Нелюбимая

My home from home
My twilight zone
My strangest dream

Alice Cooper/Bernie Taupin

Я так до сих пор и не пойму, зачем Анька притащилась ко мне в то воскресенье. Позвонила, что-то полувнятно пробормотала про какую-то книжку, которую ей надо у меня забрать, а потом громко и отчетливо: «Артем, ну я заеду? Ненадолго. Через десять минут буду».
Я уже приготовился сказать, что у меня планы на вечер, я скоро уеду и вообще какого рожна… Но вместо этого просто сделал выдох и произнес: «Заезжай».
Анька все-таки бестолочь. Ну отдал бы я ей эту книжку где-нибудь в метро. Зачем приезжать, что-то опять ворошить? В наших с ней отношениях давно все ясно. Мы расстались, и ни она, ни я ни разу не пытались клеить разбитое. Я даже слышал, что за ней ухлестывает мужик лет на десять старше ее, работает сисадмином в какой-то торговой компахе. Возит Аньку на синей «Ауди», которая уже хорошо послужила какому-нибудь берлинскому или бременскому бундесбюргеру.
Я достал банку растворимого кофе, какие-то вафли-печенья, зажег красный глаз электрочайника и стал ждать. А чем еще заниматься, если она вот-вот прискочет?
Мы познакомились в очереди в каком-то чиновном присутствии типа телефонного узла. Просидели рядом полдня и слово за слово разговорились. Я с удивлением узнал, что эта светловолосая толстушка любит Джармуша, смотрела «Мертвеца» раз десять, и вообще отлично разбирается в кино. А я-то как раз не разбираюсь, но Джармуша тоже люблю. Болтовня закончилась обменом телефонами и обещаниями новой знакомой заполнить чудовищные пробелы в моих познаниях о современном кинематографе. Так что роман наш начинался старомодно, с походов по кинозалам и совместных просмотров видака. Вскоре мы начали целоваться, да и вообще она не производила впечатление холодной особы. Иногда Аня страстно прижималась ко мне своими пышным бюстом а потом выстреливала из под веселых светлых кудряшек таким сумасшедшим зеленым огоньком, что я просто разрывался от желания. Но… до главного дело почему-то все никак не доходило. Даже когда мы были с ней в двоем у меня дома, на квартире, которую я снимаю, наши вечера заканчивались вполне целомудренно. Все мои попытки пойти дальше поцелуев мягко, но настойчиво пресекались. Потом я провожал ее до метро, и Анька смотрела на меня виноватым взглядом.
Однажды мы сидели у меня дома на диване, смотрели какой-то очередной шедевр европейского концептуального кино и время от времени целовались. Один из поцелуев затянулся и Анька прижалась ко мне сильнее обычного. Тогда я просто задрал ей юбку и сунул руки в трусики. Там было тепло и влажно. Анька истекала слизью и среди этого хлюпающего болота колыхался здоровенный разбухший клитор.
— Анька, зачем ты мучаешь себя и меня? Ты же течешь вся…
— Ну, если ты так хочешь...
Вот дуреха-то! «Если ты так хочешь…». Мешать она мне не стала. Я снова прилип к ее губам, а пальцами слегка сжал частичку ее взволнованной плоти и стал нежно, но настойчиво ее поглаживать. Не прошло и минуты, как Анька часто и глубоко задышала, потом взрогнула, ойкнула и, вцепилась мне пальцами в плечо и спину. Бомба взорвалась.
Так я впервые узнал, как у нее это происходит. Аня совокуплялась молча, без истошного визга и диких стонов. Мне это, кстати, нравилось. Когда дело шло к концу по ее телу пробегала какая-то дрожь,  потом два-три раза «Ой!» и в очередной раз ее ноготки пробовали мою шкуру на прочность.
А тогда я быстро стащил со своей разомлевшей подруги все, что на ней было, разложил Аню на диване и залез сверху. Я сам уже был на диком взводе, и если бы мне и на этот раз не удалось уложить ее, я, наверное, просто ушел бы в туалет и там кончил в кулак. А потом выгнал бы эту мучительницу к чертовой матери. Так что первый раз разрядился я быстро. Потом был второй, третий, четвертый…
Я хотел Аньку, я дорвался до нее, да и она больше не зажималась. Она двигалась сама. Страстными, мощными, конвульсивными движениями она надевала себя на мой член. Потом я целовал ее горячее, пышной тело, и только, когда добрался языком до клитора она обхватила прохладными ладонями мое лицо и зашептала: «Артемчик, я стесняюсь…»  Глупость какая! Как будто я у нее первый! Мне плевать было на ее стеснение, и я продолжил. Она отняла ладони от лица, сжала ими свои большие груди с твердыми малиновыми сосками и опять совсем скоро я услышал ее частое дыхание и «Ой!». Я быстро переместился в обычную позицию, вошел в ее хлюпающую дырищу и немного подергавшись, выстрелил. Все, хватит. Ни у нее, ни у меня больше сил не было. Мы немного полежали на спине, держа друг другу за руку, а когда кожу на животе и бедрах стала неприятно стягивать высыхающая сперма и женская слизь, пошли отмываться в душ.
