Э таргет

A target



Вот что важнее: заиметь цель, или – еЈ ухватить? Или это одно и то же?
Нет, ну конечно же, важнее всего здесь цели, всЈ же, дос-тичь.
Достигнуть…
Цель мне всЈ ещЈ неясна была, когда, стоя к треугольному окошечку кассы, мечтал о стольких тысячах зарплаты, что я сейчас получу, сколько капель пота выступит на лысине низенького инженера Михелиса, сопевшего прямо передо мной. Сейчас его схватит инсульт.
Это вывод я делаю из-за резкой смены цвета его головы с красного на тускло-лиловый. Действительно, здесь довольно душно, жарко и томительно, ничего не скажешь…
Пот на лысине Михелиса тут же просох. Вот так. Тают, рас-таяли, высохли мои надежды загрести кучу денег!..
Человек пять ждут ещЈ шестерых, мнущих ковровую дорож-ку конторы между окошком и коротышкой Михелисом. Я уже вполне надЈжно отмазался от их идеи пропить недельную зарплату всем коллективом, честно, без утайки последнего рубля.
Вот эту идею они сейчас так живо обсуждали, жестикули-руя кто пока ещЈ просто растопыренной пятернЈй, а кто уже и пухлым конвертиком…
Что ж, дорóги им, парни они все неплохие, каждый может найти себе в кабаке за углом по приличной девке из соседнего с нашим института, а то и – по две.
А уж те – найдут способ, как выкачать из этих  духарей все бабки. В добрый путь.
Я стоял в этой очереди последним. Сегодня мне торопиться некуда. А беднягу Михелиса (ох, плохо он выглядит, недолго ему осталось!) ждали дома дети, жена и остальные ужасные люди.
Не  думаю, что если Михелиса  внезапно толкнуть в бок и ни с того ни с сего крикнуть ему в лицо слово «семейное!!!», то первой ассоциацией у него невольно проскользнЈт слово «счастье», а уж потом он удивится происшедшему…
Скорее всего, пред его внутренним взором, один за другим, строем проплывут все его хребтогрызы и оглоеды, и каждый, если не потребует чего-нибудь сверхъестественного, то уж точно в чЈм-нибудь невероятном упрекнЈт. И бедный инженер вздохнЈт лишь, громко задействовав бронхи и сделает ещЈ один шажок к кассе, и этот шажок заставит его чувствовать себя ещЈ несчастнее…
… В отличие от холостого механика Лачуа, который, сияя от счастья, простого, несложного сиюминутного счастья, хвастался перед остальными, как он в случае чего воспользуется ручкой-самострелом с мелкашечным патроном, которую нашЈл сегодня в походе за сигаретами. Лачуа, размахивая огромными волосатыми ручищами, с которыми ему и так вряд ли приходилось кого-либо бояться, восхищЈнно удивлялся, как это ему пришло в голову всЈ-таки сначала еЈ развинтить, прежде чем нажимать на колпачок…
- НапьЈшься, сморозишь глупость и сядешь…-  промолвил мудрый женатый коротышка, - самого себя потом всю жизнь бояться будешь.
Лачуа захохотал, приставил самострел к виску, и  принялся острить дальше как ни в чЈм не бывало, только сменив объект :
- О, точно, спасибо, Мехти, никто этого не сделал, только ты меня выручил, - и картинно этак протянул злополучную ручку на время принявшему нормальный цвет Михелису, - дарю тебе! Ты, видишь, у нас не пьющий, и поэтому – что? – трезво-мыслящий! Вот ты, Мехти…
Лачуа на секунду запинается, так как наш рассудительный инженер действительно берЈт самострел, открывает дипломат и кладЈт это шпионское оружие в пенал, вместе с остальной каллиграфией:
- Да, так-то лучше.
