Беглый ангел Часть вторая

Кто-то маленький и очень злой с садистской методичностью забивал в голову дюймовые плотницкие гвозди. От запаха ванили организм мутило и выворачивало на изнанку. Иван с трудом поднялся на дрожащие подгибающиеся ноги и пробрел к дому.
С трудом поднялся на резное крыльцо. С четвертой попытки открыл огромный ржавый амбарный замок. Скребнув по дну погнутым алюминиевым ковшом, зачерпнул студеной водицы из зеленого жестяного бака, стоящего на холодке в сенцах. Не снимая ватника и кроссовок, прошел через горницу, пятная затертый красный палас ошметками жирной грязи, и завалился на диван — жалкий обломок некогда гордого чешского гарнитура.
Больше всего ему сейчас хотелось отключиться от внешнего мира, впасть в забытье, в мыслительный коллапс. Но отключиться не удавалось. Глаза тупо пялились в выцветшие цветочки диванной обшивки, а мысли в голову лезли одна другой гаже.
Все это очень, очень плохо, потому как получается, что я либо сошел с ума, либо действительно видел ангела! А я не верю в существование ангелов, демонов, рая, ада, богов и прочей религиозной белиберды, но верю своим глазам. А глаза мои видели ангела. Картина разворачивающихся за спиной деревенского дурачка крыльев, загорающегося над головой нимба и неземной чистоты белое сияние, исходившее от длинной хламиды, была реальнее, чем все, что он видел в жизни. Конечно, оставался еще спасительный вариант, что от постоянных раздумий и непосильного крестьянского труда в травмированном, натруженно-котуженном мозгу лопнул какой-то сосудик и кровоизлияния вызывают галлюцинации, но… Очень сомнительно, что галлюцинация может быть настолько полной и всеобъемлющей. Ну зрительная — да. Не вопрос, много чего привидится может. Плюс слуховая? Очень сложное выходит наваждение, если бы вой или рык, ну вопли: «Я тебе кишки вырву» на худой конец… Мы же с Мишей такие диалоги вели на отвлеченные темы. Но в принципе может быть. Может быть. А если еще и глюки тактильного, обонятельного и осязательного характера? Полная, понимаешь, иллюзия. Даже у Станислава Грофа, большого любителя поэкспериментировать с ЛСД, подопытные свой дородовой период видели, не говоря уж о летающих конях и говорящих тиграх, ощущали и описывали, и не в таких подробностях.
То, что видел Иван, было слишком круто даже для циклодоловой делирии, сиречь циклодоловой горячки, вызываемой, как известно, отеком мозга. Ведь в течение последних нескольких месяцев с Михаилом общался не только он, но и другие селяне. А если признать, что он являлся сложно наведенной галлюцинацией, значит, и все это село вместе с его обитателями один сплошной глюк, на который кто-то навел еще один глюк? Глюк, можно сказать, на глюке сидит и глюком погоняет.
Бред! Ни в какие рамки. Еще в XII веке Уильям Оккам замечательный принцип вывел: «Не надо придумывать лишние сущности без необходимости», или, иными словами, наиболее верным решением является самое простое. И выходит, что существование бога и ангелов гораздо более вероятно, чем существование технологии, позволяющей наводить такие галлюцинации.
Иван посмотрел на свои кисти, смятые и вывернутые стальными пальцами Михаила. Ноют до сих пор, и синяки на них, между прочим, самые что ни наесть натуральные, и ванилью вся одежда пропахла. Прямо как в кондитерской ночевал.
И даже не шестое или седьмое, а какое-то двенадцатое чувство подсказывало ему, что ангел был не плодом больной фантазии, а той самой объективной реальностью, которую господин Маркс недрогнувшей рукой дал нам в ощущения. Какое то дежавю, что ли. Где-то, когда-то он уже видел эту величественную картину разворачивающихся за спиной ангельских крыльев. Только не говорить никому, а то насмотревшиеся фильмов про маньяков аборигены быстро в психушку упрячут. А если и не упрячут, то подвергнут остракизму и придется на паперти той самой церкви милостыню просить. Хорошо тут у нас не дикий восток, камнями на площади не забьют. Несмотря на то что двадцать первый век на дворе, отдельные имяреки тут еще, наверное, в ликантропов верят.