После душа мы с Анькой даже не целовались. Расстелили постель, она легла и повернулась лицом к стене. Я пристроился сзади, уткнулся лицом в ее волосы и через полминуты уже спал.

Вот и она. Из-под светло-серой меховой шапки в разные стороны высыпались светлые кудряшки. Я помог ей снять длинное, цвета морской волны, зимнее пальто.
— Привет, Артем. Я не надолго. Возьму книжку, поболтаем пару минут, и дальше побегу.
— Здравствуй, Аня. Проходи, садись за стол, у меня там кофе есть. Рассказывай, что нового.
Мне кажется, она ждала, что я хотя бы поцелую ее в щечку, но я старался держаться если не холодно, то, по крайней мере, без лишних эмоций. Никаких там «Как давно мы не виделись!» или комплиментов ее новому пальто. Впрочем Анька совсем не была похожа на женщину, которая пришла совратить своего старого любовника. Ничего яркого или вызывающего. Белая шерстяная кофта и серая юбка ниже колен. На юбке около левого бедра — пыльный след. Видать, к чему-то прислонилась. Она всегда была немножко неряхой, моя Анька. Хотя, какая она теперь моя.
Аня вообще мало пользовалась косметикой, но сегодня на ее лице не было даже намека на тушь, помаду или пудру. Может быть из-за этого она казалась чуть-чуть грустной и уставшей. Только зеленые изумрудики глаз по-прежнему выстреливали веселые искорки. Еще была пара хорошо знакомых золотых сережек и совершенно неизвестный мне аромат. Какая-то резковатая, огуречная что ли гамма. Таких духов у нее я не помнил. Наверное, подарок сисадмина на синей «Ауди».
Прошли на кухню. Я еще раз подогрел чайник и разлил по чашкам булькающий кипяток. Я почему-то старался не смотреть на Аньку и сосредоточил взгляд на своей чашке, увлеченно расматривая, как кофейные гранулы в окружении желтой пены превращаются в неприятного вида коричневые лохмотья, а потом совсем растворяются.
Аня и не пыталась как-то особенно привлечь мое внимание. Она как ни в чем ни бывало принялась рассказывать о том, как у нее на фирме, где она трудилась в бухгалтерии, собираются встречать Новый год, о каких-то новых фильмах, которые недавно видела, о подружке («Ну ты ведь помнишь Маринку?»), которая познакомилась в Париже с каким-то негром и собирается за него замуж.
Я поймал себя на том, что, хоть и особенно не вдумываюсь в смысл анькиной болтовни, но звучание ее голоса действует на меня успокаивающе. Гипнотизировала она меня, что ли?Я уже перестал мысленно клясть ее за несвоевременный визит по пустяковому поводу, отхлебывал кофе и смело встречался с ней взглядом.
Аня допила кофе, встала, и подошла к окну. Там, на улице, плотной белой стеной шуршал снег. Циклон из Европы только что принес на русскую равнину ноль градусов, красивые белые шапки на деревья и слякоть по колено. Впрочем смотреть из теплой кухни, как большие мохнатые снежинки за окном кружатся вокруг анькиного силуэта было довольно занятно.
Аня снова заговорила:
— Девчонки в Питер зовут после Нового года. Честно, говоря, не знаю, ехать или нет. Зимой там совсем делать нечего. Такая же слякоть небось как в Москве. Но я там ни разу не была. Представляешь, до таких лет дожила, а в Питере не была. Я раньше… Я думала, как-нибудь летом… мы с тобой…
Мне показалось, что голос ее дрогнул и она сейчас заплачет. Я не знаю, что со мной произошло, но это «мы с тобой» ударило мне в голову как стакан коньяка на голодный желудок. Сердце бешено заколотилось, ноги стали ватными, но я поднялся со стула, подошел к Аньке и прижал ее к себе. Она, похоже, не ожидала этого, и поначалу вся съежилась, но совсем скоро я почувствовал, как ее ладони нежно прикоснулись к моей спине. Так мы простояли с минуту. Затем я услышал анькин шепот: «Солнышко, я так устала…»
Близость наших тел дала результат, который Анька почувствовала даже через свою толстую юбку. Я не уверен, что хотел свою бывшую подругу, но мой затвердевший член и не думал спрашивать моего мнения. Аня аккуратно расстегнула ширинку на моих брюках и нежно обхватила пальцами мое, предательски заявившее о себе орудие. Я, уже машинально, нащупал у нее на боку молнию и юбка поползла вниз с широких анькиных бедер. Затем мы как безумные вцепились друг в друга губами. Пока мы целовались, я просунул ей руку между ног. Так и есть — кружевные трусики можно было выжимать. Анька обильно истекала соком. Прямо сквозь влажную ткань я нащупал пальцем ее клитор и несколько раз нажал на него. «Солнышко, — снова зашептала Аня, — я сейчас… возьми меня, ни о чем не думай, просто возьми…».
