Стоит солнцу взойти...

«…поплачь о нём пока он живой…»


Вымокший, липкий от пота он идёт по коридору, идёт нарочито  медленно, долго… ещё, ещё бы чуть-чуть помедленнее, и пусть этот коридор НИКОГДА не кончается, НИКОГДА, Господи! … глазам больно, они слезятся от тусклых ламп, но смотрят на них, не мигая. «Какой ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ свет… как НЕВЫНОСИМО всё, на что он ложится, чего он касается…»
Кто-то огромный, но неосязаемый покрыл тёмной пеленой глаза… «Как?! Неужели – всё, конец? Нет, так быть не может, я ведь только что шёл… чёрт побери! Я и сейчас иду! Иду!!!».
Он остановился. Чья то неумолимая рука сзади тяжело опустилась ему на плечо: - «Давай… никакая задержка НИЧЕГО не изменит, иди…»
- Можно… покурить… я очень… очень быстро… я…
- Ладно, кури.
Таких вкусных сигарет он доселе не пробовал, и никогда сигарета не кончалась так быстро – пальцам стало больно, губам горячо от тлеющего фильтра…
- А можно я…
- Нет. Иди.
Опять эта плавающая по глазам тёмная пелена… коридорный  сквозняк выдул весь воздух, очень трудно дышать… трудно дышать… и жарко…
- Эй! Ты что, ничего не чувствуешь?
Вместо слов ответа его пересушенная гортань изрыгает кашель. Непонятно почему, но стало… лучше видно, исчезла пелена с глаз. И дышать – заметно легче…
- Ну, дурень! Ты хоть мух с глаз да с ноздрей смахивай! Задохнёшься ведь, или лоб расшибёшь…
Мухи? Ах, да, конечно – мухи! Значит ещё не всё. Уже долгих трое суток, семьдесят два часа, сотни минут… сначала небо стало цвета золы – он это хорошо помнил, потом внизу живота вырос гранитный шар, не дающий сидеть, говорить, думать. Гранит гудел на одной ровной и мерзкой ноте, не переставая, на его гул слеталась мошкара… неужели это и есть – чудеса? Это и есть вся надежда и всё облегчение, рождённые молитвой? Он не смыкал глаз в прошедшие дни и ночи – ломая руки, на коленях, упав ниц, - молился. Неумело, сбивчиво, но – сокровенно… из сердца… и кто же он, печальный бородач, распятый над его постелью, сотни лет благосклонно выслушивающий стенания прадедов, отцов – кто он? ЗАЧЕМ ОН? Со своими истлевшими небесами, гранитными глыбами, божественно многорукими мухами – зачем?

Она стоит… стильная, выдержанная, холодная от долгих лет ужасного опыта (в детстве он провалился под лёд и бежал домой километра четыре, хрустя замёрзшими штанами - было очень холодно, ломило кончики пальцев, примерзали ресницы… сейчас мороз шёл ИЗНУТРИ, кровь, перемешанная со льдом, царапала жилы, колола сердце отрывисто, часто и сильно…). Она равнодушно ждёт… она стерильна, как добропорядочная невеста,  насекомые почтительно облетают её… она манит к себе, как взгляд в бездну… всё становится БЕЗРАЗЛИЧНЫМ… нет мыслей… ощущений… вакуума… ничего…

Сейчас, по прошествии лет, он с улыбкой вспоминает свою первую казнь – бесшумный, сверкающий полёт гильотинного ножа, бульканье крови, корзина с аккуратным срезом головы, которую он бережно отнёс в душный задний дворик и… мухи на открытых, немигающих глазах…


2002.