Можно, конечно, предположить, что мы тут живем в мире, вышедшем из под пера писателей фантастов. Что-то типа «Матрицы», все в чанах плавают с электродами в голове и капельницами в венах, а мир вокруг — проекция, наведенная злой волей. Но тогда можно лапки поднять, крылышки опустить и на булавке не дрыгаться, чтобы не прихлопнули ненароком слишком беспокойный экспонат. Выхода все равно нет. Поэтому такой вариант отметем как полностью бесперспективный.
Однако, если все это не наркотический бред, не козни пришельцев и не выверты  раненного в психику мозга, придется допустить существование ангелов. А значит, и существование Бога, ада, рая. То есть загробной жизни. А если есть загробная жизнь, значит, в ней он сможет встретить… Нет, даже думать об этом не хочу! Нет же! Нет! Жену и… Нет! Черт! Нет! И сына! Нет! Если так, то, значит, не окончательно… Значит, в развороченном взрывом джипе могла сгореть только телесная оболочка, а душа, субстанция неуничтожимая, обитает где-то. Существует! И ее можно найти!
Ну нет! Ему не нужна эта надежда — отупляющая, отнимающая жизненные силы, заставляющая поверить в фатум. Надежда, сулящая за финишной чертой счастье, что маловероятно, либо разочарование более страшное, чем всё то, что ему приходилось испытывать до сих пор. И по всем законам вероятность этого равна практически ста процентам. Конечно, если есть что-то за этой чертой.
Знать бы наверняка. Не надеяться, а быть уверенным. Но знания быть не может, может быть только вера, а для того чтобы поверить, надо знать. А как можно знать, если нельзя потрогать, подержать в руках?
Иван вновь уставился на запястья, на которых наливались синевой следы от железных пальцев человека, который потом превратился в ангела. Или, точнее говоря, не смог дальше скрывать свою истинную сущность под этой личиной.
Ну что тебе еще надо? Ты же видел это, держал в руках. Держался руками. Вот и верь.
Его воинственный атеизм, им же самим превращенный в навязчивую идею, его рациональная крепость, стены которой он многие годы воздвигал вокруг души, существование которой он отрицал, ломалась и трещала по швам. Ведь если они «где-то там», то и он мог попасть туда же и вновь встретиться с ними. В голове опять зазвенела и завибрировала тонкая струна истерики. Где-то в глубине души он страстно желал, чтобы этот душевный раздрай оказался последним пароксизмом психологической адаптации к смерти близких. Но умом понимал, что эта нечаянная встреча с ангелом, знамение, навсегда изменило его и прежним человеком, твердо стоящим на этой земле и поддерживаемым костылями современной науки, ему уже не быть.
Такое откровение необходимо было как-то переварить, уложить в сознании. Погруженный в свои мысли, Иван поднялся с дивана, на автопилоте добрался до древнего холодильника «ОКА IIIМ» (Оккам?) и потянул за ручку. Дверь отворилась, обнажая порядком загаженные полки, на которых валялись какие то крошки, шкурки от колбасы и пустые полиэтиленовые пакеты. Из холодильника пахнуло чем-то прогорклым и тухлым. Иван скривился, быстро сдернул с полки на дверце извечный русский катализатор мыслительного процесса емкостью 0,5 литра и, прихватив банку шпрот и початую буханку хлеба (в целях экономии места и лучшей сохранности он хранил ее там же, в холодильнике), уселся за стол. Рукавом смахнул на пол крошки, оставшиеся еще со вчерашнего ужина, и обтряхнул рукав о штанину. Большим охотничьим ножом настрогал от краюхи ломтей в два пальца толщиной и им же в несколько движений вскрыл консервную банку. То, что часть шпрот, размолотая широким лезвием, при этом превратилась в шпротный паштет, его особо не смущало. Обтер нож о валяющееся на столе вафельное полотенце трехнедельной свежести. Привычным движением свинтил головку поллитровки и налил вязкой, тягучей с мороза водки в запыленную стопку. Поднял, подержал, рассматривая на свет… И поставил обратно. Привычку пить водку по любому поводу он перенял у местного населения. И не потому, что нравилось или приносило заметное облегчение, просто так уж здесь повелось.