Мы перешли в комнату, сбросили с себя оставшуюся одежду и рухнули на не убранную с утра постель. Я не могу сказать, что это было как прежде. Такого просто никогда не было. Мне казалось, что мы с Анькой перестали существовать, разложились на молекулы, атомы, электроны, превратились в облако раскаленного газа, из которого состоят звезды. Я не могу описать, как мы двигались, где были мои руки, губы и вообще, как долго это все продолжалось. Обычно в сексе я никогда не теряю рассудок и даже самые острые ощущения не мешают мне взглянуть на то, что происходит в моей постели, как бы со стороны. Но здесь было что-то другое, наверное сродни мистическому экстазу, в который впадают шаманы и жрецы первобытных племен. Я не понимал, где я, и где женщина, которая сожгла меня в этом дьявольском огне. Женщина, которуя я не любил сейчас, да и, скорее всего, вообще никогда. Которую бросил, потому что она достала меня своими комплексами, капризами, перепадами настроения, своей дурацкой киноманией, наконец. Почему же сейчас я растворяюсь в ней? Почему мне не хочется обратно, в свое твердое тело? К своему трезвому рассудку? К моей нормальной, обычной жизни, в которой давно нет места зеленоглазой толстушке?
Все кончилось одновременно. Аня ойкнула и в то же самое мгновение я вылил в ее горячие недра тугую струю спермы. Прошла минута сладкой неподвижности. Затем я слез с Ани и присел на кровати. Анька открыла глаза, посмотрела на меня и вдруг как ужаленная подскочила, и тоже села, подтянув ноги к голове и спрятав лицо. Я не видел ни глаз, ни губ, только кудряшки, слегка прикрывавшие коленки.
Не открывая лица, она заговорила:
— Артем, ведь у тебя есть кто-то? Ну… Ты с кем-то встречаешься?
— Да. Но я слышал, и у тебя…
Она не дала мне договорить.
— Я не о том, Артем. Скажи, у вас серьезно? Ты… любишь ее?
— Аня, ну зачем…
— Артем, скажи мне честно. Мне просто надо это знать.
— Да, Аня, серьезно. Я так думал, но…
— Не бери в голову. Прости.
Аня снова замолчала и продолжала сидеть, не меняя позы.. Я стал разглядывать ее.  Между слегка раздвинутых голеней виднелись поблескивающие влагой розовые складки в обрамлении светло-рыжих волосиков. Еще недавно я был там, в ней. Мы были одно целое. Мы были не мужчиной и женщиной, а раскаленным космическим ветром. Мы забывали себя. Но вот похоть удовлетворена, и мы оба сидим на кровати, озябшие и растерянные.
Когда на простыни рядом с ее промежностью стало расплываться мокрое пятно, Анька, наконец, опустила колени, и ровным, спокойным голосом сказала:
— Дай мне халат. Мне надо в ванную.
Когда она уходила, я взял ее за руку. Анькины пальцы были холодные и негнущиеся, как у покойницы. Она и была покойницей. Я знал, что для меня она умерла навсегда.

Когда дверь за Анькой закрылась, я бросился в ванну, залез под горячий душ и попытался привести мысли в порядок. Значит так. Только что я переспал со своей бывшей подругой. Изменил любимой женщине, с которой у меня через два часа свидание. В шесть мы должны были встретиться с Ириной, думали посидеть в каком-нибудь баре, а потом поехать к ней домой. На работу в понедельник я собирался ехать уже от нее.
Что там говорить, раньше у меня случались «параллельные» романы, но так, чтобы скакать из одной постели в другую с интервалом в несколько часов… Ну и наплевать, в общем. Можно было бы и это пережить. Даже занятно. Если бы… Если бы речь не шла об Ирине.
В Ирку я влюбился  что называется с первого взгляда. Как увидел эту стройную брюнетку с короткой стрижкой, мелкими, изящными чертами лица, в очках в тонкой серебристой оправе, так понял — мне пропадать. Я еще не услышал от нее не единого слова — может она дура набитая? — а уже точно знал, что хочу быть с ней и только с ней. Самое главное, что и она, взглянув на меня, сразу все поняла.