Тут Лачуа быстро собирается с духом, успевая опередить плоды общего изумления, и говорит:
- Ты, Михелис, не пьЈшь вместе со всеми знаешь почему? Не потому, что тебе надо к семье. Ты не пьЈшь с нами потому, что ты самый умный и можешь предсказать, что чем кончится. Вообще-то я не собирался ручку тебе отдавать. Но раз сказал, что дарю, а ты взял, значит, подарил. А вот хочешь, я на твоЈ предсказание быстренько свой ответ накатаю? Хочешь? НачнЈм. Как ты хотел?(кстати, смотри, твоя очередь!) Я сейчас иду в кабак, напиваюсь, зверею, а раз стрелять мне будет  нечем, то череп я проламываю… ну, вот Валику, например, за то, что ухмыляется мне тут, стулом… Сколько лет я в тот  кабак хожу, а вот сегодня – так, раз уж ты мне это предсказал. Теперь ты. Приходишь домой, первым делом – четыре двойки за день на четверых спиногрызов и один вызов в школу. Жена – морда в сметане, голова в бигудях: «Зарплата твоя – фуфло-о-о!», в холодильнике – пшЈнка с тушонкой, скоро зима, хочу шубу, тестю вдруг до смерти понравился твой любимый халат, а тЈща проклинает тот день, когда выдала дочь за этого ленивого лысого коротышку, который и гвоздя-то в доме не  вобьЈт, ей, вишь ли ты, нужно сковородку именно сейчас и именно на этой стене, и вот носится она по недавно уложенному тобой линолеуму мимо новой финской мойки, тобой уже поставленной, и фаянс вокруг неЈ, фаянс!.. Дети  играют в войну; какие уроки! Провались всЈ, не до них; тебе хо-чется больше всего борща с мясом, как мать твоя варила, и ещЈ, чтобы эта карга перестала орать о том, что если мужик – это мужик, то он не станет рассуждать - бетонная там, не бетонная стена, а просто возьмЈт  гвоздь и молоток, да и вобьЈт гвоздь туда, где, в конце концов, должна висеть любимая хозяйкина сковорода.
Тесть храпит на диване в твоЈм халате, дети накидывают тебе на шею петлю, жена просит: «милый, ты сильный, выдави отсюда ещЈ чуточку креэма!», и суЈт тебе выжатый тюбик, «да вбей ты ей этот гвоздь, всЈ равно не успокоится!»  И тут ты понимаешь, что, если ты тут же, при старой стерве, на остатках терпения согнЈшь об бетон десяток гвоздей при обильном потоке глупых наставлений, тут ты и обнаружишь, что у тебя в руках  ручка-самострел с вполне реальным патроном, которую пятнадцать минут уже как ты достал из портфеля, чтобы честно  разобрать и от греха подальше выкинуть в мусоропровод…- Лачуа выдерживал небольшую эффектную паузу. Стояла полная тишина, только инженер механически хрустел конвертиком с деньгами, пытаясь сложить его в восьмеро.
Михелис, как человек рассудительный, понимал, что беспокоиться ему вредно, поэтому мудро взрастил в себе некое философское чувство юмора, с коим всЈ это и слушал, в общем-то.
 Если бы этот юмор не омрачало, что всЈ сказанное злоязыч-ным Лачуа, как не прискорбно, являлось процентов на семьдесят правдой…
- Эх, Лачуа, Лачуа, что у тебя в голове! Ясно, почему ты не женишься! – промолвил Михелис.
 Вот чЈрт! По-моему, и это тоже – правда. Некоторые слабенько рассмеялись, но утихли, так как, хоть Михелис и отпарировал, как мог, вида он был довольно усталого. Лачуа, всЈ же, сволочь, о чЈм я ему и доложил. Он попытался смотреть на меня бешеным взглядом, но я просверлил ему переносицу своим, и на этом наш диалог, как всегда, окончился.
Мне в этот момент Настенька выдвинула из окошечка ведомость и ручкой на ниточке  я шарил по ней, дабы найти свои фамилию и сумму.