До чего же человек может быть подвержен влиянию стадного чувства! Все пьют — и ты пьешь. Все на митинг — и ты на митинг. Все в дерьме — и ты… От отвращения к себе Ивана передернуло. И почему бы «стаду» не заниматься чем-нибудь благовидным — картины писать или улицы мести, глядишь, и изгои общества потянулись бы к прекрасному, так нет же, народ упорно себя отупляет и оскотинивает. Просто потому, что так легче. Ведь даже чтобы лишний раз помыться, носки сменить или зубы почистить, сколько усилий надо приложить, не говоря уж обо всем остальном. Вот и катится общество и тянет за собой тех, кто послабее. Излюбленные российские оскорбления — «чистюля» и «ишь, какой умный нашелся». Прекрасно. И пока от разночинца, призывающего с трибуны к великим свершениям, будет вонять, как из овина, ничего хорошего не получится. Прав Булгаков: «Разруха не в сортирах, разруха в головах». Впрочем, чего митинговать, сам-то…
Иван критически обозрел свои драные кроссовки, поскреб щетину, скривился, вдохнув запах дыма и какой-то кислятины, ядрено шибающий от ватника и дешевых спортивных штанов с белыми лампасами и криво пришитым лейблом «Адидас». Аккуратно перелил водку обратно в бутыль, засунул так и не тронутые шпроты обратно в холодильник и с тяжелым вздохом снова рухнул на диван. И на этот раз сон не заставил себя ждать. Тяжелый и тягучий, он навалился, как огромный медведь, сдавил мощными лапами, придушил и потянул за собой в таинственные пещеры сновидений.
И снился ему пасторальный лужок под знойным летним солнцем. Загородный домик, весело отсвечивающий белым крылечком из-за огромных кустов смородины. Сын, пытающийся дурашливо, как щенок, поймать огромную капустницу. Гладкое, загорелое плечо жены, перетянутое красной лямкой купальника. Пластиковый столик с вечно разъезжающимися ножками и чай с жареной булкой (воспоминания о старых временах, когда батон «Столичный» за 25 копеек считался лакомством). Старая узловатая антоновка, роняющая в чай белые, словно вылепленные из воска, лепестки с прозрачными прожилками.
И где-то на грани сна и яви. И ведь все это можно вернуть или обрести вновь. Просто тихо и спокойно дождаться конца. Или приблизить его. Просто засунуть ствол в рот и нажать на спусковой крючок. Это будет не больно, просто что-то вспыхнет в голове — и все земные заботы…
Стоп! Окончательно проснувшись, Иван рывком вскочил с дивана. Что за бред снится? Хотя, если учесть, что сны — это попытка мозга обработать и осмыслить полученную за день информацию… Все довольно логично. Мысль о самоубийстве пришла в голову, но промелькнула так быстро, что разум не успел ее ухватить, а вот подсознание успело, и ему эта идея очень даже понравилась, а это совершенно ни к чему. Если подсознание решит, что ты потенциальный самоубийца, то тебе трудно будет остаться в живых. Да и вообще, самоубийство — это не его путь. Иван всегда уважал право людей на самоопределение. Хочешь уйти из жизни — уходи. Только сделай это тихо, спокойно, без истерик и показухи и по возможности так, чтобы родственникам было не очень противно смотреть на твой труп. Но себя в виде такого не очень обезображенного трупа он представить не мог. А если уж принимать правила игры, в которой действующими лицами оказываются боги, ангелы и прочие, то… То по ним, скорее всего, души самоубийц, да еще и немало по жизни нагрешивших, не оказываются в одном месте с душами невинно убиенных.