Дело было на большой выставке. Ирина, PR-менеджер в рекламном отделе крупной фирмы, носилась по павильону как угорелая, постоянно перебрасываясь репликами со своими многочисленными знакомыми — коллегами из других компаний, журналистами и даже какими-то чиновниками и депутатами. Я же все дни работы выставки постоянно искал с ней встречи, пытался поймать ее в курилке (а курила она много и часто, правда, какие-то тонкие белые сигареты с почти не ощутимым на вкус дымом), в буфете, ну и, конечно, на выходе из павильона после окончания выставочного дня. Вокруг нее, ясное дело, постоянно увивались мужики, которые предлагали подвезти ее до дома, но на третий день мне все же удалось набиться ей в провожатые. Неблизкой дорогой от павильона до метро «ВДНХ» мы успели обсудить миллион тем. Ирина даже заговорила о кино, но этот разговор я быстро перевел на что-то другое. Но о чем бы мы ни болтали, ситуация обоим была совершенно ясна: я влюбился, я добиваюсь ее расположения, а она, судя по ее реакции, совсем не против. К тому времени прошло уже два месяца с того момента, как мы расстались с Анькой; у Иры накануне нашей встречи тоже сошел на нет какой-то не слишком бурный роман.
После выставки мы раза два или три встречались в городе, гуляли, сидели в барах,  смотрели на живопись иркиных знакомых художников и даже были в кино (черт бы его побрал!). В один из октябрьских вечеров мы в очередной раз собирались встретиться, но тут на Москву налетел настоящий ураган с проливным дождем. Гулять по такой погоде мог только сумасшедший, никаких интересных выставок не намечалось, а оседать на весь вечер в баре не было ни малейшего желания. Видимо, прочитав мои мысли, за час до свидания мне позвонила Ирина и просто пригласила к себе домой.
Она, как и я, жила одна, снимала однокомнатную квартиру. Такое вполне уютное жилище молодой self-made woman. Простая, но стильная и удобная мебель. На стенах развешены западные рекламные постеры и несколько картин, наверное, подаренных теми самыми знакомыми художниками. Целый стеллаж заполнен книгами, в основном на английском и испанском языках — и тот, и другой Ирина, филолог по образованию, знала почти в совершенстве. На кровати, поигрывая мудреным разноцветным скринсейвером, лежал раскрытый ноутбук. Еще в иркиной квартире стоял густой запах индийских благовоний. Специальные подставки для ароматических палочек я увидел в разных углах комнаты и на кухне. «Это чтобы табаком в квартире не пахло, — объяснила мне Ирина, прикуривая от крошечной пьезозажигалки.
Она встретила меня в своей обычной одежде — черные вельветовые брюки, свободный темно-красный свитер с высоким горлом. Очки в серебристой оправе тоже были на месте. Примерно такой я ее увидел впервые, когда она пришла на наш стенд на выставке. У нее были и более строгие наряды, но их она надевала, когда сопровождала своих боссов на официальных мероприятиях и разнообразных банкетах-фуршетах.
Мы выпили принесенного мною белого испанского вина. Ирина стала рассказывать какие-то смешные истории про придурков-журналистов, с которыми приходится общаться, про генерального директора, который ничего не понимает в рекламе, но замучал всех своими «ценными указаниями» и чуть ли сам не пытается сесть за дизайнерский «Макинтош», и еще про всякую всячину. Потом она вдруг неожиданно замолчала, взяла меня за руки, и сквозь слегка тонированные линзы своих очков посмотрела мне в глаза. Мы сидели, гипнотизируя друг друга взглядом, еще с полминуты, пока она не признесла совсем тихо:
— Ты ведь хочешь меня?
— Я не просто хочу тебя, Ирка. Я люблю тебя.
— Сумасшедший! Что во мне любить? Я же не женщина, а PR-машина, — с этими словами она звонко рассмеялась, прыгнула ко мне на колени и обняла.
Мы долго целовались, затем Ирина соскочила вниз, на ковер и властно сжала меня рукой там, где под брюками уже дыбилась твердая горка. Быстрыми и ловкими движениями освободила рвущийся на свободу член и нежно погладила его своими тонкими пальцами с длинными ухоженными ноготками. Я попытался встать со стула, чтобы усесьться на пол рядом с Ириной, но та положила мне руку на колено и сказала:
— Подожди. Давай я пока не буду залетать? Не возражаешь?
