Каждый из них смотрел сейчас глубоко-глубоко в себя, и один Чёрный Перун ведает, что открывалось им в тех глубинах. Молча попили чаю. Молча повозились с рюкзаками, что-то доставая и перекладывая. Молча стали готовиться к дороге.
     А потом над деревней пролетел вертолёт.
     - "Апач"! - взвизгнула Машка. - Что они...
     - По нашу душу, стало быть, - сузив глаза, процедила Соня сквозь зубы. - Не зря я вам про рейнджеров толковала... небось нащупал оружие в мешках, да и сообщил... наверное, думали, у нас тут база...
     Второй вертолёт. Судя по шуму, транспортник. Третий, четвёртый...
     - Будут прочёсывать., - побледнел Костик.
     И четыре пары глаз с отчаянной надеждой воззрились на меня.
     Возьми Меч. Спаси нас. Мы ещё так молоды, мы ещё так хотим жить!
     Я покачал головой.
     - Не надо паники. Пока что ещё никто не стреляет. Да и непохоже, чтобы они садились.
     И верно - вертолёты сделали круг над деревней и, завывая винтами, ушли дальше, за Омшу, к глухим еловым островинам среди болот, к Мохову Озеру...
     Я от всей души пожелал им напороться на Мохового Человека.
     Ребята шумно завздыхали, хлопая друг друга по плечам, словно заведённые. Думают, что пронесло...
     - Точно, те рейнджеры с вокзала. Ой, Сонька, да что ж теперь с тобой будет? Выходит, тебе ж в город возвращаться нельзя... и батька твой...
     - Папа всегда к этому готов, - сухо и гордо отрезала Соня. - Всё равно надо возвращаться. В Питере спрятаться легче, чем тут. Вот только как добираться...
     - Лесами пойдём, - пожал плечами Костик.
     - Надо круга дать, выйти к железке, что от Неболчей к Любытину и до Окуловки, - подхватил Миша.
     О Мече они уже старательно не вспоминали.
     - Ребята, - сказал я. - Ребята... вам нельзя никуда идти. Скорее всего, оцеплен уже весь район... ваши фамилии и физиономии на всех станциях, на всех сканерах. Даже если вы - лесами - и доберётесь до Питера, долго вам не продержаться. И отей твой, Соня...
     - Он от меня отречётся, - пожала она плечами. - Он на хорошем счету, мы специально организовали пару провалов, чтобы ему верили. Оружие отдавали, склады, явки... только без людей, конечно. А квартира у меня своя есть. И документы добудем, нашим уже делали так. Нет, Всеслав-ведун, это наша война, и мы с неё, - она покачала головой, - в отставку не подадим.
     Гордо вскинула голову.
     - Понимаю, что ты сказать хочешь. Мол, оставайтесь здесь, будете в безопасности... нет, ведун, мы уж лучше пойдём. Гвоздь выковывать. Я ведь так понимаю... чашку под рану подставлять не нужно?
     Она всё схватывала с полуслова, с полумысли даже. Ах, какого воина терял, безнадёжно терял Чёрный Перун!
     - Соня, Маша, мальчики... Вас убьют. Вокруг деревни - кольцо. Они будут прочёсывать всё подряд.
     - Значит, если они найдут нас в деревне, шансов у нас не будет совсем, - пожала она плечами. - В лесу через цепь прорваться можно. Я знаю все приёмы.
     Кажется, я мог задержать их только силой.
     Однако - будь прокляты и эта мудрость, и эти видения! - я словно наяву видел этот самый гвоздь, ало-ржавого цвета, словно и в самом деле состоящий из засохшей крови, медленно поворачивающийся перед моим внутренним взором; я понял, что он уже куётся, куётся не здесь, в потаённых, сокрытых даже от меня кузницах неведомыми мастерами - чтобы им был подкован конь моего Бога в тот день, когда эта земля захочет стать свободной. По-настоящему захочет.
     И кровь этих четверых вся без остатка уйдёт в этот гвоздь. И кто может сказать - не завершит ли это его?
     - Хорошо, - сказал я. - Раз так... я пойду с вами. Нас скорее всего убьют... но я всё равно иду. Я не возьму с собой Меча.. И, если нас ещё не призовёт к себе Чёрный Перун, постараюсь довести до города. И потом... я тоже буду с вами. Всё, ничего не хочу больше слушать!
     И, обрывая их возражения, открыл потайной ящик, где, хитро спрятанный от всей современной машинерии, лежал потрёпанный, поцарапанный, видавший виды АКМ.

      * * *

    И кузнецы в сокрытой от праздных взоров кузне на окраине незримого Китежа дружно взмахнули молотами, когда тишину леса над зелёным берегом Рыбины взорвали первые автоматные очереди.