Все-таки математическое образование — полезная вещь. Только что бился в истерике, а через пять минут рациональный тренированный мозг уже щелкает, как арифмометр, считая варианты и прикидывая шансы пускай даже такого нерационального события, как попадание отдельно взятой души в конкретный отдел рая.
Что же в голову-то лезет… Это ж надо до такого дойти! Хотя какая разница. Все лучше, чем догнивать в этой деревни под постоянным страхом того, что тебя вычислят и замочат где-нибудь в сортире. Да и вряд ли я потяну на невинно убиенного.
Хотя… За что они меня? Делов-то – поганый контейнер, в который я пару отработанных графитовых стерженьков подкинул, а потом купил по дешевке конфискат, подлежащий уничтожению. Ну, приехали бы, потолковали как люди, счетчик бы включили, поставили утюг на живот, сломали бы чего-нибудь. Отдал бы я им их бабки. С процентами. Но из гранатомета… Волки, беспредельщики. А моих за что? По всем понятиям семья ни при чем. Могли подождать, пока я один останусь или на худой конец из «хлыста со стеклами» кончить. Или чтобы другим неповадно было? Не по-людски это, ох не по-людски.
А самое противное, что ведь не разбирались что как. Макнули по первому подозрению, отморозки, презервативы драные. Хотя меня-то и не макнули. Облажались, не проверили. Не захотели, наверное, в полымя лезть, лепни и шузы гарью пятнать да бензином пахнуть. А знаете, ребята, наверное, зря вы это сделали. Потому что совесть моя давно мне покоя не дает, практически с того момента, когда я в этом клоповнике, гордо называемом окружной больницей, в себя пришел, когда с меня кожа, как со змеи, слезала. Когда я мерз, как последняя собака, потому что ни надеть на себя ничего не мог, ни укрыться самой легкой простынкой. А по ночам от собственного крика просыпался.
Ведь если я не только своих под монастырь подвел, должен я им. Отомстить должен! Ведь эта кровь на мне и мне ее смывать. Кровь можно смыть только кровью. И пускай я на себя еще не один грех повешу, потом об искуплении и покаянии думать буду. Потом Бога о прощении попрошу — за то, что не стал его справедливости ждать, а сам решил… По понятиям.
Сделав страшное лицо, Иван шагнул к двери и… И остановился. Запал потихоньку начал слабеть, а мысли сами вернулись к недопитой поллитровке и недоеденным шпротам. В конце концов, что он будет делать? Шварценеггера в роли «Коммандо» изображать? Перестрелять или подорвать их нахрен? Каким, интересно, образом? Внушительного арсенала в подвале у него нет. А даже если бы и был, представления о том, как им пользоваться, почерпнуты все из того же «Коммандо». Два года в армии, за которые основным его оружием была большая совковая лопата да нож для чистки картофеля, а пострелять удалось раз десять, в зачет боевого опыта идти явно не могут.
Финансово? Тут он кое-что смыслит, конечно, но в теперешнем положении месть может растянуться на годы даже при самом благоприятном раскладе. А может, и вообще ничего не получится. Он же не международный финансовый воротила Джордж Сорос, а так, мелкий спекулянт. Тем более если братки, хоть и ставшие внешне респектабельными бизнесменами, в душе остались все такими же Вильгельмами Телями. Если поймут, что их пытаются кинуть… Девять грамм свинца с начальной скоростью полета около четырехсот метров в секунду как последний аргумент и дырочка в затылке как точка в истории?
Суки! Он поднялся, медленно подошел к холодильнику. Медленно извлек из него многострадальную поллитровку… И с силой грохнул ее о кирпичный угол русской печи. Бутылка со звоном разлетелась, в комнате ощутимо запахло ацетоном. Зло дотоптав наиболее крупные осколки, Иван опять рухнул на диван под протестующий скрип пружин.