Ирина сунула другую руку в задний карман брюк и вытащила оттуда хрустящий пакетик, который надорвала зубами. В воздухе запахло мятой и яблочной эссенцией. Слегка остудив мой разгоряченный ствол прохладной ароматизированной резинкой, Ира в миг стащила с себя брюки и трусики и снова взгромоздилась мне на колени, на этот раз лицом ко мне. Она шевельнула бедрами и моя окаменевшая плоть стала медленно погружаться в ее узкое, истекающее слизью влагалище.Я обнял ладонями ее попку и притянул еще ближе к себе. Ирка застонала. С Анькой я отвык от бурных проявлений женского восторга, но Ира любить беззвучно не умела. Она начала в бешеном темпе двигаться, почти подпрыгивая на моих коленках и издавать такие стоны, что я стал опасаться, не вызовут ли соседи патрульную группу или отряд МЧС. Потом при наших встречах, имея ее в разных позах и уже привычно выслушивая необходимое звуковое сопровождения, я так и не понял, действительно ли Ирка не могла не вопить, или это была какая-то загадочная, увлекающая ее игра.
Первый раз мы кончили быстро. Она так и не сняла с себя ни лифчика, ни даже свитера. Когда ее движения достигли такой амплитуды, что по всем законам физики стул, на котором я сидел, должен был либо упасть, либо развалиться на куски, Ирка вдруг зашептала: «Артем, я сейчас кончу… держи меня…». Как по команде я выстрелил, и яблочно-мятная резинка внутри иркиного тела в миг заполнилась теплой вязкой жидкостью. Я прижал Ирину к себе и уткнулся лицом в ее свитер. Я никогда не думал, что смесь запахов духов, табака и женского пота может быть такой приятной и возбуждающей.
Мы еще пили вино, потом снова занимались любовью, последний раз в душе, где Ирина довела меня почти до умопомрачения, лаская мой уже, как мне казалось, изрядно уставший ствол языком и губами. Ночевать я, конечно остался у нее.
Наши встречи становились все чаще, порой она приезжала ко мне, и, прежде чем горхнуться со мной в постель, по-хозяйски наводила в порядок в холостяцком бедламе.
Однажды Ирине попалась на глаза фотография, на которой мы вместе с Анькой сидели на скамейке в парке. Нас тогда щелкнула мыльницей одна из ее подруг, возможно, та, что теперь ходит в невестах у французского негра.
— Это твоя бывшая пассия? Как интересно! Экая пышечка. Хотя, вообще, симпатичная. Тебе нравятся пышечки? Странно. А что ты тогда нашел во мне?
Я в ответ пробурчал что-то вроде «Это было давно и неправда», а потом убрал фото подальше от иркиных глаз. А может быть, даже выкинул.
Мне казалось, что наши с Ириной отношения все больше и больше напоминают семейные. Да что там говорить, я хотел, чтобы Ирка стала моей женой. И вот теперь я стоял под душем в своей квартире, и чувствовал себя абсолютным подонком. Скотом. Кобелем без тормозов. Предателем.

Ровно в шесть мы встретились у дверей бара. Я довольно много пил, пытаясь демонстрировать Ирине веселость и непринужденность. Выходило натужно, но моя спутница вроде ничего не заметила.
— Ты не слишком налегаешь на виски? — лишь один раз поинтересовалась Ирина.
— Ничего, Ирка. Сегодня чего-то настроение есть. Выпить.
— Ну ладно, напиваться, так напиваться. Тогда мне еще мартини.
Домой к ней мы добрались, изрядно набравшись. Впрочем, на ногах стояли твердо, да и с дикцией были полные лады. Ирка быстро сбросила с себя одежду и надела легкий фиолетовый халатик. Я тоже снял с себя почти все, облачившись в длинную застиранную футболку. Мы уселись в кресла друг напротив друга, как бы взяв небольшую паузу. Ирина, как обычно, заговорит первой. Она скажет: «Ну что, отдохнули? Может быть, ты хочешь поцеловать меня?» Но она сказала:
      —  Артем, что с тобой? Тебя что-то мучает?
И тогда алкогольный бес вошел в сговор с моей ноющей совестью. Эта парочка решила меня извести, раздавить, сжить со свету, размазать по этому самому ковру, ворсинки которого неприятно щекотали мои голые ступни.
— Ирка, я сейчас тебе скажу… Ты будешь меня ненавидеть. Ты сейчас прогонишь меня. Но я люблю тебя. Это ужасно звучит. Сейчас ужасно. Но это так. Я сволочь, понимаешь, Ирка.
— Артем, что случилось?
— Ирина, ко мне днем сегодня Анька приезжала. Ну та, которую ты пышечкой назвала. Забрать какую-то ерундовую книжку. У нас с ней давным давно все кончено. Мы не перезванивались даже. А тут она… Она была какая-то жалкая, несчастная, измотанная. Я хотел ее прижать к себе, только успокоить, и… ну мы оказались в постели. Не знаю, что на меня нашло. Она сразу ушла. Навсегда. Я знаю… Я — сволочь, Ирка, сволочь.