Паузу Лачуа, всЈ же, немного подзатянул, потому что многие уже начали потихоньку шевелиться, а кто-то из толпы начал уже восхищЈнную речь на тему, мол, ну, ты, Лачуа, даЈшь, тебе бы книги писать…
Но тут Лачуа поднял руку, останавливая прения, вдохнул поглубже, выдохнул, опять набрал воздуха, взглянул быстро на меня и продолжил, обращаясь исключительно к Михелису:
- Разве это всЈ? Здесь важно, чем всЈ это кончится, так ведь, Мехти? Ну так вот, сижу я в КПЗ, потихоньку трезвею, и знаю, что размозжил по пьяной лавочке человеку башку… и тут  - вводят совершенно невменяемого психа, который только что грохнул из самострела собственного тестя только за то, что тот дрых на диване и громко храпел, был явно сыт, да ещЈ и халат спЈр…
Монолог явно требовал подведения какой-либо морали, но механику Лачуа внезапно  перешибло мысль как шпалой, другой мыслью, исходящей скорее всего, откуда-то из области совести, мысль о том, что он с какого-то некстати подвернувшегося запала перегнул палку настолько, насколько еЈ совсем не следовало бы перегибать, и, чтобы не потеряться на оставшийся день хотя бы перед остальными, он всего лишь выдавил:
- Подумай…- и тут же, кое-как собравшись, крикнул, уже сбегая по лестнице, - ну, нам пора!
Все остальные, не желая уж совсем выглядеть прихвостнями из-за своего вдруг общего онемения на фоне Лачуа, прощались с нами по очереди, всЈ же, подчЈркивая кто вежливость, кто независимость, короче, подчЈркивая, у кого что получалось, и рассасывались в сторону выхода.
СтажЈр Хайндорф дольше всех не хотел уходить.  Он отвратительно улыбался, отворачиваясь и озадаченно тряс рыжими кудрями. В конце концов, он даже спросил меня, чем я собираюсь сейчас заняться, не пойти ли нам куда вместе… Я было открыл рот, чтобы поведать Хайндорфу о возможном месте его прогулок, но Михелис моментально опередил меня, и вот я уже еду в метро к Михелису в гости, прижатый рыжим стажЈром к бодрому дедуле, везущему аж два торшера. Один с двумя розовыми колпаками, другой – с двумя фиолетовыми. Если поменять всего два колпака местами, то выйдет два одинаковых торшера… тьфу!..
Народу – прорва. Кто, куда, с кем, непонятно. Заходят, трутся, выходят, перелазят…
Ехать нам аж на Бабушкинскую. Духота. Вместо старухи с торшерами меня подпирает своим «дипломатом» какой-то хрен, как  две капли керосина похожий на Михелиса. Разве, чуть выше. Смотрю ему в глаза и понимаю, что с тем же успехом судьба могла забросить меня и к этому, и к другому похожему товарищу в гости…
На «Проспекте Мира» свежего люду добавляется, и, едва закрылись двери, Михелису становится плохо. Да так это по нему видно, что ему уступают место. Я настороженно наблюдаю за ним – в случае чего, я знаю, где он держит валидол и нитроглицерин – в портсигаре.
Хайндорф упЈрся в рекламу зажигалок «крикет» и беззаботен.
..Поезд подъезжает к ВДНХ, двойник нашего несчастного друга начинает кампанию глобальных извинений и проталкиваний к выходу. Машинально, образующиеся за его спиной пустоты занимаю я. Хайндорф не  отстаЈт от меня. Огля-дываюсь. Испугано-заговорщический взгляд и жаркий шЈпот мне в ухо: «Я согласен! Наверное, ты прав!» С чем это ты согласен, мой юный друг по несчастью? Что ты имеешь в виду?
Вагон присвистнул, его качнуло, по поезду пронеслась молнией темнота….Мы подъезжали к станции. Хайндорф сглотнул и украдкой кивнул в сторону сиденья:

- Ты как думаешь, всЈ же, никто не заподозрит, что мы были с ним вместе, а?..- от стажЈра несло паникой, и, в недобрых предувствиях, я кинул взгляд на несчастного Михелиса…
Можно ли спутать спящего человека с трупом? Можно.
Можно ли, в свою очередь, спутать труп с человеком?..
Как даже зелЈный стажЈр сможет определит труп? Он увидит этот оскал, немного пены в уголках рта, широко раскрытые глаза, сияющие бельмами….и такой цвет лица не даст ни один климат, кроме замогильного. Правда, кроме того самого стажЈра, никто в вагоне не обращал на ужасное соседство ни малейшего внимания. Пока.
Ага, Хайндорф! Так ты, стало быть, решил, что я всЈ видел и благоразумно решил смыться от хлопот с трупом? И ты понял, что это единственно верный в таком случае расчЈт?