Только в такие моменты и понимаешь, что система может сделать с человеком. Что сильные и самостоятельные граждане нахрен не нужны ни хозяевам, ни частному капиталу, ни государству. Как же ими управлять-то, такими самостоятельными... Государству, наоборот, нужны граждане, ведущие себя как быки на бойне. Плати налоги, ходи в армию, стреляй, в кого скажут, хавай что дают и тихонько, чтобы не дай бог не услышали, позванивай колокольчиком, в порядке акта гражданского неповиновения.
Вон в Америке хоть переживают, что могут получить пулю или заряд дроби в задницу, случайно наступив на чужой газон. А зря переживают. Во-первых, не надо чужие газоны топтать, а во-вторых, знали бы, что тут у нас делается, не переживали бы. Тебе могут в рожу плюнуть, а ты утрешься, да еще и спасибо скажешь. И не потому, что физических сил не хватит рога обидчику обломать, а потому, что менталитет такой. Сбыл мечту товарища Бухарина великий гуманист и отец народов товарищ Сталин. Воспитал-таки «Хомо Советикуса». «Homo Midget», блин!
Вот и приходит время отделить зерна от плевел, овец от волков и морячков от салаг. Понять, тварь ты дрожащая или все-таки не дрожащая?
И, в очередной раз вскочив с дивана, Иван выбежал на крыльцо, щелкнул амбарным замком и строевым шагом направился к дому старосты.


***

Ангелы не спят, да и вообще никакой отдых им не нужен. В этом Михаил исключением не был, но поваляться на диване любил, эта привычка завелась у него еще со второго или третьего посещения земли. Вот и сейчас, тщательно вымывшись под успокаивающим, с ароматом карибской ванили, душем, он наскоро сообразил себе роскошное ложе из райского тумана и улегся, осторожно подвернув крылья и закинув руки за голову. Лучшая поза для раздумий.
А подумать предстояло о многом. Давешняя эмоциональная картина текущего мироустройства немного успокоившемуся Михаилу уже не казалась такой грустной и беспросветной. Конечно, что-то здесь было не так и в этом предстояло разобраться, но прошлые его умопостроения скорее напоминали бред обдолбавшегося и упившегося сатаниста, чем размышления одного из столпов, на который опирается небесный трон.
Но, с другой стороны, существует же, например, принцип «Бритвы Оккама», который гласит: наиболее простая мысль является самой верной, и не надо огород городить. Как там дословно? «Сущности не следует умножать без необходимости». Да, Уильям Оккам, я тебя помню. Неприятный ты был человечишка, хотя и умный, этого не отнимешь. В последний свой час ты и вознес мне молитву о легкой смерти и пожалел я тебя тогда, в год 1349 от Рождества Христова. А зря, наверное, пожалел. Вот ведь… По земному летоисчислению, почитай, уже больше шестисот пятидесяти лет прошло, это ж у них там больше двадцати поколений сменилось, а я до сих пор сожалею, что человеку страдания облегчил. Не могу забыть. Злюсь.
И ведь любая попытка объяснить происходящее, отталкиваясь от факта, что высшая сила является доброй и творит только добро, заводят объясняющего в жуткие дебри противоречий и сомнений. И чтобы не разочароваться в концепции о доброте и всепрощении Бога, необходима реальная психологическая подпорка, которую и называют верой. Даже не вера, а верование — истовое и бездумное. Как там Иван говорил? «Верить можно либо от полного незнания, либо от абсолютного знания. Я от полного незнания уже ушел, а к абсолютному знанию еще не приблизился». Точнее не скажешь. Мыслитель!