— Вот так… Хм…Оказались? И сразу ушла? Отчего ж не развлек девушку разговором? Ну  после…э-э-э… после душа? Успокаивать так успокаивать. Жестокий ты, Артемчик.
После этой, произесенной язвительным тоном фразы, иркины губы как-то странно заплясали. Сначала они просто задрожали, потом округлились в цифру «0», затем изобразили восьмерку, и, наконец, падшей единицей сползли к левой щеке.
— Ну что ж. Откровенность за откровенность. Я тоже хочу тебе кое-что рассказать. Ты знаешь где я была вчера?
— Ты говорила, что ездила в Подольск, к маме.
— А вот и нет. Мы ездили всем отделом на дачу к Армену Калтахчяну. Помнишь такого?
Я, конечно, помнил. Армен Калтахчян работал дизайнером в том же отделе, что и Ирина. Она нас даже знакомила. Очень дружелюбный, разговорчивый парень лет двадцати восьми, в котором не сразу распознаешь уроженца Закавказья. Скорее, Армен внешне напоминал итальянского плейбоя — светлые штаны в любое время года, куртки спортивного покроя, волосы до плеч, очки. Ирина говорила, что Армен очень талантливый дизайнер — у него есть призы фестивалей рекламы, его звали работать в солидные агентства и даже приглашали за бугор. Но он особо никуда не рвался, работал там, где работалось, и всегда был душой компании. Любой повод — вплоть до дня рождение Эрнесто Че Гевары — Армен старался использовать, чтобы затащить своих коллег по отделу к себе на дачу, где устраивались развеселые гулянки. Дача иркиного коллеги не имела ничего общего с щитовыми домиками на шести сотках — это был мощный кирпичный дом на большом участке, захватившем часть соснового леса. Отец Армена еще при Советах дослужился до замминистра, а теперь заседал в правлении какого-то средней руки банка. Работа не давала Калтахчяну-старшему с супругой часто уезжать из Москвы, зато дачу облюбовал богемный отпрыск, двери которой с истинно кавказским гостеприимством отворял для своих друзей.
— Ты была у Армена? Но почему ты говоришь мне об этом только сейчас?
— Ты думаешь, теперь это имеет какое-то значение? — в голосе Ирины послышались нотки совершенно не свойственной ей стервозности.
— Хм… Ты, наверное, права. Теперь — да. То есть, нет. Ну ездила и ездила. К чему ты это?
— К чему? Ну, положим, к разговору о слабостях. О человеческих слабостях. О первобытных инстинктах, если тебе, Артемчик, угодно.
— Ты решила изучать психологию?
— Ага. Но не только. Кое-что еще я решила изучить. И успешно изучила. Вот ты, Артемчик, к примеру не смог удержаться и утешил свою старую подружку. А я тоже не смогла удержаться. Мне было интересно, как трахается дикий мужик. И я это узнала. На собственном сладостном опыте.
— Иришка, что ты несешь? Какой дикий мужик? При чем здесь Армен? Иришка, я виноват, я — сволочь, хочешь, я уйду, но зачем эта ахинея?
— Это не ахинея, милый. В этот раз у Армена гостил Тигран, его двоюродный брат. У-у-у, потрясающая личность. Хтонический человек. Вот Армен — благоухающий парфюмом столичный плейбой. А этот — никогда не скажешь, что родственник — живет в каком-то высокогорном селении. Натуральный чабан. Запах овечьей шерсти. Два метра роста. Смесь Давида с Голиафом. Короче, я ему дала.
— Ирина, перестань. Зачем ты…
Я твердо решил встать и уйти, и даже сделал движение, чтобы подняться с кресла, но все происходило как в кошмарном сне. Надо бежать — а не можешь, все мышцы как будто сведены судорогой.
— Сначала мы с ним танцевали. Он мне отдавил все ноги, но когда он обхватил мою задницу своими ручищами, я чуть не кончила. Прямо там, перед всей почтеннейшей публикой. И он это почувствовал. Он зверь. Он нюхом чует бабу, которая хочет. Потом мы вышли в темный коридор и я нагло запустила ему руку в штаны. Там была здоровенная негнущаяся палка и большие волосатые яйца. Несмотря на весь мой сексуальный опыт, я не встречала таких роскошных волосатых яиц. Интересно, да?
— Ирка, ты… Я не знаю… Почему мне это должно быть интересно?