Нет, Хайндорф, ты ошибаешься, это – не единственный верный путь отсюда. Но – легчайший. Поначалу. Для тебя. Я-то тебя вижу насквозь, рыжий студент. В тебе слишком много дрожи и соплей – драже в суфле. Уж лучше тебе уметь сочинять стихи о смерти, ну напиши хотя бы:
Я знал тебя в лицо, но всЈ же
Такой себе не представлял!
Смерть во хмелю,
                трамвайных рельсов ложе…
Болезни смрад, клинок, оскал!..
О, смерть! А ты – простой овал…
Вот, нá тебе, стажЈр, экспромт на эту тему.
Хайндорф! Всклокачивая волосы, ломая в кудрях карандаши, бегая всю ночь по комнате, воя и хватаясь за голову, ты вполне смог бы такое написать. Выше тебе не подняться, но подобного ты мог бы натворить горы. Ну и, может быть, в конце концов, твоя муза обрела бы плоть и вылечила тебя.
А пока – мы выйдем на ВДНХ с тобой, купим водки и солЈных огурцов у цепкой старушки и под мирным безоблачным небом помянем безвременно ушедшего инженера, одновременно любуясь, как облетают жЈлтые берЈзы и багровые клЈны.
Мы увидим мЈртвую ворону; листья падают с деревьев, и она тоже упала…
Господи, Хайндорф, молодой, впечатлительный, но так и не ставший творцом. Ты ещЈ не понял, но ты умрЈшь скоро, и от того, от чего не умирают. Ты удивляешь даже меня.
Мы пьЈм водку, я читаю тебе стихи. О жизни, о смерти, весЈлые, про любовь, о животных, стихи загадочные и стихи в прозе. Я пропиваю с тобой всю свою недельную зарплату, трачусь на тебя, как те, в кабаке, на девок. Извини, Хайндорф, за сравне-ние, конечно-конечно, потом мы примемся и за твой бухконвертик!.. Мне благородно, мне хочется тебя спасти…
Стемнело, взошла Луна и отразилась в покачнувшейся от проехавшей машины   луже правильным вытянутым овалом. Этот овал застрял в твоих зрачках пьяным ужасом.
ЧЈрт побери, Хайндорф, как жадно ты пьЈшь водку, молодой, рыжий, вихрастый…
Ну что ж, наслаждайся, чем можешь, пока есть время.
Ну а времени-то, чтобы показать всю свою стать и во всей своей красоте предстать, особо тратить себя не пришлось… Вот он, конец этой истории:
….Примерно через месяц, чуть больше, Хайндорф, возвращаясь поздно ночью со свидания с любимой девушкой, лелея мысль о том, как уже на следующем свидании сделает ей предложение, камнем убил человека. Этот самый человек насило-вал в кустах старушку, угожая ей ножом и собирался еЈ, видимо, совсем прикончить. Старушка осталась жива, и, слава богу, была не в маразме. Студента нашего оправлали и даже чуть не выдали медаль – сами-то маньяка давно поймать не могли. А совсем недавно Хайндорф женился. Изменился парень – не узнать!
За два дня до того, как жизнь подкинула молодому стажЈру случай с вооружЈнным извращенцем и старухой и шанс стать человеком, произошло ещЈ одно происшествие, логически, но причудливо завершившее начатый в день смерти Михелиса большой круговорот духа.
Происшествие трагическое. Так вот, в день получки механик Лачуа пробрался в кассу до того, как туда пришла Настенька, а когда она пришла, потребовал, чтоб открывала сейф, а бедную Настеньку изнасиловал и убил. Об этом, уж извините, подробностей вы здесь не прочтЈте…
Лачуа слишком горяч и импульсивен, его быстро поймали, безвольного, вскрывшего себе вены…
Вот как!
Да ну их, эти стихи о смерти!  К чЈрту вкус этого душного киселя и запахи бесконечного производства!
Неделю назад я оттуда уволился. И дело не в зарплате. Ближайший десяток лет там теперь будет затишье. Просто всЈ там уже про-и-зо-шло…
Люди есть везде. А я – один. Мне-то хочется своей цели достичь. Достигнуть.