А вот если исходить из того, что высшая сила является злой, то все происходящее становится вполне логичным, а потому — простым и понятным. Но настолько страшным, что мозг гробит такие мысли на дальних подступах, чтобы ум с разума не соскочил. Тут возникает интересная теологическая проблема. Человека можно убедить, что такие мысли ему сам Сатана в ухо нашептывает, пытается с пути праведного сбить. А мне-то никто не нашептывает…
Может, кому из ныне живущих теологов эту мысль подкинуть, пускай они мозги поломают. Люди — странные существа, очевидные, казалось бы, факты могут извратить до неузнаваемости, наизнанку вывернуть и других убедить, что именно так оно все и есть. Вот помню, явился я как-то во всей своей красе — нимб, крылья — к бенедиктинцу одному в чинах, архиепископу Оберу. Так этот служитель церкви отказался поверить в мое существование. Думал, привиделось ему, собрался даже бесов изгонять то ли из меня, то ли из себя. Я его тогда в гневе по голове ударил.
После этого случая он приказал построить на острове Мон Сен-Мишель базилику святого Михаила. Хотя вряд ли он жив, дело-то еще до Оккама было. Лет за пятьсот. Его потом канонизировали, а череп его до сих пор на острове, в аббатстве, хранится как реликвия. На нем вмятина от моего пальца осталась.
Хотя, в конце концов, я-то не теолог и не философ, а воин. И по предназначению, и по призванию, и по складу ума, поэтому долгие размышления не мой конек, тем более солдат думать вообще не должен, а должен выполнять приказы командующего, пускай даже командующий не совсем прав.
Умом Михаил понимал, что это не мыслительный процесс, а подсознательный поиск причин, чтобы не вступать в прямое противоборство с Богом. Даже в той несколько гротескной форме, в которой он пребывал последний период вечности, он выглядел настолько величественно и могущественно, что мысли о конфронтации хотелось вымести из головы железной метлой.
И Михаил с грустью понял, что, если эта отмазка его не проймет, он быстренько найдет себе вторую, третью, пятую, десятую. О, уже нашел! Голова на плечах одна, и не надо ее в петлю совать, да еще и узелок самому мылить. Уничтожить ангела не просто, хотя и считается, что Ему для этого достаточно лишь пальцами щелкнуть, но пока сведений о ликвидации не поступало, а изолировать на веки вечные не так уж сложно. И Деня живой тому пример.
Надо еще немного понаблюдать, сопоставить факты, может, аккуратно ребятам удочку закинуть? Вдруг их такие же мысли посещают, так вдвоем-втроем все легче. А если не посещают, так, может, заронить, открыть глаза.
Его попытки самореабилитироваться прервал громкий настойчивый стук в дверь. Неприятный такой стук. Тревожный. Кулаком, что ли, стучат?
Михаил вздрогнул, как школьник, застигнутый за онанированием, осторожно поднялся, встряхнул перья и на цыпочках пошел к двери. Потом остановился, хмыкнул и развернув плечи, как и подобает спутнику и помощнику при троне Христа, и попытался придать голосу хоть немного подобающей строгости и величественности.
— Кто там?
— Свои, свои, открывай!
— Гавриил? — Михаил сразу узнал этот голос, но какие-то непонятные, напряженные интонации в нем заставили его потянуть время.
— Ну да, конечно, а кто еще осмелится в такое время побеспокоить рыцаря нашего, война великого? — произнес голос мягко. Как мед лил. Эта ласковость, Гавриилу, в общем, не свойственная, встревожила Михаила еще больше.
— Сейчас, погоди, хламиду накину, — ответил Михаил, судорожно оглядывая комнату и вытирая о подол вмиг вспотевшие ладони.
Ничего дельного углядеть не удалось. Пора уже открывать, а то Гавриил невесть что подумает.
— Какой стеснительный стал, — это уже другой голос, — открывай, чего мы там не видели? — В дверь снова забарабанили, уже и вовсе неподобающим образом, к сухой дроби кулака добавилось гулкие удары сандалией по косяку. В конце концов, с генералами так не обращаются.
— Да, открываю, открываю! Погодите, крыло зацепилось. И перестаньте громыхать, святых перебудите!
Проведя рукой над личиной, он отомкнул замок и начал медленно приоткрывать дверь. Мощный удар снаружи вырвал из потной ладони витую ручку, декорированную кудрявыми ангелочками. Крыло одного из них больно ударило по пальцам. Дверь с грохотом влепилась в стену, но обратно не отскочила, зафиксированная подставленной сандалией с золотыми шнурками, какие носили только верховные ангелы.