— Ну как же? Тебя не интересует физиологическая экзотика? А мне кажется, я интересно излагаю. Так вот. Потом мы пошли наверх, там у Армена четыре спальни. Но мы не осквернили похотью ни одной кровати. Он повалил меня на пол. Помнишь мои голубенькие джинсы? Там надо молнию заново вшивать. От той аж искры полетели. И трусы в клочья. Я заорала. Сначала от боли, потому что такую длинную толстую палку в меня еще никто не засовывал. А потом я орала от того, что мне было очень хорошо. Ты ведь знаешь, как я ору? А тут я вопила в десять раз громче. Хорошо, что у Армена на даче стены толстые. Очень добротное строение. Тигран отымел меня раз пять. Или восемь. Я потом уже в Москве полчаса под душем отмывалась от его засохшей спермы. Я нашла его семя даже в волосах. На голове. А пока отмывалась, ласкала себя. И от воспоминаний кончила два раза.
Ирка прервала свой самозабвенный монолог и посмотрела на меня. Похоже, в моих глазах она увидела что-то ужасное, потому что ее и без того взвинченный голос рванул еще на два тона вверх и перешел в визг:
— Ну что, хочешь меня ударить? Убить? Задушить? Ну, давай! Или слабó? Тогда иди к своей Аньке и мочаль ее толстую ****у!
Я никогда не слышал от Ирины ничего подобного. Она вообще не ругалась матом. Моя Ирка, умная, воспитанная девочка в это мгновение была похожа на вокзальную потаскуху, скандалящую со скупым клиентом.
Ирка снова замолчала, видимо, ожидая моей реакции, и реакция последовала. Весь этот день мной как будто управляли какие-то коварные бесовские силы, и на этот раз они оказались тут как тут. Как будто мощный электрический разряд прострелил мне мышцы ног и спины. Я буквально взлетел с кресла, в один шаг добрался до Ирины, сорвал с нее халатик и завалил лицом на кровать. Я думал она будет кричать и царапаться, но в моих мышцах кипела дьявольская сила и я готов был подавить любое сопротивление. Однако Ирка оказалась на удивление податливой. Я раздвинул ей ноги, чуть приподнял руками ее задницу и всадил член в иркино мокрое влагалище. Похоже, воспоминания о совокуплении с армянским пастухом, вновь пробудили в ней желание. Она снова хотела длинной толстой палки и роскошных волосатых яиц, но, за неимением оных, позволила мне доставить ей жалкое подобие того брутального удовольствия.
Поначалу Ирина не издавала ни звука, почти как Анька. Я обхватил ее небольшие груди. С моих ладоней как будто содрали кожу, и прикосновение ее острых сосков, казалось, причиняло мне не удовольствие, а острую, рефлекторную боль, как будто кто-то тыкал железом в открытую рану.
Хм. Надо же. Заезжий чабан, еще не помывшись с дороги, захотел московскую сучку. И московская сучка, втянув ноздрями дух кавказского мужлана или, это, как сейчас говорят, мачо, мигом дала ему, несмотря на разницу в IQ и негабаритную елду. Отлично! Еще позавчера он поглаживал своей шершавой ручищей воняющего псиной свирепого пастушьего кобеля, запускал пятерню в пыльную овечью шерсть, слизывал с пальцев горелое шашлычное сало. А вчера теми же руками тискал иркину задницу, мял ее возбужденные груди, залезал пальцами в ее распустившуюся слюнявым цветком дыру. И сучке это нравилось…
От этих мыслей я возбуждался еще больше, все глубже и глубже загоняя в Ирку свой член. И она все-таки застонала. Но к ее обычному чистому тону добавился какой-то болезненный хрип. Ирка выла все громче и громче, пока мне не стало казаться, будто я не бабу трахаю, а добиваю раненого дикого зверя.
Я кончил, и вместе с семенем вылил в Ирину всю свою злобу, ревность, всю эту грязную дьявольщину, которая как радиация копилась во мне весь этот день, и так же, как чрезмерная доза, медленно меня убивала. Взвыв напоследок, умолк и раненый зверь. Ирка, резким движением выкатившись из под меня, обмоталась с головой одеялом и прижалась к стене.
Я сел на край кровати и начал одеваться. Иркина постель жгла меня, как будто подо мной разложили тлеющие угли. Мысли путались, и я долго и глупо искал по комнате куда-то запропастившийся носок. Когда я, наконец, оделся, то встал, повернувшись лицом к кровати, на которой, закутавшись в одеяло, все так же неподвижно лежала Ирина.
Я знал, надо было уходить. Но уйти, не сказав ей ни слова, я не мог:
— Ира, я не знаю, что со мной. Ты можешь все, что угодно… Прости меня…
Ирина вздрогнула. Потом поднялась и присела на кровать, по-прежнему скрывая под одеялом свою наготу. Дотянулась до очков, лежавших рядом на тумбочке. Теперь ее бллизорукую беззащитность снова прикрыла стеклянная броня. Иркино лицо как будто окаменело, только губы жили на нем какой-то необязательной, угасающей жизнью:
— Иди, Артем. Может быть, потом. Или никогда. Я еще не знаю. Не мучай меня. Сгинь, если ты еще… Сгинь, Артемка.
