Дыхание 2
Как и везде, десятилетнее священнодействие (предИЗБИительное) завершалось выпускным вечером. Идея оторваться пришла как-то сразу, тем более что класс был правофланговый (в смысле, лучший во всем, - по-моему, только у нас в классе выпустились два золотых медалиста и два парня со справками) . Всеобщими усилиями был куплен и припрятан на чердаке школы ящик водки (2).
Официальная часть прошла как всегда с охами и ахами по разным поводам, слезами и пластинками с песнями советских композиторов (3). Потом все перешли в обширный коридор второго этажа, где уже накрыли столы для банкета (правда, меню до сих пор кажется мне идиотским – много пюре, котлет, апельсинов и ситро – зато напоминает о том, что фаст-фуд бессмертен). Ситровые тосты, конечно, тщательно разбавлялись, - пока тот самый милый директор разглагольствовал во главе стола с граненым в руках о прелестях жизни и нашей школы вообще, мы незаметно опускали стаканы под стол и разбавляли ситро водкой.
Наш класс сидел на отшибе стола и потому за свисающей до пола скатертью никто ничего не заметил. Через часок-другой на детей напала грусть непонятная, что учителя отнесли на счет тягучего прощания с детством (4). А состоянии веселости меж тем нарастало, на третьем этаже уже звучал хит нашей школьной группы о том, что «Звезда погасла-асла-сла», а затем загромыхала дискотека («Феличита» была тогда гвоздем сезона).
____________________________________________
Долго поплясать под итальянцев я не смог, так как ко мне пристала упитанная девица с первой парты и гонялась за мной с просьбой потанцевать по всей школе, пока не загнала на чердак. Вернее, я сам туда скрылся от нее, потому что обалдел от такого упорства, а больше от того, что она стремилась дотянуться своим лицом до моих губ.
На чердаке я нашел Иринку из Б класса - она сидела и плакала. Я подошел ее утешить, сел рядом и мы потянулись друг к другу. Вкусно было до невозможности, - до этого целовался только в детсаду и с соседкой по парте, но не так, а мимолетно. Я думал, что почувствую вкус апельсина, но пахло чем-то другим, непонятным. Она убежала, я посидел немного, задумавшийся, нашел тут же сигареты закурил. А слез с чердака уже другим человеком. И тут же сбежал в зал подрыгаться под «Бони М» (5). Упитанной нигде не было видно, но и Иринки я не нашел. Она, наверное, убежала из школы.
Все это продолжалось, с перерывами на апельсины с водочкой, часов до пяти, после чего нас повезли по памятным местам города. Начали, как обычно, с главного памятника на берегу реки, однако автобус с нашим классом мертво спал. А тех, кого растолкали, долго выковыривали из сидений, пока не плюнули. – сил просто уже не было, от апельсинов распухли губы и давило похмелье.
Потом привезли обратно в школу и я пошел домой, пошатываясь, с двумя умными книжками в руках. Одна была о конструкторе Сухом, вторая - не помню, тоже о ком-то строящем большие машины. Дошел я до дома и трупом упал на диван, впервые раздевшись догола. Проснулся в пять вечера этого же дня другим человеком. Другим было абсолютно все, ведь ОНО кончилось совершенно, и с тех пор я сплю голым, даже в лютый холод. Есть в этом мимолетное освобождение (6).
____________________________________________
Потом Ирина уехала на юг, а увидел я ее спустя полгода, случайно, в гостях у знакомых. Новый год близился, а ее старшая сестра оказалась невестой сына этой семьи. Точно помню момент, когда они обе зашли в большую комнату. У меня в глазах все поплыло от слияния их похожих лиц – они двигались как завороженные и стали для меня одним целым лицом, обрамленным черными волосами и бровями. Любовь, наверное, бывает и такая – двойная. Долго не мог решить, что же мне нравится в ней (в них). Но я бывал у знакомых и старался задержаться подольше, правда, на меня почти не обращали внимания….