А вот и сами архангелы. Все трое. И вид их не сулил Михаилу ничего хорошего.
Грузноватый Гавриил, с задумчивыми глазами бассета и улыбкой пятилетнего ребенка, стоял, прижимая руки к груди. Более всего он походил на трактирщика, обнаружившего, что крысы сожрали весь запас хлеба и сала, а заодно и все пиво вылакали.
Огромный набычившийся Рафаил. Вислые боксерские плечи и опущенные руки с тяжелыми набрякшими кулаками могли принадлежать скорее кабацкому вышибале, нежели одному из высших ангелов, стоящих у престола Бога. Олицетворение грубой силы. Его сандалия фиксировал дверь, распахнутую, по видимому, его же молодецким пинком.
Уриил, специальный порученец и любимчик Самого. Холодный змеиный взгляд небесно-голубых глаз, расслабленная поза, спокойно опущенные руки. Только крепкие, квадратного сечения пальцы все время шевелятся. Несмотря на кажущуюся субтильность — ростом он едва доходил Рафаилу до плеча, — Уриил был гибок и опасен, как толедский клинок. По кабацкой классификации он был похож скорее на бригадира «крыши» или шулера, способного при случае за себя постоять.
— Здорово! Чего так долго не открываешь, прятал что? — нарочито грубо осведомился Гавриил.
— Да нет, говорю же, в хламиде застрял— Тон его нравился Михаилу все меньше.
— Бывает. Как дела, как последняя поездка?
— Да ничего, нормально — в смысле, плохо, не выполнил я задание, как раз вот собирался отчет писать. А у вас что нового?
— А мы к тебе по делу. Меня… Нас к тебе Сам послал. Это… Поговорить хочет. Пойдем поговорим, а? — В голосе Гавриила появились заискивающе-просительные интонации.
У Михаила все внутри оборвалось. Так же запинаясь, он сам лепетал с трудом подобранные слова, когда пришли они за Ангелом Утренней Зари. И он пошел с ними, даже не подумав сопротивляться воле Самого. И вошел в ворота верховной канцелярии, сопровождаемый одним лишь Уриилом, и больше уже оттуда не вышел. Вот так, значит. Возгордился верховный главнокомандующий. И в гордыне своей решил, что Он не всевидящ и не всемогущ. Надеялся, что не услышит крамольных мыслей. Услышал. И меры принял. Всех троих прислал. Чтобы наверняка.
— А чего вы все-то пожаловали? Или соскучились?
— Соскучились. — Голос Уриила, такой же холодный и жесткий, как взгляд, резанул слух. Райский туман потерял форму ложа, застелился по полу и тонкой струйкой, старательно обтекая сандалии архангелов, потянулся к выходу.
— Ну так давайте сядем чинно, нектара изопьем, я быстренько сейчас кого-нибудь сгоняю. — Михаил, понявший, что сейчас его судьба висит на волоске и с каждой секундой шансов этот волосок не порвать становится все меньше, начал аккуратно, бочком перемещаться к подставке, на которой покоился его меч.
— А ну стой! — рявкнул никогда не отличавшийся изящностью манер Рафаил и, пригибаясь по-борцовски, ринулся вперед, растопырив огромные лапищи.
Однако Михаила, уже занявшего нужную позицию, нахрапом было не взять. Отступив на полшага, так чтобы попытавшийся ударить его Гавриил оказался между ним и этим громилой, Михаил пропустил над собой тяжкую десницу и резко ударил в мягкое брюхо. Однако брюхо оказалось не столь мягким, под слоем жирка кулак наткнулся на бетонной крепости пресс. Но удар был настолько силен, что грузное тело Гавриила оторвалось от пола и завалилось набок, подминая под себя бросившегося вперед Уриила.