Отвечать ей я не стал. Просто повернулся и ушел.

На улице была все та же слякоть. Напротив иркиного подъезда, через дорогу виднелась светящаяся коробка ночного магазина. Мне явно туда. Голова моя напоминала улей, муравейник или термитник. В ней что-то шуршало, жужжало и переползало с места на место: «Анька… Джим Джармуш... Солнышко, возьми меня…. Дача с сосновым лесом. Он мне все ноги оттоптал… Я заорала. Сначала от боли… Свирепый пастуший кобель… Меня девчонки в Питер зовут. Я думала, мы с тобой…. Сгинь, Артемка». Надо залить чем-нибудь отвратительным все это гнусное общежитие кишащих гадов. Тогда они сдохнут, и всплывут на поверхность рыхлой хитиновой кашей.
«Дззынь-нь-нь-нь…». Еще полшага, нет, четверть шага, и я бы сгинул навсегда. Как хотела Иришка. В нескольких сантиметров от меня громыхнул несущийся куда-то пустой трамвай. Нет, умирать еще рановато. Надо быть внимательней. Вот сейчас я очень внимательно и осторожно перейду дорогу. Как там в школе учили? Сначала смотрим налево. Потом направо. Эх, Анька, Анька. Зачем ты приехала? Чего ты хотела? Все бы было хорошо. Хорошо? Все было бы отлично! Я просто никогда бы не узнал, как трахаются дикие мужики. С моей Иришкой. О-о-о-й…. Больше не могу.
Я открыл стеклянную дверь магазина, и на меня дохнуло теплом и запахом рабочей столовой. За прилавком сидела мощная тетка в несвежем халате, накинутом поверх пальто, и ела сосиски, которые лежали перед ней на пластиковой одноразовой тарелке.
—  Заходите, мужчина, заходите, — не дожевав сосиску, приветливо заговорила тетка. — Скоро Новый Год, — зачем-то добавила она.
— У вас четвертинки есть? Ну, водка, в смысле.
— А как же, все есть. Вот, «Русский мороз», верхнепыпинского ликеро-водочного завода. Берите, мужчина. Не смотрите, что не московская. Спирт категории «люкс», мяконькая. Эксклюзив!
По тому, как продавщица произнесла последнее слово, я понял, что она уже чем-то усилилась. Возможно, верхнепыпинским «эксклюзивом».
— Сколько стоит?
— Двадцать восемь. Есть стаканчики по два рубля.
— Нет, стаканчика не надо. Дайте вон еще картошки сушеной. «Московской», пожалуйста.
Я отсчитал деньги, взял бутылку и чипсы и вышел из магазина. Завернув за угол, я свернул четвертинке голову и разом вылил в горло все ее мерзкое,  теплое содержимое. Потом, задержав дыхание, разорвал пакет с картошкой, высыпал чипсы на ладонь и запихнул весь ворох себе в рот, размазав жирные крошки по холодным обветренным щекам.

— Алло?
— Иришка, это Армен, привет! Извини, что поздно. Что у тебя с голосом? Приболела, что ли?
— Да, вроде как… Привет, Армен.
— Ириш, а мы тебя вчера ждали как, а!  Ну в общем ты зря не приехала. Просто зря.
— Я же говорила, Армен, мне к маме в Подольск надо было. Она заболела, я обещала привезти лекарства, мед и лимоны. Ну и навестить, конечно… Как повеселились?
— Ирунчик, ты же знаешь, у меня на даче все всегда отлично. Даже шашлыки делали. Это при минус 15 на ветру. Вчера ж мороз был. А! Если компания хорошая, тогда все можно. Вино пили, водку, но народ, конечно, на коньяк налегал. Тигран привез настоящего, ереванского. Я тебе, кажется, говорил, что он приедет. Жаль, что вы не познакомились. Ой, слушай!  Ленка на него глаз положила, весь вечер ему «Тигранчик, пойдем потанцуем!» А Тигранчик.. ха-ха.. вместо танцев всю дорогу  про какие-то персидские рукописи загибал. Он у меня филолог, кандидат наук. Ну чокнутый, в общем. Зато завтра улетает в Штаты. На какую-то конференцию в университет Северной Каролины. К таким же чокнутым… ха-ха… Так и помрет неженатым!
— Армен, извини…
— Да, я слышу, ты не в духе что-то. Ну на даче мы еще соберемся. В следующий раз не приедешь — обижусь. С бойфрендом своим приезжай. Его Артемом ведь зовут? Ты нас знакомила…
— Я обязательно приеду, Армен. Но сейчас мне что-то действительно худо…
— Выздоравливай. Пока. Завтра будешь?
— Буду.
— Ну давай!
— Пока…


Артем АЛЕЙНИКОВ