Свадьба их потом расстроилась и жаль, что я был не причем. Не знаю, почему и за что не любят людей обетованной национальности, но из-за этого они с родителями оказались вскоре далеко-далеко, у Средиземного моря. Я приезжал прощаться в аэропорт, но народу было очень много; Иринку я успел только подержать ее за плечи. Тот парень – жених старшей – уехал работать на КАМАЗ и ударно трудился там лет пять, пока не подался в столицу. Тогда же у нас дома появилась черная кошка. Вернее, она выросла к тому времени из забитого, последнего в помете котенка и стала загадкой. Она открывала рот, но оставалась беззвучной, немой. Никогда больше не держал таких неслышных и неназойливых кошек….
Тринадцать лет смотрел на нее и вспоминал, как сестры вошли тогда в комнату. За окном, во дворе, сияла елка, плавал в воздухе снег и хотелось застыть в этом сиянии…
(1)Часто думал о том, что частая смена школ была бы лучше для полноты впечатлений, а может и в постоянстве школы была своя глубина…Удара (кхе-кхе).
(2) Кстати, раньше, наверное, не только вода была мокрее, но и водка готовилась иначе, – приятель нашел как-то в кладовке у тетки андроповку двадцатилетней давности, и вкус ее необычайно отличался от нынешней прошибающей крепостью. Опьянели враз).
(3) Чуть позже мне попалась пластинка с речью целующегося генсека, которая потом разбилась, к сожалению. Трехминутные жвачки прерывались десятиминутными аплодисментами и слушались просто классно. Как музыка с непонятной мелодией и текстом. Белый шум времени.
(4) Физики у нас в школе были замечательные. Первый, Федор Демьяныч, или просто Федя (как мы его называли), прошел всю войну на Морфлоте и боготворил его до безумия, повторяя, как у них на корабле поступили бы в каждом конкретном случае. Прапорщиком он был не по анекдоту, а по службе, и дико обижался на всякие пересуды-анекдоты. Пересыпал речь выражениями «Вас ист дас персонес», «Феррдамтер» и постоянно требовал дневник на уроки. Его забывали, конечно, что комментировалось протяжным «Ага, ня-я-я знал, ня-я-я видел, забыл..»……Однажды он пришел на урок пьяным, долго поправлялся на глазах у нас второй бутылкой, потом вызвал к доске ученицу. Она не ответила урок. Федя скрутил ее косу в кулак и ударил лицом об доску. Мы все вскочили, и полезли было драться, но председатель отряда побежал за главой школы. Появился наш досточтимый директор, такой же пьяный, и, обнявшись, они ушли. В коридоре даже остановились у окна и спели песенку. Тем и кончилось.
Второго звали Виталий Петрович (Витася). Он входил в класс улыбаясь, просил садиться и долго объяснял. Мы в это время резались в морской бой, щелкали линейками об стол, - он отрывался от доски, бегал по классу, не находя зачинщиков, вздыхал и возвращался к доске. Добрый и жалкий, как тополь.
А вот Любовь Андреевна преподавала географию, по которой у меня была вечная пятерка (как и по пению). Говорила она чуть слышно, но удивительно внятно. Зато когда она замолкала, услышав возню и разговоры, тишина повисала страшенная. То была непостижимая. Гимназичнская интеллигентность в отношении подопечных и уважительность.
(5) Это потом я посмотрел «Грязные танцы» и понял, как надо танцевать и что такое чувственный танец, - фильм пронзил меня, хотя до этого нравился «Кордебалет» и другие картины. На вечере мы просто дергались, как марионетки и мотали головами…Почему-то все окрестные школы тащились от «Smokie», которых я до сих пор терпеть не могу, а мы слушали только “ELO”. Это было стильно и познавательно, как оказалось позже.
(6) Как и в том, что на морозе ненадолго снимаешь шапку. Иногда что-то чувствуешь и снимаешь шапку. И голова начинает дышать. Дышать Макушкой, - чувствуешь, как пробивается что-то изнутри к небу, а оттуда – ко мне. Ощущаешь прилив сил сверху. А может все это потому, что постоянно вот стукаюсь головой обо что-нибудь и боль эта, увы, непроходящая. Наверное, рост такой. Или карма ударная.
Свидетельство о публикации №203010500130