Отскочив в сторону, Михаил обратным хватом выдернул из подставки меч и нанес удар яблоком чуть сбоку по кончику подбородка наскакивающего Рафаила. Его голова резко дернулась в сторону, отчего левая половина мозга с силой впечаталась в стенку черепа. Затем мощные мышцы шеи поспешили вернуть голову в исходное положение. Тяжелый мозг, колыхнувшись в другую сторону, ударился о череп уже правым полушарием. Закатив глаза, Рафаил начал грузно оседать на пол.
Один!
Выскользнув из под Гавриила, Уриил бросился вперед метя, собранными щепотью пальцами в горло. Однако взмах мечом на среднем уровне заставил отпрыгнуть его назад. Не дожидаясь, пока противник утвердится на ногах, взмахнув крыльями, Михаил, толкнувшись с правой, прыгнул, выбрасывая вперед левую ногу. Верткий Уриил припал на колено, пропустив Михаила над собой. Затем резко распрямил ноги, стараясь в прыжке с разворотом поразить его в затылок. Однако не рассчитал и, зацепившись крылом за стену, чуть не растянулся на полу. Приземлившись и резко развернувшись, Михаил с разворота ударил его ногой в грудь, отбрасывая дальше по коридору. Резанул мечем воздух у противника над головой, заставляя Уриила пригнуться. И с хрустом впечатал колено в нижнюю челюсть.
Взбрыкнув в воздухе белыми, гладкими, как у школьницы, ногами, тот исполнил сальто назад прогнувшись и с грохотом рухнул лицом в пол. Перья из встрепанных крыльев медленно оседали на его хламиду.
Два! Конечно, победа была не совсем честной и рыцарской чести Михаилу не прибавила. Если бы не случайность, Урииил мог доставить куда больше проблем. Но у нас тут, в конце концов, не турнир и не олимпийские игры.
Выпутавшись из хламиды, Гавриил попытался было подняться, но, увидев около своего горла острие блестящего, чуть подрагивающего клинка, над которым блестели яростью и боевым азартом глаза главнокомандующего, счел за лучшее вертикальное положение не принимать.
— Хочешь, чтобы я тебе что-нибудь объяснил? — спросил он, опасливо вжимаясь в стену и пытаясь как можно дальше отодвинуться от острия. Теоретически ангелы бессмертны, однако меч Михаила был не простым оружием, и проверять теорию практикой Гавриилу явно не хотелось.
— Нет, все и так понятно. Лучше скажи, где Денница.
— Не знаю.
— А если подумать? — Острие приблизилось на сантиметр. Царапнуло кожу.
— Именем Его клянусь, — пытаясь отодвинуться еще дальше, мелко засучил ногами Гавриил, — только Он знает да, может быть, Ури еще.
— Ну, с Уриила в течение ближайшего получаса спрос небольшой, а мне, боюсь, некогда, да и неохота с ним разговаривать, — сказал Михаил. — И Рафа положи на живот, чтобы язык не проглотил. Только попозже, а пока полежи немного, не вставай. Хорошо? А то вдруг голова закружится.
Дождавшись утвердительного кивка, он вернулся в комнату, перекинул через плечо перевязь с ножнами, прихватил небольшой плотно набитый походный рюкзак со множеством карманов и небольшую, обитую черным бархатом коробочку с медными весами для взвешивания душ.
Еще раз оглядев учиненное побоище, Михаил перешагнул через вытянутые поперек коридора ноги так и не пришедшего в себя Рафаила и направил свои стопы к камере перехода.
— Миша, — подал голос с пола Гавриил, — и куда ты теперь?
— Ты что, головой сильно ударился?
— Верно, извини. И это… Не серчай, сам понимаешь, служба.
— Да ничего, понимаю. И вы, ребята, меня извините. Надеюсь, никого не покалечил.
— Аминь! И это… Миша…
— Да?
— Знаешь, Он ведь в любой момент времени знает, где находится каждый из нас, ангелов, особенно верховных.
— Таки в любой?
— В любой и КАЖДОГО.
— А-а-а-а... Хорошо, спасибо!
Широкая спина Михаила исчезла за поворотом.